Свобода слова в провинции

Знакомый журналист прислал. С горечью: «Вот ведь и опубликовать негде, хотя в городе три газеты и две телестудии».

Не-з-зяяа!? Власть обидеться. Хотя, что она понимает кроме искусства кулака и пятки? Однако же власть! И сковывает редакторское сердце неизъяснимым страхом и трепещет собственник газет и телестудий. Как бы чего не вышло?! Не-з-зяяа!

                             ПОЭТ,  ЛИШЕННЫЙ  ВОЛИ

Недавно мне явился странный сон. Из полумрака, словно из темницы, смотрит в мои глаза сам Александр Сергеевич Пушкин - «наше все», «солнце русской поэзии». С непокрытой головой. Кудри шевелит ветер. Смотрит с укоризной скорбит: «Глаза мои темнеют. Я чувствую могильный хлад… И рад бежать, да некуда… Ужасно!» Да это же говорил Борис Годунов в одноименной трагедии! А Пушкин, словно в забытье или бреду, выхватывал строки своих произведений: «Вотще, нет ни пищи ему, ни отрады. Теснят его грозно немые громады… И вот уже при свете фонарей, на бешеной четверке лошадей, стуча, гремя колесами златыми, катится Спесь под окнами моими. Я дремлю вновь, вновь улица дрожит…О боже мой, еще стучат, а там уже светло, и где мой сон? Не лучше ли в село?.. Блажен, кто в шуме городском мечтает об уединенье…»

Грустные или даже скорбные глаза поэта снова глянули на меня, как будто ища сочувствия: «Плохо мне, плохо… Кругом ни цвета, ни травы…» И вдруг слог его преобразился:

«Над лесистыми буграми,

В час вечерней тишины,

Шум и песни под шатрами,

И огни разложены.

Здравствуй, счастливое племя!»

Подчиняясь магической силе, из меня вдруг вырвался вопрос Моцарта из пушкинской маленькой трагедии:

- Ты плачешь?

- Эти слезы впервые лью, - отвечал Пушкин словами Сальери.

И я проснулся. Лежу, думаю: «Что за чертовщина?» Вроде бы, давно уже не заглядывал в трехтомник поэта, покоящийся за стеклом в шкафу, чтобы чтение что-то навеяло. Тогда почему? Ах, вон в чем, наверное, дело: в городе же, читал, памятник Пушкину поставили! Где? Узнать надо. С тем уснул.

Поутру выяснил, в каком месте памятник. Еду. Вот он. С трех  сторон поднялись каменные желтые стены домов, и между ними на асфальтовом пятачке, на фоне двери и большого плаката – небольшая и как бы  потерявшаяся фигура «светоча русской поэзии»! Ни цвета, ни травы. А мимо встречными потоками  шли и гудели машины, громыхали железом трамваи. На железных ограждениях сидели торговцы, разложив на тротуаре принесенную для продажи снедь…

Господи, и сюда заточили автора «Вольности», всегда любившего «в роще тихой, отдаленной прохладу черпать из ручья»!

Гения, который любил дубравы, где в тишине свободы встречал он счастье каждый день, где, «от суетных оков освобожденный», учился «в Истине блаженство находить». Заточили в каменный прямоугольник того, кто, словами Алеко, отвергал «неволю душных городов», кто наслаждался пеньем соловья «под тихой лавров сенью».

О каком свободолюбии поэта, о какой романтике его творений можно вспоминать в кирпично-бетонной междомовой «щели», куда его впихнули?

И побежала моя оскорбленная совесть в пионерское далеко. 1960-й год. Весна. «Артек». Не забыть то охватившее восхищение, когда увидел на высоком берегу моря памятник Пушкину! К нему вела широкая вечнозеленая аллея: тянулись в небо «свечки» кипарисов, удивляли волнистые купы декоративного подстриженного самшита. Поэт стоял над обрывом, на площадке, окруженной балюстрадой, с приветливо поднятой рукой: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» Здравствуй, поэт!  Неподалеку таились мрачные развалины старинной генуэзской крепости, а за спиной поэта раскинулась безбрежная морская даль, темнели камни манящих скал Адаларов, братьев-близнецов. Красота! Простор! Воля! Здесь, у памятника, проводили пионерские линейки. Нравилось нам приходить сюда в свободные минуты и вместе с Пушкиным слушать прибой или воспитателя, читавшего «К морю»:

… Прощай же, море! Не забуду

Твоей торжественной красы

И долго, долго помнить буду

Твой гул в вечерние часы.

В леса, в пустыни молчаливы

Перенесу, тобою полн,

Твои скалы, твои заливы,

И блеск, и тень, и говор волн…

Ну-ка вспомните площадь Пушкина в Москве, где у памятника многие десятки лет влюбленные назначают свидания. Не выскажу своих чувств, потому что, увы, не был там, ибо не приемлю столицу, и давно. Зато скажу про Пушкинскую площадь в Кемерове, чудным образом повторившую славную участь столичной. Архитекторы областного центра, для меня - без сомнения, успешно выполнили свою задачу. «Встретимся у Пушкина», - сколько кемеровчан и приезжих студентов произносили эти три слова, понятные каждому! Пушкину несли и несут цветы молодожены.

И тенистая аллея со скамейками, и вечерний свет старинной формы фонарей, и здание в  стиле ампир с популярнейшим магазином «Мелодия» напротив, и близость набережной Томи, и даже «Погребок», куда по ступенькам сбегали студенты, чтобы купить десертную «Калинку», - все они и через сорок лет сохраняются в моем сознании в поэтически-романтическом ореоле.

А возле прокопьевского памятника поэту разве захочется назначить свидание - рядом со снующими прохожими, с овощами на асфальте или шматками свиного сала на ящике, покрытом газетой? У перегревшихся летним днем каменных стен? По-моему, душа воспротивится, язык не повернется. Даже если появятся тут скамейки. (А сидеть на них днем - под палящим солнцем?) И вряд ли пригласит сюда своих учеников учитель словесности, чтобы провести пушкинский урок у памятника: не удастся вдохновить ребят поэтической лирикой. Ну попробуйте вслух прочитать тут классические «Я вас любил» или «Я помню чудное мгновенье». Или «У лукоморья дуб зеленый». Или стихи об осени, так чаровавшей Пушкина. Попробуйте. Уместно разве что вспомнить уже названную дерзкую оду «Вольность», высказать сочувствие Александру Сергеевичу да извиниться за тех, кто отвел ему сию незавидную участь.

Владимир МАРАКУЛИН.