"Коммунистический рай"

Цена на печеный ржаной хлеб с 1928 по 1937 год увеличилась в 10,5 раза, а к 1952 году — в 19 раз; на говядину 1 сорта возросла с 1928 по 1937 год — в 15,7, а к 1952 году — в 17 раз; на свинину соответственно в 10,5 и в 20,5 раза, на сельдь к 1952 году — в 15 раз; на сахар соответственно на 6 и 15 раз; на подсолнечное масло в 28 и 34 раза; на яйца в 11,3 и 19 раз; на картофель в 5 и 11 раз.

Денежная реформа декабря 1947 года, заключавшаяся в обмене банковских билетов (10 старых за один новый рубль), проходила на не равных условиях, более выгодных для вкладчиков сберегательных касс (1 за 1 до 3 тыс. руб., 3 за 2 от 3 тыс. до 10 тыс. руб., 2 за 1 для вкладов свыше 10 тыс. рублей). Крестьяне боялись заявить о своих доходах и в Госбанк не вернулось до трети денежной массы. То есть денежные накопления крестьян во многом обнулились в 1947 году. Все денежные облигации обменивались три рубля к одному, с существенной потерей для населения.

Теперь несколько слов о выдаче зерна по трудодням. В 1940 году в СССР за трудодень выдавали 1,6 кг, в 1943 — 0,7 кг, в 1947 — 1,0, а в 1950 — 1,4 кг. (ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 48. Д. 2405. Л. 178-191). Эти цифры показывают, что «натуральная оплата труда в общественном хозяйстве не позволяла многим колхозникам прокормить себя и свои семьи. Правительство прекрасно знало об этом» (Попов В.П. Государственный резерв хлеба в СССР и социальная политика // Социологические исследования. 1998. № 5. С. 30.)

Всё это стимулировало колоссальный многомиллионный крестьянский отток из голодающей и нещадно эксплуатируемой, неправильной, «мелкобуржуазной» деревни в классово правильный «пролетарский» город.

Несмотря на такие мизерные выплаты, советская власть продолжала решать свои политические проблемы. Помогать коммунистам во всех странах, не смотря даже на голод в своей стране.

Начатый однажды курс в отношении крестьянства был продолжаем при любых условиях. Так 4 июня 1947 года вышел указ, предусматривавший от пяти до двадцати пяти лет лагерей за всякое «посягательство на государственную или колхозную собственность». В продолжение знаменитого указа «семь-восемь». И продолжали сажать усердно вплоть до смерти самого вождя.

Что во всём этом больше всего удивляет?

В этой классовой системе больше всего удивляет холодная, расчётливая жестокость советской якобы «народной власти». Коммунисты ленинского, троцкистского и сталинского призывов одинаково интернационально чужды русскому миру, предельно невнимательны к сбережению народных сил.

Нормальное «государство, — как глубоко замечал русский писатель Леонид Бородин, — как форма национального обособления, интернациональным быть не может. Оно может лишь исповедовать идею интернационализма».

Но для коммунистов-интернационалистов, государства и нации должны были отмереть в их новом «коммунистическом завтра». А поэтому национальные затраты на их стройках не брались ни в какой расчёт. Русское крестьянство должно было постепенно умереть, став расходным материалом на великой стройке коммунистического без хозяйствования.

В коммунистах удивляет убежденность, что по пути к их «светлому будущему» необходимо пройти через колоссальную классовую мясорубку. При конституционной декларации всеобщей справедливости, на практике классовая ненависть неизбежно приводила к беспощадной эксплуатации русского общества и стратоциду.

Стоит ли удивляться, что русские крестьяне, переехавшие в города Советского Союза и ставшие основным их населением, в результате всех выше описанных социалистических операций, в 1991 году сочувствовали падению КПСС и СССР?