УРОК №

МЫ ВСЁ РАВНО БУДЕМ ВМЕСТЕ

Считающий себя частицей начнётся и закончится, бессмертен лишь тот,

 кто не никогда не рождался – тот, кто осознал себя волной.

Теперь мы будем вместе. Потому что все возвращается к Единому. И нет на свете капельки воды, которая не возвратится к Океану. Теперь мы будем как капельки, стекая и дробясь, меняясь, возвращаться к Океану. В нем — мы все безличны, мы — одно, но здесь, на этом пути от рождения до смерти, мы, капельки, отличаем себя и друг друга, думаем, обладаем стеной индивидуальности. И страдаем. Нам не понять такой простой вещи, что и вне Океана мы тоже — Океан. А сила и бессмертие Океана приходят к нам в тот момент, когда мы вдруг это осознаем.

0-со-знание наше вовсе не связано с умом (строителем стены) — ум слишком пристрастен — оно приходит через тело, через существо, через то, что древние китайцы называли сердцем (иероглиф “синь”, который мы переводим как “сердце”), не имея, однако, в виду наше физическое сердце. 0-со-знание приходит как новая реальность через очищение сердца. Слова становятся больше не нужны. Исчезают со-мнения. И вот тогда на холме Конец Сомнений тот, кого называли Возвышающимся Безумцем, незаметно превращается в Осуществляющего Недеяние, который смотрит на мир глазами новорожденного теленка. И всюду видит Океан.

А мы умны и нам очень нужны наши слова. Мы цепляемся за них, отождествляем себя с ними, плодим их, надеемся на них и в них же прячемся. Как страус засовывает голову в песок от страха, так и мы прячемся в слова. Чего мы так боимся?

Древние китайцы учились у птиц и разговаривали друг с другом при помощи свиста. И пищей настоящего человека (“шэн жэнь”, совершенномудрого) считали чистый воздух и чистую слюну. Я не знаю, кто он, говорили они, и какой он практикой занимается, но в его лазоревых глазах отражаются долины и горы. Смотрю на него и чувствую, как смывается вся грязь суеты.

Лаоцзы был первым переводчиком со свиста на обычный человеческий язык. Он опустил планку, открыв новую традицию среди людей, разговаривающих при помощи свиста — он стал записывать свои слова.

Один суфийский мастер, беседуя со своими учениками, все время говорил им о таинственной книге, хранящейся у него под подушкой, которая, по его словам, была бездонным источником всей его мудрости. Ученики следили за шейхом — и действительно, по вечерам, ложась в постель, он доставал из-под подушки роскошно инкрустированную книгу в сафьяновом переплете (они видели это через крохотную щель между занавесками) и читал ее перед сном. Каждый из них мечтал заглянуть в эту книгу. Но мастер строго охранял ее и за много лет ни одному из его учеников, даже самых приближенных, не удалось взять таинственную книгу в руки. Но вот настал день, когда шейх умер. И тогда все ученики столпились вокруг него и, будучи не в состоянии, больше ждать, достали из-под подушки, на которой покоилась голова их учителя, книгу. Они открыли ее. Они пролистали ее от начала и до конца. Но там не было ни одного слова. Книга была чистой.

Уже в наше время, в Англии, одно очень солидное британское издательство решило издать эту книгу. Небольшим тиражом. В сафьяновом переплете. На очень хорошей бумаге. Но главное — с предисловием.

Лаоцзы был уроженцем уезда Ку, который находился в царстве Чу. Он носил фамилию Ли, а имя Дань. Он жил в столице цapcmвa Чжоу и был там главным хранителем государственного архива. А потом он сел на черного быка и поехал на запад.

На границе его остановили и потребовали какой-нибудь документ. Лаоцзы, сидя на черном быке, передал молодому пограничнику, который не умел читать, какой-то сверток. Солдат понес этот сверток к начальнику заставы, а когда вернулся обратно, Лаоцзы уже не было, он уехал на черном быке на запад.

Вместо пропуска он оставил книгу, которая состояла из двух частей и пяти тысяч слов. Это была книга о “дао” и “дэ”. Книга ни о чем. Текст сжат в ней до пределов возможного, до некоей критической массы, за которой утрачивается вся­кая возможность вербальной передачи. Дальше начинается свист.

“Дао дэ цзин” — это таинственная книга с чистыми страницами. Ее переводят, комментируют, пытаются трактовать, но все это больше напоминает предисловие к английскому изданию.

Нам все время хочется невыразимое выразить словами. Мы без конца аппелируем к своим знаниям (“чжи”) и забываем о том, как ничтожна та крохотная часть мироздания, которую мы способны высветить своим разумом. Как примитивен наш инструмент — слова. Тем более тогда, когда их используют для того, чтобы невыразимое выразить словами.

Проблему смог разрешить Чжуанцзы. “Его учение, — говорится в Ши-цзи — не знало пределов, однако, в главном и основном он возвращался к словам Лаоцзы, поэтому его письмена, сто с лишним тысяч иероглифов,— это большей частью одни иносказания...” Ино-сказания — это и есть притчи, попытка через аллегорию, образ, символический сюжет, в обход, почти не касаясь руками, кончиками пальцев пробудить в читающем нечто, которое является им самим, оживляет и что-то незаметно меняет в нем.

“Слова Чжуанцзы безбрежны как океан; чтобы быть верным себе, он себя ничем не стеснял, поэтому правители и сановники не могли его использовать”, — так говорит Сыма Цянь в своих “Исторических записках”. Еще он говорит, что Чжуанцзы жил в 369—286 гг. до нашей эры. Может быть, это действительно так.

Чжуанцзы жил в небольшой деревушке и занимался плетением корзин. Он был очень худым и очень бедным. У него было много учеников. Но Чжуанцзы не покинул их. Он не поехал на запад на черном быке. Он умер в своей лачуге естественной смертью, попросив ближайших учеников только об одном — выбросить его мертвое тело в поле на съедение коршунам и шакалам. Он не хотел отдавать предпочтения муравьям и червям. Такое погребение в Поднебесной считалось самым позорным. Но Чжуанцзы, чья жизнь до последнего вздоха была наглядным пособием, демонстрацией его учения, не мог поступить иначе — вся земля для него была могилой, а небо — погребальным саваном.

Чжуанцзы веселился, когда видел слезы своих учеников, потому что он знал, что никогда не умрет и никогда не умирал. Он превратился в свои притчи и вместе с Янчжу, Лецзы и многими-многими другими, старыми и молодыми, известными и неизвестными, дошел до нас как посланный через тысячелетия импульс, как чистый свет давно погасшей звезды. Дошел в виде притч, аллегорий, “безумных речей”, иносказаний, чтобы зажечь этот свет и в нас.

Теперь мы будем вместе. В воздухе, которым мы дышим, в мыслях, которые проносятся сквозь нас, в тихих зимних вечерних сумерках, в запахе утреннего тумана, в молчаливо-бездонном небе и в шорохе осеннего дождя — во всем, что нас окружает. И в этой книге — тоже. Как капельки, стекая и дробясь, меняясь, мы будем возвращаться к Океану.

И даже если мы никогда больше не будем вместе — мы все равно будем вместе.

 ______________________________________________________________________
____________________________________________________________
______________________________________