Ретро. О том, как я за водкой ходил

Предновогоднее ретро. Наши воспоминания, наша жизнь. Она разная у каждого. Да что там - разная. Мы же все жили в разных мирах. Только в сорок три года, уволившись из ВМФ, я понял, что жил совершенно на другой планете. На той, где все, до сих пор не так, не правильно, не организованно и не аккуратно.

Кто-то говорит, что мы много пили, вели себя как - то не так. Да нет. Просто, в нашей галактике это было нормой, а у кого-то одной сплошной девиацией. Поэтому, и интересно читать очерки этой серии. Чувствуешь себя первопроходцем, открывателем новых земель...

Но, это все лирика воспоминаний. Совсем скоро мы сядем отмечать Новый год. Чего греха таить, будем и пить. Сейчас это все так просто, а вот было время, когда поход за водкой был маленьким подвигом...

Почему? Сейчас расскажу....

В старое доброе время, когда рубль был деньгами, самолёты не падали и мало кто знал стоимость барреля нефти, да и вообще этого самого барреля, а за слово «интерфейс» можно было получить в лицо, не было никого страшнее стрелков военизированной охраны, в простонародье вохрушек…

Вохрушка представляла из себя женщину, вооружённую наганом или карабином, выполняющая миссию по охране важных, а других тогда просто не было, государственных объектов, которой была законодательно предоставлено право стрелять в различных шпионов, диверсантов и прочих нарушителей общественного порядка. Именно с ними мне и довелось столкнуться в феврале одна тысяча девятьсот девяносто первого года….

БПК «Адмирал Макаров» на полтора месяца встал в 35 завод. В Росте. Роста – это окраина Мурманска, бывший посёлок, на тот момент полностью милитаризованный, с кучей разнообразных управлений штаба флота и, естественно, судоремонтным заводом.

Жизнь в заводе в условиях полярной ночи и жуткого холода способствовала самым различным нарушениям, в первую очередь связанных с употреблением горячительных напитков. Проблема заключалась в том, что проходить на территорию завода с сумками, чемоданами и дипломатами было запрещено, а если такое и случалось, то всё вносимое и выносимое подвергалось тщательному осмотру службой безопасности. Стоит ли говорить, что алкоголь не подпадал под разрешённые к проносу предметы?

Через неделю в заводе североморские запасы подошли к концу. Шило надоело, ситуация зашла в пат и ехидно показывала нам свой язык сквозь прокуренные зубы. Попытка помощника командира по снабжению провести водку с партией продуктов была пресечена бдительными вохрушками.

Скандал докатился до штаба флота, и взбешенный Доброскоченко, срочно прискакав на борт, устроил на корабле маленькую панораму мамаевого побоища. Ещё немного, и головы офицеров «Макарова» были бы сложены в тамерлановские пирамиды. Мало того, нам был объявлен оргпериод и запрещен сход на берег. А сразу после завода, без захода в базу, мы должны были становиться в док, в Росляково, где пропускной режим был на несколько порядков выше, чем в заводе. И вот, командиру БЧ-5 пришла в голову мысль взять меня «на слабо».

Капитан 2 ранга Воронин был настоящим годком. Он любил манерно поправлять на носу очки в золотой оправе, да, могли тогда офицеры себе это позволить, щурить глаза и говорить: «Пятый курс».
Да вообще, выносить мозг он был мастер. Отловив меня на послеобеденном построении, он затеял доверительный разговор, смысл которого сводился к тому, что из всех лейтенантов я один, который сможет выполнить важнейшую миссию, связанную с поддержанием боевой готовности офицерского состава корабля, а именно: выйти в посёлок, купить у таксистов водку (в магазинах она была по талонам, которые все отоварили ещё в Североморске), перемахнуть через забор и вернуться на корабль.
Мол, все остальные сделаны не так и только офицеру- оружейнику, румыну, выпускнику училища Фрунзе, это под силу. Ну, само собой, такой подвиг будет вступительным билетом в «корабельный элитный клуб», о котором мы, лейтенанты, только мечтали. Естественно, я развесил уши, почувствовал свою незаменимость, повёлся и согласился…

Запросив «добро» у старпома на убытие с корабля с целью звонка родителям в Ленинград, в двадцать ноль-ноль был уже счастливым обладателем двух пакетов, в которых, по-братски прижавшись друг к другу, плотно были уложены «сабонисы» («сабонисом» в те годы называли водочные бутылки 0,75 литров по имени знаменитого баскетболиста).

Мела пурга, ничего не было видно в двух шагах, ветер сбивал с ног, одиночные фонари сияли где-то далеко, напоминая млечный путь. Плотно спрессованные сугробы под забором завода облегчали задачу. Прожектора со сторожевых вышек с трудом продирались сквозь пелену снега и вряд ли представляли угрозу.

Разобрав две картонные коробки, предусмотрительно захваченные у маленького продуктового магазинчика, сделал из них подобие покрывала, которое набросил на колючку, тянущуюся над забором. Заметив, что прожектор отвернули в другую сторону, начал подъём. Очень мешал ветер, который почему-то хотел меня сбросить. Ещё очень мешали два пакета, несмотря на то, что их содержимое было упаковано в остатки коробки, было бы очень обидно разбить хоть одну бутылку…

Наконец, спустя несколько тысячелетий, я оказался наверху забора, неоднократно успев проклясть себя за то, что повёлся, тех, кто придумал водку, ветер, заборы и колючую проволоку. Но всё шло на удивление тихо и спокойно. Метрах в восьмидесяти от забора, на котором я сидел, виднелась туша родного корабля. Он напоминал большого кита, лежащего на волне и выпускающего пар...

Приготовившись спрыгнуть в сугроб, я вдруг с ужасом понял, что шинель зацепилась за проволоку. Взяв один из пакетов в зубы, начал судорожно отцепляться. В это время в мой лоб уткнулся остаток света прожектора, пробравшегося сквозь пургу, и женский голос, усиленный мегафоном, проорал в оба уха:

- Стой! Стрелять буду!

Тут же прожектор второй вышки начал нащупывать меня. Было ощущение, что липкие щупальца чего-то ужасного пытаются загнать меня в угол, поймать и уничтожить. И над всем этим царила чернота, перемешанная со снегом.

Деваться было некуда, я прыгнул. В момент моего прыжка с обеих вышек открыли стрельбу. Сломя голову, несся я к кораблю, перепрыгивая сугробы и уклоняясь от лучей прожекторов. Меня ловили уже четыре вышки...

На корабле меня сразу, в несколько рук, раздели и отвели прятать и отогревать в машинное отделение. Охрана бегала по заводу около часа и искала диверсантов (слово «террорист» еще не было включено в словарь Ожегова).

А через полчаса, за накрытой поляной меня чествовали, как национального героя. Правда, некоторые брюзжали, что три «сабониса» были разбиты, на что механик, поправляя очки, заявлял, что они могут прогуляться по Росте завтра…..

Одна бутылка была разбита пулей. Как ни странно, я успел отцепить шинель от колючки, но её полы были прострелены в трёх местах. Героическая шинель была торжественно продемонстрировано обществу, на что командир БЧ-7 капитан 2 ранга Чумаков, самый старый из присутствующих, наверное, лет сорока, сказал:

- Румын, ты один сплошной залёт. Но везучий...

- Если не пристрелят или не посадят, - добавил командир БЧ-2, капитан 2 ранга Ходорковский.

На всё это, держа в руках рюмку, я гордо ответил:

- Сидел, расстреливали, жив!..

И на это уже никто ничего не смог ответить...

Тогда никто из нас ещё не знал, что через три месяца мы будем гореть в Баренцевом море и выдернутый по тревоге из каюты, среди ночи, в одних трусах, с двумя своими матросами, в носовом погребе я буду охлаждать переборки водой из пожарной магистрали, потому что откажет система орошения.

А на переборках начнёт лопаться и пузыриться краска, а за спиной будут сто сорок четыре реактивные глубинные бомбы. А лейтенант Юрка Смирнов, весело пирующий сегодня, рискуя жизнью, полезет в котёл и спасёт нас всех... Мы не знали этого, как и сейчас, не знаем того, что ждёт нас завтра. Но стоит ли переживать об этом сегодня?