Русский пророк

3 июля нынешнего года в Петербурге впервые отметили День Достоевского. Писатель приехал в наш город в 1837 году и прожил здесь 28 лет. Однако посвятить целый день в календаре культурных событий Петербурга самому петербургскому писателю решили только сейчас.

Все у нас знают о предсказаниях Нострадамуса, Вольфа Мессинга, ну и, конечно, Кашпировского. Однако самым великим пророком XX века в России, да и во всем мире, был, вне всякого сомнения, Федор Михайлович Достоевский. Он с величайшей точностью и с ужасными деталями предсказал практически все: появление терроризма, кровавую революцию, страшную войну, которая перевернет Россию, и даже собственную смерть.

Достоевский сменил в Петербурге много адресов. Он жил, подолгу нигде не задерживаясь, на съемных квартирах. Своей у него никогда не было. Музей Достоевского находится сегодня в последнем доме писателя (Кузнечный пер., д. 5/2). Известны также адреса героев его произведений: дом Раскольникова (Гражданская, 19), дом Сони Мармеладовой (канал Грибоедова, 73) дом старухи-процентщицы (канал Грибоедова, 104).

«Сегодня я умру…»

Когда в январе 1881 года Федор Михайлович серьезно заболел, его жена, проснувшись ночью и увидев, что он не спит, спросила его о самочувствии. Достоевский с грустью ответил: «Знаешь, Аня, я уже часа три как не сплю и все думаю, и только теперь осознал ясно, что я сегодня умру».

«Если есть человек в каторжной работе, то это я, – писал Достоевский. – Я был в каторге в Сибири 4 года, но там работа и жизнь были сноснее моей теперешней. Я убежден, что ни один из литераторов наших, бывших и живущих, не писал под такими условиями, под которыми я постоянно пишу…»

Анна Григорьевна стала горячо возражать, но писатель перебил ее: «Нет, я знаю, я должен сегодня умереть. Зажги свечу, Аня, и дай мне Евангелие».

«Это Евангелие, – вспоминает Достоевская, – было подарено Федору Михайловичу в Тобольске (когда он ехал на каторгу) женами декабрис­тов... Федор Михайлович не расставался с этою святою книгою во все четыре года пребывания в каторжных работах. Впоследствии... он час­то, задумав или сомневаясь в чем-либо, открывал наудачу это Евангелие и прочитывал то, что стояло на первой странице (левой от читавшего). И теперь Федор Михайлович пожелал проверить свои сомнения по Евангелию. Он сам открыл святую книгу и просил прочесть. Открылось Евангелие от Матфея. Гл. III, ст. II: «Иоанн же удерживал его и говорил: мне надобно креститься от тебя, и ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду».

«Ты слышишь – «не удерживай», – сказал Федор Михайлович, – значит, я умру». Так и получилось, в тот же день он умер.

Зеркало русской революции

Владимир Ильич был, конечно, не прав (как и во многом другом), назвав Толстого «зеркалом русской революции». Таким «зеркалом», вне всякого сомнения, был на самом деле Достоевский. Еще в «Преступлении и наказании» и «Братьях Карамазовых» он поставил главный для всего XX века вопрос: стоят ли все великие свершения слезинки ребенка? Ну а в романе «Бесы» Достоевский прямо предсказал появление русского терроризма. Его герой Разумихин так объяснял невозможность появления социализма в России: «…у них все потому, что «среда заела» – и ничего больше. Любимая фраза! Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то разом и все преступления исчезнут, так не для чего будет протестовать и все в один миг станут праведниками. Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается! У них не человечество, развившись исторически живым путем до конца, само собою обратится, наконец, в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тот час же и устроит все человечество и в один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути».

Еще в 1877 году, почти за полвека до «Великого Октября», Достоевский в своем «Дневнике писателя» предвещал: «Предвидится страшная, стихийная революция, которая потрясет все царства мира изменением лика мира сего. Но для этого потребуется сто миллионов голов. Весь мир будет залит реками крови… Бунт начнется с атеизма и грабежа всех богатств. Начнут низлагать религию, разрушать храмы и превращать их в стойла». Все именно так и произошло…

Невиданная катастрофа

Достоевского не послушали, переделали Россию и полмира по проекту, вышедшему из «математической головы» Маркса, и в результате все это обернулось невиданной в истории катастрофой.

Достоевский не только предсказал революцию, но и убедительно объяснил, чем она обернется. «Достоевский, – писал Николай Бердяев, – обнаруживает призрачность демократии в революции. Никакой демократии не существует, правит тираническое меньшинство. Но тирания эта, неслыханная в истории мира, будет основана на всеобщем принудительном уравнении».

«Тварь я дрожащая, или право имею?» – спрашивал Родион Раскольников, убивший для осуществления своих идеалов старуху-процентщицу. Раскольников, правда, потом раскаялся в содеянном, однако чекисты, тоже начавшие убивать «ради идеи», даже это сделать не смогли. Как не раскаялись и офицеры СС, также убивавшие во имя теории, тоже вышедшей из другой «математической головы».

Речь в пушкинский юбилей

Достоевский сделал и еще одно великое предсказание. Он указал на величайшее значение Пушкина для России. Хотя в его время куда более популярными были совсем другие литераторы. Произошло это в дни пушкинского юбилея в Москве. У Достоевского не было ни сильного голоса, ни яркой внешности. На трибуну поднялся небольшого роста сутулый пожилой человек с бледным измученным лицом. Писатель не жестикулировал, не делал эффектных пауз, не жонглировал словами. Он заговорил тихо, как будто неуверенно, но постепенно глаза его загорелись, в них засветилась нечеловеческая гипнотичес­кая сила, которая буквально заворожила присутствовавших. Когда он закончил свою речь, произошло нечто невероятное. Вот как описывает это современник: «Когда Федор Михайлович окончил свою речь, то наступила минута молчания, а затем, как бурный поток, прорвался невиданный и неслыханный восторг. Рукоплескания, крики, стук стульями – все сливались воедино… Многие плакали, обращаясь к незнакомым соседям с возгласами и приветствиями, многие бросились к эстраде, у ее подножья какой-то молодой человек лишился чувств от охватившего его волнения. Почти все были в таком состоянии, что, казалось, пошли бы за оратором по первому его призыву куда угодно. Так, вероятно, в далекое время умел подействовать на собравшуюся толпу Савонарола».

Так юбилей Пушкина превратился в день коронации Достоевского и его новых пророчеств. Аксаков вообще отказался выступать после него, заявив, что ему уже нечего больше сказать.

Но не это главное. Главное было в том, что Достоевский говорил. А он говорил не только о Пушкине, а о любви, о братской любви и примирении. Он призывал всех русских людей покаяться и объединиться. «Нам надо быть русскими и гордиться этим». «Но, чтобы стать настоящим русским, надо быть братом всех людей». Ибо назначение русского человека есть, бесспорно, всеевропейское, всемирное. «О, народы Европы, они не знают, как они нам дороги!»

– Пророк! Вот пророк! – вихрем пронеслось по залу.

«Бердяев говорил, что Дос­тоевский оправдывает существование России. Мы же можем сказать, что Достоевский оправдывает существование самого рода человеческого», – с благоговением заявил греческий архимандрит Василис Ставроникитский с горы Афон.

Владимир Малышев
На фото: И. Глазунов. «Ф. М. Достоевский. Белая ночь»