Власть попытается вернуть монополию на насилие там, где она ее потеряла

Год назад наши эксперты сделали ряд прогнозов на 2016-й год, которые, как сегодня выяснилось, сбылись почти стопроцентно. Так что «погадать» на 2017-й мы решили в том же составе. Почему в России невозможна глобальная операция «Чистые руки», насколько прочна отечественная экономика, сможет ли власть утихомирить казаков и прочих «хирургов», обсуждают политологи Георгий Бовт и Екатерина Шульман, специалист по регионам Наталья Зубаревич и журналист-международник Александр Баунов.

«Власть хорошо научилась работать с социальным протестом»

— Прошлый год заканчивался митингами протестов дальнобойщиков против новой системы дорожных сборов «Платон». Тогда наши эксперты предрекали, что «власть разрулит эту ситуацию довольно грамотно и к «Платону» привыкнут». В общем, так и случилось. Привыкли. А вот другой прогноз — что локальные протесты станут важной темой 2016 года — не сбылся. Не то чтобы таких протестов не было, но в федеральную повестку они не вошли. Как думаете, почему?

Георгий Бовт (политолог, журналист): Да, локальные протесты не стали федеральной повесткой. Думаю, мы недооценили степень репрессивности законодательства — сегодня фактически не осталось возможности легального общения с властями в протестном жанре. Известно, что уже сидит человек, который вышел с одиночным пикетом, и мало кто хочет повторять этот опыт.

— Из легальных форм протеста остались, кажется, только петиции?

Г.Б.: Ну, еще шум в соцсетях. Но поскольку, например, «ВКонтакте» весьма охотно идет на контакт с правоохранительными органами, легко выдает блогеров, которые что-то перепостили, то скоро и там особо не разгуляешься. Думаю, следующий год станет годом наступления на социальные сети, чтобы они активнее сотрудничали с правоохранителями.

И за перепост объявления о несанкционированном митинге могут быть большие неприятности — собственно, такие примеры уже есть, когда к девушке в Питере пришли домой из спецслужб за то, что она перепостила объявление о таком митинге в Ставропольском крае.

— Получается, протестные настроения нарастают, но выхода им все меньше. Но ведь это опасная ситуация.

Александр Баунов (журналист-международник, публицист, главный редактор Carnegie.ru): Да, репрессивное законодательство делает цену протеста более высокой. Но мы видим на глобусе массу стран, где самое репрессивное законодательство никак не помешало протесту стать повсеместным и массовым. В нашем случае, мне кажется, просто власть хорошо научилась работать с социальным протестом, предотвращая превращение его в политический.

Вот смотрите: выходят дальнобойщики или фермеры. К ним тут же прибегает оппозиция с лозунгом «Путин во всем виноват». Но социальные протестующие чаще всего рассматривают власть не как цель протеста, а скорее как посредника. До губернатора или мэра они не могут достучаться, вот и апеллируют к президенту. Для них оппозиция не помощник, а помеха в этом желании достучаться. Они ждут, когда к ним придет депутат-единоросс, донесет их требования куда надо и им — пусть хоть немного, — но уступят...Так что, мне кажется, дело даже не в репрессиях, а просто власть прекрасно научилась работать с этими протестующими социальными группами.

Екатерина Шульман (политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС): Я не совсем согласна с тем, что 16-й год не стал годом ситуативных протестов. Скорее, эти протесты не стали предметом федеральной информационной повестки, потому что у нас специфическим образом устроено информационное пространство. Будь оно другим, сегодня газеты выходили бы с заголовками в духе 90-х: «Россию захлестывает волна трудовых протестов». На самом деле захлестывает. Даже несмотря на то репрессивное законодательство, о котором справедливо говорит Георгий. И их становится еще больше. Тому есть объективные экономические причины.

В каждом конкретном случае методика кнута и пряника — частичной кооптации, частичных репрессий — применяется пока успешно. Проблема может возникнуть по двум направлениям. Первое — это перерастание количества в качество, то есть когда точек локальных протестов станет так много, что на них не хватит ресурсов системы. И второе — индивидуальная непредсказуемая реакция со стороны тех или иных региональных властей.

Поскольку федеральная власть любит сваливать решение проблем на региональный уровень, а мэры и губернаторы бывают разные, то где-то кого-то поколотят, и это может сильно возмутить. Где-то, наоборот, пойдут навстречу — и это воодушевит.

Вот такого рода вещи могут стать катализатором непредсказуемых последствий. Но пока как на 16-й год хватило ресурсов, так, в общем, на 17-й должно хватить, если экономическая ситуация не будет радикально ухудшаться.

«Операций вроде итальянской «Чистые руки» мы себе позволить не можем»

— Год назад вы предсказывали рост коррупционных дел и знаковых посадок. Конечно, трудно было предположить, что будет арестован федеральный министр, но это случилось. Планка задрана так высокого, что даже непонятно, кого еще надо арестовать, чтобы привлечь народное внимание, и будет ли этот метод использоваться в 2017 году?

Е.Ш: Этот тренд продолжится, но не усилится. Здесь система тоже будет стараться сохранять существующее положение вещей. И то, что мы услышали, например, в Послании президента Федеральному собранию, похоже на попытку успокоить паникующую бюрократическую элиту: дескать, и на этих ненасытных силовиков у нас окорот есть. Потому что властвующая бюрократия — это и есть основная опора режима. Слишком ее запугивать рискованно.

Кроме того, для полномасштабной чистки нет ни ресурсов, ни запроса. Ну а точечные акции, конечно, возможны.

— У этих точечных акций есть логика? Или на кого жребий падет?

— Уверена, что сценария нет. Есть кланы, в основном силовые. Они «кушают» друг друга. Верховная власть старается сдерживать эту их активность, чтобы не развязалась полноценная война всех против всех в гоббсовском смысле, когда каждый «кушает» каждого, и правил нет. Но и приказать этим хищникам питаться только травкой тоже невозможно. Думаю, на этих качелях будет раскачиваться власть и в наступающем году. Потребность в некотором, хотя бы демонстративном очищении от коррупции есть — то есть надо время от времени приносить в жертву телевизору ту или иную чиновничью голову. Но тотальную операцию вроде итальянской «Чистые руки» мы не можем себе позволить, потому что у системы на это нет ресурсов.

А.Б.: «Чистые руки» в Италии были все-таки общественной операцией. То есть для начала в обществе должен сформироваться серьезный запрос на борьбу с коррупцией. А сегодня что? Выходит тот же Навальный к людям и говорит: смотрите, у них дача огромная, смотрите, у них собачки в личном самолете летают... А люди в ответ: ну, дача, ну, собачки в самолете, пусть летают... Лишь бы нам не перестали зарплату платить... В Италии, напомню, спусковым крючком были не сама по себе коррупция и теневая экономика, которые там есть до сих пор, а утрата государственной монополии на насилие. Когда бандитские группировки, слившиеся с государством, начали уничтожать тех, кто пытался им противостоять, когда прошли целые серии убийств и похищений известных судей, публицистов, политиков.

«Власть будет пытаться вернуть монополию на насилие там, где она ее потеряла»

Е.Ш.: Тема утраты монополии на насилие, расползание нелегитимного насилия — одна из тем будущего года, между прочим.

— Почему вы так думаете?

Е.Ш.: Во-первых, случилось убийство Немцова. Во-вторых, растет число групп так называемых «активных граждан», берущих на себя репрессивные функции — закрыть выставку, облить кого-то йодом или мочой. И сложные игры государства с этими группами, которых то поощряют, то окорачивают, то подкармливают, то сажают. Взаимодействие с этими группами — одна из проблем, которую предстоит решать новому руководству администрации президента. Но, кажется, у этого руководства нет особых полномочий, чтобы всю эту поляну полностью контролировать. Хотя ничто так не опасно, как утрата монополии на насилие.

А.Б.: Понятно, что произошло после московских протестов рубежа 11–12-х годов и особенно после киевского «майдана».

Власть очень хочет позволить себе то же самое, что могут позволить себе ее оппоненты. Оппоненты собирают сто тысяч на площади — значит, она тоже обязана собрать сто тысяч.

У оппонентов находятся люди, которые способны к радикальным действиям, условно говоря, бросить депутата в мусорный бак. Значит, мы тоже должны найти людей, которые проявят ту же самую решимость и тоже кого-нибудь бросят в мусорный бак. Или хотя бы зеленкой обольют... Все эти уличные худсоветы, уличные советы по интерпретации исторического наследия и так далее оказались в центре не потому, что их кооптировали в центр, а потому, что расширились границы дозволенного. Когда центр сделал несколько шагов в крайне левую или крайне правую, как в нашем случае, сторону.

Г.Б.: А мне кажется, что проблема хунвейбинов осознана все-таки достаточно быстро и провоцировать и поощрять их дальше не будут. Есть «Общероссийский народный фронт».

Там можно нелицеприятно критиковать губернаторов — и этого достаточно. Не надо никаких казаков и «хирургов».

Е.Ш.: Да, понятно, что все эти «активные» живут на бюджетные деньги и при прикручивании краника финансирования немедленно затыкаются. Вопрос в том, кто обладает властью прикрутить краник? Где сидят их кураторы?

Г.Б.: Известно где — в Кремле.

Е.Ш.: А вы уверены, что в Кремле, а не, например, на Лубянке? И что они вообще будут слушать разных гражданских из Кремля, которые вздумают давать им указания?

Г.Б.: Если мы доживем до времени, когда люди с Лубянки начнут диктовать уличную повестку, то, боюсь, мы не соберемся здесь через год обсуждать какие бы то ни было прогнозы, потому что будем жить совсем в другой стране.

Е.Ш.: Моя мысль в том, что сегодня никто не диктует повестку полностью. Что в прошлом году мы двинулись к ситуации в стране «кто во что горазд».

Г.Б.: Ну, есть один человек, который одергивает. И будет одергивать. Есть еще Совет Безопасности — очень интересный орган, который в последнее время активизировался. Я думаю, что и в новом году мы увидим какие-то духоподъемные инициативы от Совбеза.

А.Б.: Время прокси-войны на востоке Украины потребовало большого количества разного рода добровольческих действий — понадобились негосударственные структуры для рекрутирования добровольцев, доставки, снабжения. Ну и, соответственно, сама идея негосударственной активности таким образом была легитимирована.

Думаю, в следующем году власть будет пытаться вернуть монополию на насилие там, где она ее потеряла, — а потеряла она ее как раз на краях собственной идеологии, в передовых окопах.

Есть регион, где она утрачена практически полностью, — это Чечня. Так что уличных«активистов», уверен, все-таки будет меньше, и они начнут вести себя с большей оглядкой.

«Мы сейчас вернулись к уровню жизни 2007 года»

— Один из прогнозов прошлого года — что революционных волнений в 2016-м не будет, несмотря на падение доходов. Как говорила Наталья Зубаревич, «народ с запасом адаптировался к тому, что жить стало хуже, отладил новую модель потребления, и вот в этом капсулированном состоянии и промышленность, и люди могут жить годами». Этот прогноз верен и для 2017 года? Заодно хотелось бы узнать, мы падаем или все-таки растем? Потому что в Послании президент сказал, что мы везде чуть-чуть растем. А по сообщениям Росстата и других ведомств, — везде чуть-чуть падаем.

Наталья Зубаревич (эксперт по регионам, профессор МГУ, директор региональной программы Независимого института социальной политики): Экономика живет во многом сама по себе, несмотря на Послания, заклания и другие важные документы. Где-то она полеживает, а где-то продолжает падать. Да, в ноябре, как отметил президент, на 2,7% выросло промышленное производство. Но перед этим оно два месяца падало... Короче, где-то с февраля 16-го года это танцы около нуля: чуток туда — чуток сюда. Плюсом оказалось то, что рубль немножечко потяжелел, потому что наша промышленность комплектующие и технологии как закупала в основном по импорту, так и продолжает закупать. Проблема в том, что платежеспособный спрос не растет. Президент, думаю, эти цифры не приводил. По рознице — минус 4,5, по доходам населения — минус 5,9. Ползем вниз. Я посчитала: мы сейчас вернулись к уровню жизни 2007 года. С одной стороны, падать всегда неприятно, спорить не стану. С другой — жили мы в 2007-м и вроде как сильно не горевали.

Е.Ш.: Тут вопрос не в уровне, а в тенденции. Получается, что у нас уже третий год непрерывного падения реальных располагаемых доходов. Такого 15 лет не было.

Н.З.: На самом деле доходы остановились еще в январе 14-го, до всякого Крыма. Просто перестала работать старая модель роста экономики. Потом они еще прыгали полгода, а безостановочно падать начали с ноября 14-го. Считайте, отпраздновали двухлетний юбилей, пошел третий год. В то же время зарплата в реальном выражении падать перестала. Инфляция резко замедлилась, это правда.

— Это заслуга ЦБ?

Н.З.: Скорее, она просто уперлась в потолок платежеспособного спроса. Вывод очень простой: по инвестициям падаем, по доходам падаем, по рознице падаем. Поэтому заклинаниями делу не поможешь. Будет ли дно? Будет. Раньше или позже. Будет ли от него отталкивание? Не я сказала, но все ответственные коллеги макроэкономисты говорят одно: мы не видим факторов роста в значительных масштабах. А вот так вот кувыркаться около нуля можно долго…

— Это и есть прогноз на 17-й год и дальше — кувыркаться около нуля?

Н.З.: Да, это вообще долго может продолжаться. А что мешает?

Г.Б.: Вот и господин Улюкаев перед арестом выпустил прогноз стагнации до 2030 года.

— Исчерпание Резервного фонда может повлиять на ситуацию?

Н.З.: Ситуация очень простая. Резервный фонд — скорее всего это зависит от цены на нефть, от политики приватизации, от других привносимых факторов — будет исчерпан к концу 17-го года. Но еще остается Фонд национального благосостояния, и кто сказал, что все это будут с ражем тратить? У нас есть возможности заимствовать на внутреннем рынке. Более того, если сейчас маленько утихомирится наша внешняя политика, то расширятся возможности и международных заимствований — у России очень небольшой долг, в этом смысле у нас все более-менее нормально. Поэтому не стоит говорить, что послезавтра коллапс.

Нет, коллапса не будет. В экономике меня пугают не темпы спада и роста. Меня пугает нарастающая деградация — раз и нарастающее отставание — два. Вот в чем проблема.

А.Б.: Поскольку из года в год мы слышим прогноз, что страна проедает последние деньги Стабфонда и сейчас все будет как при конце СССР, когда цены на нефть упали, надо сделать три оговорки, чтобы этот прогноз снять навсегда. Во-первых, Стабфонд создан ровно на тот случай, что цены на нефть упадут и нужно будет временно, перестраивая экономику, компенсировать привычный уровень доходов от продажи нефти.

Второе — Советский Союз не имел вообще никаких резервных фондов. То есть настолько никаких, что западные банки удивились, насколько казна оказалась пустой. Сегодня у нас есть резерв, один из крупнейших в мире. И главное, мы не импортируем 40 миллионов тонн зерна. Мы более или менее базово население можем прокормить.

Е.Ш.: У нас более или менее рыночная экономика.

А.Б.: И, наконец, у нас один из самых низких в мире внешних долгов, который, несмотря на санкции, позволяет, в общем, заимствовать на приличных процентах.

Н.З.: Я бы в эту картину добавила еще один очень важный момент — бюджетную политику. Региональные бюджеты в проблемах с декабря 12-го года. Да, никто не умер, но долги-то расти уже перестали. Что происходит? Шаг за шагом, с перерывом на предвыборный период, конечно, идет попытка балансировок доходов и расходов. Режутся расходы. Например, сейчас основной урезательный сегмент — расходы на образование. К сожалению, все, что называется вложениями в человеческий капитал, финансируется все хуже.

— То есть с голоду не помрем, но на здоровье и образование хватит уже не всем.

Н.З.: Именно. А в федеральном бюджете, хотя там доля этих расходов и так невелика, рубится еще сильнее. Что пока не трогали? Напоминаю, что у нас опять предвыборный период. Не трогали соцзащиту — даже добавили плюс 5%, чтобы хотя бы в уровень инфляции или близко вытащить. Очень аккуратное сокращение числа тех, кто получает пособия.

При этом сохраняется дисбаланс федерального бюджета, о котором все прекрасно знают. В прошлом году 20,4%, а в этом будет больше 22% — это расходы на нацоборону. В совокупности с почти 13% расходов на нацбезопасность — это треть бюджета.

Е.Ш.: В ближайшие три года планируют снижать.

Н.З.: Если так и пойдет, значит, здравый смысл возобладает. Правда, тогда наступит вопрос, что делать с наркоманией оборонных заводов, некоторые из которых работали в три смены. Ну, посмотрим... Если этот вид расходов пойдет вниз, то федеральный бюджет продержится.

— А региональные?

Н.З.: Я специально посмотрела, кому убавляли, кому не очень. Вообще, логики не угадать. Давайте я вам просто цифры назову. Ингушетия — плюс 31, Чечня — минус 1, в среднем по России — минус 8. Дагестан и Кабардино-Балкария — минус 2–3, аккуратно. Алтай — там же. Камчатка — плюс 15.

— А Крым?

Н.З.: Республике Крым, по-моему, сейчас уже минус 8 осталось. Летом, по двум кварталам, было минус 25. Наказывали. А Севастополь до сих пор в два раза меньше. Минус двухкратный.

Г.Б.: Они себя показали не очень эффективными хозяйственниками.

Е.Ш.: Они немножко осточертели всем, прошу прощения за кощунство.

Н.З.: Думаю, все проще. Им так много дали по первости, что теперь корректируют.

Почему пропаганда не просто надоела, а начала вызывать отвращение, во что может вылиться общественный запрос на «справедливость и почему «русский Трамп» должен быть менее агрессивным, чем американский, читайте в воскресенье — во второй, заключительной части нашей дискуссии.