Семён Гудзенко. "Благодарю Вас за сердце!.."
Семён Гудзенко. "Благодарю Вас за сердце!.."
https://rg.ru/2016/05/19/rg-opublikovala-zapiski-chitatelej-iz-arhiva-poeta-gudzenko.html

Записки читателей, сохранившиеся в архиве фронтового поэта Семена Гудзенко, переносят нас в Москву 1945 года
В звенящей суете,
на вечере поэтов,
горячих этих строк
живая пестрота
рождается в уме
затем, чтоб без ответа
осталась, как всегда,
заветная мечта...
Зачем я Вам пишу?
Ведь я не жду ответа!
Нет! Наши никогда
не встретятся пути!
Нет! Просто я люблю
горящего поэта,
который в будущем
всю землю осветит.
Ваш друг, 1945 г.
Эти стихи девушка (ее имя мы не знаем) посвятила Семену Гудзенко и передала их поэту на одном из его выступлений. Гудзенко бережно хранил этот листок, как и все записки, которые он получал из зала на вечерах. Папка с пожелтевшими записками хранится сейчас в Российском государственном архиве литературы и искусства, в личном фонде Семена Петровича Гудзенко.

В этих торопливо, на коленке, написанных просьбах и вопросах атмосфера краткой послевоенной весны, молодые чистые голоса ребят и девушек, вернувшихся с фронта, из госпиталей и эвакуации.
Вот на обрывке контурной карты почерком отличницы: "В Ваших стихах звучат наши мысли и чувства!" На обрывке многотиражки МГУ: "Просьба прочитать что-нибудь лирическое". А вот просьба на библиотечном "Требовательном листке": "Прочтите, пожалуйста, "Перед атакой". И Гудзенко читал как всегда - на разрыв аорты.
По тому, как Семен берег каждую записку (часто это был измятый, неприглядный клочок газеты или оберточной бумаги), понятно, что для молодого поэта (в 1945-м ему было 23 года) встречи с читателями были чем-то особенно важным.

Осенью 1946 года, после постановления "О журналах "Звезда" и "Ленинград", литературные вечера подверглись жесткой регламентации. К примеру, на встречах с поэтами запретили... задавать вопросы. Гудзенко вместе со своими друзьями Михаилом Лукониным, Алексеем Недогоновым и Александром Межировым обратился к Александру Фадееву, тогда генеральному секретарю Союза писателей: "Мы, вчетвером, пришли к выводу, что открытые поэтические вечера потеряли творческий характер. Поэтов лишили возможности разговора с читателем. Например, отпала старая хорошая традиция отвечать на вопросы. Выступление поэта ограничивается чтением одного-двух стихотворений..." Фадеев поддержал молодых поэтов-фронтовиков. Жесткий административный контроль отменили (усилив, очевидно, негласный надзор).

Виктор Васильевич Афанасьев рассказывал мне, как в 1945 году попал на вечер в клубе МГУ. Денег на входной билет у мальчишки не было, но его заметил Гудзенко и сказал контролерше: "Пропустите! Это поэт".
15-летний Витя Афанасьев действительно втайне от всех сочинял стихи, но как это в одну секунду понял Гудзенко?!
Поэт, исследователь русской поэзии и сказочник Виктор Васильевич Афанасьев, в монашестве Лазарь, умер в прошлом году. Это cлучилоcь 5 марта, в день рождения Семена Гудзенко... Отец Лазарь вспоминал, что голос у Семена Петровича был "зычный, как у запорожского казака".
Все, кто видел Гудзенко на сцене, уже не могли забыть своего впечатления. Он читал стихи без оглядки на цензуру. Рассказывал о себе, как на исповеди. Страшно волновался и не прятал своего волнения. Еще до войны поэт записал в дневнике: "Если не задыхаешься в любви и горе, стихов не пиши..."

Записки из зала поэту Семену Гудзенко. москва, 1945 год
Вы сказали, что у вас "военное" на всю жизнь. Неужели вы всегда будете писать о войне и с точки зрения "вояки", но ни строчки просто стихов о труде и о других простых жизненных делах?
* * *
Вы говорите, что вам нечего рассказывать о себе, что вы такой же, как и мы, так сколько же вам лет? С каких пор вы стали писать ?
* * *
Скажите, пожалуйста, вы начали писать до войны или только пламя войны разожгло пламя вашей поэзии? Ваши стихи свежи, молоды, в них слышится юность 24 лет.
* * *
Я хочу попросить вас написать стих о том, как мне хочется дружить с человеком, который сейчас на службе в Военно-морском флоте. Мы с ним познакомились заочно. Хотим встретиться.
И вот, напишите, пожалуйста, стихотворение с призывом, чтобы он чувствовал себя там бодро, учился и верил, что я тоже учусь и жду его. Зовут его Валентин.
Пришлите, пожалуйста, мне по адресу: Ленинград, Карповка, д.32.
* * *
Товарищ Гудзенко! Сколько силы в ваших стихах! От некоторых слов просто бегут мурашки по спине.
* * *
Вы покорили всю аудиторию. Особенно женскую половину ее.
* * *
Привет, Гудзенко! К сожалению, опоздал, слышал лишь заключительные строфы и овацию. Все равно здорово. Как говорит очередной оратор, есть над чем работать. Молодец, Француз. Жму лапу. М. Шарле.
* * *
Благодарю вас за стихи, за сердце, за нужную жизнь вашу. Ваш искренний друг.
* * *
Просим вас прочесть стихотворение, которое вы писали с фронта своей подруге жизни.
* * *
Семен, здравствуйте!
Я одна из ваших знакомых в Туве. Помните, вы с Сашей Машиным приходили к нам накануне моего отъезда сюда, в Центральную комсомольскую школу.
Сегодня здесь почти вся наша школа. Я читаю ваши стихи все время, вас знают в нашей школе. Просто очень хорошо, что я вас увидела.
Желаю вам много успехов.
Зина Зорькина.
* * *
Гудзенко! Хоть бы своих ифлийцев не обижал: прочти еще, хотя бы из уважения к девушкам-солдатам, бывшим ифлийцам.
* * *
Сенька!
Сбрей усы, не идет (все девочки говорят). Л.
* * *
Тов. Гудзенко!
В балладе Вы говорите "его родители не отпевали". Отпевает обычно поп. Родители только поминают. А то получается против русских обычаев.
Дмитрий Шеваров
Комментарии
Когда на смерть идут — поют,
а перед этим
можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв —
и умирает друг.
И значит — смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед,
За мной одним
идет охота.
Будь проклят
сорок первый год —
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже
не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был короткий.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
я кровь чужую.
1942
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.
Расцвели и опали... Проходит четвертая осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
нам досталась на долю нелегкая участь солдат.
У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя -
только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
что отцами-солдатами будут гордится сыны.
Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?
Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,-
у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.
Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели
приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.
Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,-
это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.
...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.
А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой,
все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,-
пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.
Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем -
все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.
1945
от старых ран умрем.
Так разливай по кружкам ром,
трофейный рыжий ром!
В нем горечь, хмель и аромат
заморской стороны.
Его принес сюда солдат,
вернувшийся с войны.
Он видел столько городов!
Старинных городов!
Он рассказать о них готов.
И даже спеть готов.
Так почему же он молчит?..
Четвертый час молчит.
То пальцем по столу стучит,
то сапогом стучит.
А у него желанье есть.
Оно понятно вам?
Он хочет знать, что было здесь,
когда мы были там...
1946