Феномен "анти-Иронии", или о правде искусства

Не замечал ранее, а сам феномен прелюбопытный: "Ирония судьбы", как и многие другие шедевры, вызывают в обществе отторжение. С чего бы это?

Два эпизода приходят мне на ум. Один из жизни, а другой литературный. Из жизни был рассказан моим калифорнийским другом: подружка его дочери, зайдя в комнату, где он смотрел эйзенштейновского "Ивана Грозного", поинтересовалась, что это за неизвестная ей версия "Франкенштейна"? Литературный из "Ивана Денисовича", где старик Х-123 ругает того же "Ивана Грозного", а кавторанг недоволен отсутствием жизненной правды в "Броненосце "Потемкине"" (то же проскальзывает и в лапидарной оценке Хоробровым "Кубанских казаков" в "Круге первом"). Всё, дескать, ложь.

Правда жизни хлынула на экраны с падением Союза. Одновременно из кино ушла художественная правда. Художественные фильмы перестали быть художественными. И на них выросло уже два, если не три поколения.

Этим и объясняется безжалостность некоторых сегодняшних критиков к рязановско-мягковским персонажам. Ну, непонятно им – что это такое. Ну, не похоже на "ментов". И на все остальное жизненно-правдивое не похоже.

И начинается анализ. От которого сводит зубы. Потому что анализ этот – как химический анализ сущности человека: сколько в человеке воды и сколько углерода... Всем хорош этот анализ, одним плох: анализирует то, что не представляет никакого интереса. А что представляет – за это и уцепится не может, ЭТО у него проходит как дым между пальцев. Нет во внутреннем мире этих малышей того, что делает искусство искусством, и что заставляет нас уже больше сорока лет пересматривать наивную рязановскую сказку. Не вырастили мы в них этого. И вырасти не дали. Забили "жизненной правдой". Поэтому и Лукашин для них – как Иван Грозный для девушки из Сан-Франциско. Не существует. Что-то вроде Франкенштейна.

И с тем своим мерилом к нему приступают, и с другим – но все мимо главного: линейкой и весами цветовую насыщенность не измеришь.

В этом месте самое было бы время пожалеть о безвозвратно утраченном и таком ценном. Или наоборот – порадоваться возмужанию нынешней молодежи, которая, наконец, рассталась с иллюзиями отцов и стала совсем несентиментальной. (Второе, правда, для совсем наивных: примитивизация эмоциональной жизни симптомом возмужания быть не может, это симптом, наоборот, личностной незрелости.) Но тут открывается еще одно обстоятельство. И обстоятельство это заставляет перевести взгляд из сегодня в завтра.

Обстоятельство это заключается в том, что Лукашин и Новосельцев так же не оставляют равнодушными молодых, как они не оставляли равнодушными и нас, когда мы были молодыми. Знак эмоции сменился. Но сила сохранилась. В результате не просто разбор, а агрессия. Нынешние критики не просто не понимают рязановских героев. Они их очень сильно не любят. Чем-то Лукашин сегодняшних аналитиков раздражает, чем-то дразнит. И так нестерпимо бесит, что аж слюна брызжет.

Что-то есть в нем такое, что вызывает в самом буквальном смысле бешенную зависть.

Что это именно, они не понимают. И не хотят понимать. Потому что догадывается, что открытие это грозит поломать им и благополучие, и картину миру. Что мир окажется гораздо богаче, а их с трудом добытое богатство – трухой. А сами они – как раз теми самыми лузерами, которыми им так хочется видеть рязановских недотеп.  

Что это такое? А я, пожалуй, не буду ЭТО называть. Не буду разжевывать подробно. Это можно сделать. Но в данном случае не нужно. Все вы и так понимаете, о чем я.     

И здесь вспыхивает надежда. Что мы не лишились главного в наших душах. Что только присыпали это главное пеплом. Но оно живо. И оно еще расцветет. В общем: кто поверил, что Землю сожгли? Нет, она затаилась на время.