ПОЛИТИЧЕСКОЕ УБИЙСТВО, или к 25-летию Беловежского соглашения.

Валентина Васильевна П. пришла ко мне в редакцию в 1996 году и попросила: «Напечатайте, пожалуйста, стихи моей дочери, я заплачу, сколько бы это ни стоило... Она хотела, чтобы их прочли».

Ее четырнадцатилетняя дочь Надя однажды ночью незаметно ушла из дома, забралась на крышу 9-этажного дома и живой домой уже не вернулась. 

Семья «простых советских инженеров», как назвала свою семью Валентина Васильевна, в доперестроечные годы жила прекрасно: четырехкомнатная квартира, две дачи – «на севере и юге области», поездки к морю, многодневные турпоходы всей семьей. Сама Валентина Васильевна - начальник конструкторского бюро, мастер спорта СССР по туризму, друзей - полгорода, страна исхожена вдоль и поперек... Отец семейства - умница, погруженный в философские искания, однако рукодельный и хозяйственный человек. Старший сын в аспирантуре, младший - в институте, Надя - поздний ребенок, долгожданная девочка, умненький и способный человек, легко прошла конкурс и училась в самом престижном лицее города.

Однако, возвращаясь в лицей с летних каникул, Надя сказала маме, что ее задевают рассказы подруг о том, как они провели лето в Испании, в Египте, на островах… Валентина Васильевна успокаивала дочь: сейчас Испания нам пока не по карману, но, обещаю, и ты везде побываешь.

Не по карману была не только Испания. Конструкторское бюро, где работала Валентина Васильевна, приказало долго жить, и Валентина Васильевна, не комплексуя и не стесняясь, пошла туда, где взяли - на уличный развал, торговать яйцами. Заболел муж, лишился работы, но его дачными трудами и жила семья.

Родителями двигал высший долг - прокормить детей, и им некогда было комплексовать по поводу того, что потеряли все, чем гордились: интересную работу, привычное окружение (друзья тоже выпали из повседневного обихода, рассеявшись в погоне за хлебом насущным), достаток, престижное место в обществе. Вынуждены были перевести и Наденьку из любимого лицея в простую бесплатную школу.

Эти люди в Беловежской Пуще приговорили к страданиям и унижению целое поколение. Сколько их - павших духом, слабых и спившихся. Их накрыла первая же волна полураспада страны. И они, и их дети, мгновенно оказались за чертой бедности, стали обитателями помоек и колоний, пополнили ряды криминала и ряды свежих могил на кладбищах России. Беловежские заговорщики у умных и счастливых семей отняли все - сбережения, идеалы, профессию, достоинство, позитивный жизненный настрой, будущее их детей, которое непременно должно было бы быть прекрасным…

Валентина Васильевна имеет 33 внедренных изобретения, не всякий доктор наук может похвастать таким багажом, а тогда им с мужем только хохотать осталось - кому все это надо? Им дали понять: ребята, вы - прошлое, не мотайтесь под  ногами, гуляйте до очередных выборов, вас позовут.

У родителей, с утра до ночи гоняющихся за хлебом насущным, отняли физическую возможность видеть, чувствовать, понимать детей, отняли возможность детям гордиться своими родителями. Многих непредприимчивых взрослых дети сами «лишили родительских прав», избрав в «родители» других кумиров…

В последний год жизни воспитателями, «родителями», кумирами Нади были наши известные - Высоцкий и Башлачев. На нее, закрывшуюся в своей комнате, обрушивалась беспощадная правда об этом мире больными, надорванными голосами бардов.

Наши дети тогда, оставшись без родителей, взрослели почти одни на один с этим миром. У них отняли главное - ощущение незыблемости мироздания и свойственную детскому возрасту иллюзию бессмертия.

В двух предсмертных записках Надя написала: «Стихи можете прочитать - в кожаной сумке, тогда поймете, что вообще нечего мне было жить». И во второй: «Мне кажется, я схожу с ума, ну и пусть, лишь бы не сойти с тропинки любви, лишь бы успеть сказать всем: я люблю вас... И того, кого ненавидела вчера, сегодня люблю».

Да, дети бывают так чисты, что иногда не выдерживают груза рождающейся в них ненависти - к окружающему их быту дома, к близким людям, которых незрелый подростковый опыт в один миг превращает из тех, кем можно гордиться, - в неудачников, не умеющих жить.

Для самих подростков эти открытия бесследно не проходят. Как правило, они ненавидят и себя - ненавидящих... И считают себя порочными, кончеными людьми. Не выносят себя, взрослеющих, прозревающих, вдруг начинающих понимать обыденность и серость взрослой жизни, так не похожей на их тайную, но настоящую, главную жизнь, что протекала в детских мечтах.

Беловежское преступление превратило наше государство в дом без хозяина, в дом - сироту. И обитатели этого дома ответили на свое сиротство стариковской нищетой, детским суицидом, наркоманией и преступлениями. Беловежские заговорщики благословили всех, кому не лень, ограбить свои народы, растоптать его труды, они покусились на здоровье людей, на их досуги, на инстинкты, на их детей.

Зря убийства в подъездах престижных домов и в шикарных авто называли тогда политическими убийствами. То были разборки среди своих, в контексте царящих в этой среде нравов.

Политическое убийство - это смерть четырнадцатилетней Наденьки П., которая убежала от подлости жизни.

А вот её стихи.

Быть там, где нет людей,

Где не обижают зверей,

Где нет машин и грязи,

Где цветы на полях,

а не в вазе,

Где нет ни ругани, ни крика,

Где все спокойно и тихо...

Хватит двух раз, чтоб

научиться пить,

Пачки сигарет, чтоб

научиться курить,

Месяца хватит, чтоб

научиться стрелять,

Годы уйдут,

чтобы понять:

«Быть или не быть?»

Но целой жизни не хватить,

чтоб научиться жить.

Я не знаю, кричать мне

или молчать,

Я не знаю, бежать мне

или стоять,

Я не знаю, кто прав,

а кто виноват...

Я ищу себя в зеркале,

подходя к стене,

Я не вижу себя,

где же я, где?..

.................................

Просто я заблудилась

в себе...

Вы меня забудете, -

не с вечера, так с утра

Вы меня рассудите, -

через год или два.

Я прощенья прошу,

все равно задушу -

душу свою задушу,

В живом теле не доношу.

Я не люблю,

когда чужое рвут,

Когда все время врут,

Когда исподтишка

Иль тихо из-под палки,

Когда плюют в лицо,

Когда стреляют в спину...

Я сейчас на краю,

на карнизе стою...

О прошу, не ругайте меня,

Я и так ненавижу себя!

Я знаю, завтра будет день,

Я знаю, завтра будет ночь.

Когда моя увянет тень,

Моя душа умчится прочь.

Это стихотворение – последнее.