Путешествие в Россию: дневник очевидца. Часть третья

Станция Тайга

Железнодорожная станция Тайга встретила меня утром. Погоды стояли отличные, без дождей, туманов, хотя Сибирь страна неожиданностей. Но это к слову: «Снявши голову, по волосам не плачут. Добротное старинное здание вокзала. Оно видело многое. И царствующих монархов, и вождей трудового народа, и адмирала Колчака, и депутатов Учредительного собрания времен Керенского. Ноев ковчег истории. Оставил свой след на этой земле и Владимир Алексеевич Чивилихин, писатель, одна из книг – двутомник  звалась короткое, как выстрел «Память»

«Предвоенное детство мое и военное отрочество прошли в небольшом сибирском городке Тайга, окруженном со всех сторон кедровыми, пихтовыми и еловыми лесами. У каждого из нас в детстве были милые сердцу речки и леса, горы и тропки, дворы и улицы, которые спустя много лет греют нас золотыми снами. К родному моему городку тайга подступала почти вплотную, кустарником и мелколесьем начиналась сразу же за последними огородами, и сердчишко мое с детства поселилось в ней. Мы, мальчишки полу сироты, суразята и безотцовщина, пропадали в тайге, она подкармливала нас, незаметно, кажется, воспитывала, – и меня, где б я ни был, почему то тянет туда, тянет с каждым годом все сильней – к родным деревьям, буграм, родникам, и я посещаю их время от времени… Однако самые первые, младенческие впечатления связаны все же не с тайгой. Одна странная особенность есть у моей памяти – лучше, чем, что либо другое помню звуки, запахи, краски, а через них все остальное – давние голоса, лица, случаи. Стоит мне сейчас закрыть глаза и мысленно, вернуться к зоревой поре жизни, как явственно услышу сипенье желтой керосиновой лампы на стене нашей хибарки, скрип крыльца, увижу изменившееся вдруг лицо мамы, ее порыв к двери: – Никак, отец!»

В небольшом станционном зале полно народа. Почти полдень, я сижу у окна и смотрю в окно. У меня в руках надкушенный  батон хлеба и бутылка воды. Я ем, растягивая удовольствие. Напротив сидит парень, молодой едва за двадцать. По глазам видно – голодный. Я ломаю хлеб и молча протягиваю. Он также молча забирает его из моих ладоней и жует.

«По каким то одной ей ведомым признакам мама угадывала, что на крыльцо ступил отец, возвратившись из долгой поездки. На руках с кем ни будь из нас, малышей, мать торопливо подбегала к дверям, широко распахивала их, и в облаке морозного пара появлялся отец – непомерно большой из за своих тяжелых одежд, с кожаной сумкой через плечо и гремучими железными фонарями в руках. Втягиваю сейчас носом воздух и насыщаюсь смешанным запахом каляного холодного брезента, потной овчины, керосинового фитиля, старой кожи, но все эти оттенки побивает своей терпкостью горький дух паровозной копоти. Отец обнимал маленькую нашу маму и говорил:

– Ну, будет, будет! Дитя застудишь.

Рабочая отцовская амуниция была для меня предметом вожделенным. Прежде всего, конечно, кожаная сумка, которую я тщательно обшаривал после каждого возвращения отца из поездки.

В ней всегда лежала замусоленная книжонка с рисунками паровозов, вагонов, семафоров… Обмылок в железной мыльнице, складной нож, стеариновые свечи и запретный тугой карманчик, в котором хранились белые плоские баночки – петарды. Обычно отец их сразу же убирал на полку, под самый потолок, куда я не мог добраться, а мне так хотелось подержать их в руках, чтоб ощутить под гладкой холодной жестью ужас затаившегося взрыва. Обязательно присутствовала в сумке стопка жестких картонных билетов, пробитых компостером. Использованные пассажирские билеты отец брал, наверно, у товарищей, чтоб я мог строить из них домики, вертеть на вязальной спице или обменять на какую ни будь другую драгоценность у соседского мальчишки. А в самом потаенном отделении сумки находил я черствую краюху хлеба, дольку пахучей колбасы и обломок кускового сахара, нарочно забытые отцом. Хлеб и колбасу я тут же, как бы ни был сыт, съедал с наслаждением, даже с какой то звериной жадностью. Отец обычно в это время сидел у печки, грел над плитой руки, смеясь, смотрел на меня». Красиво и хорошо написано.

Миллионы мальчишек и девчонок переживали подобный счастливый миг, это есть благословенное время жизни.

… В  Томский областной  архив в начале 90 – пускали всех.  И вот однажды, перебирая папку с подшитыми делами, я натолкнулся на несколько страничек, вырванных из школьной тетради и исписанных аккуратным почерком простыми чернилами. Некто Алексей Чивилихин написал отчет о своей командировке на станцию Тайга. Цель командировки – поднять процент раскулаченных крестьянских семей. И Алексей, приехав на станцию, с энтузиазмом принялся за дело, количество раскулаченных увеличил в несколько раз!

И сделав дело, приезжал домой и смотрел на свою кровинушку – сыночка, и очень заботился, чтобы дитя не простудилось.  Совершенно простой, рядовой человек. Как бы сейчас сказали – пипл. Крутил гайку на «чугунке». Ну, выполнил задание партии, разорил несколько семей. Сын за отца не отвечает?

А кто отвечает за то, что делали отцы? Откуда в человеке такое сочетание доброты и изуверского отношения к себе подобным?

Парень доел хлеб, бережно высыпал крошки в рот и поднял глаза.

- А вы не знаете, как доехать до Тайшета?

Я не стал спрашивать: « Зачем»? Раз надо, значит, надо.

- Добирайся до Абакана, - ответил я, - а Тайшет  почти рядом…

«Мы ехали шагом, мы мчались в боях…

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать».

Почему в Гренаде? Почему не в России?

Кто кого ведет в этой жизни? Мы вождей, или они нас? Мы отвечаем за них, или они за нас?...