. Культ пороков как генератор и стимулятор биологического вырождения.

 

Поведение животных двухаспектно:

·  с одной стороны оно ориентировано на получение удо­воль­ст­вия, главным образом физиологического характера и отчасти — психоэмоционального;

·  с другой стороны оно ориентировано на то, чтобы избежать неприятностей, главным образом — боли и отчасти — психоэмоциональных.

В любом из вариантов поведение животного строится на основе врождённых инстинктивных программ и их надстроечных оболочек, выражающих индивидуальный и кол­лектив­ный опыт взаимодействия со средой обитания популяции, в состав которой входит особь.

Издревле для человека почиталось предосудительным следо­вать этой двухаспектности поведения животных.

Все исторически устойчивые в преемственности поколений общества (и соответственно — их культуры) издревле, ещё со времён каменного века, требовали от своих членов быть выше этой двухаспектности животного поведения:

·  С одной стороны — они требовали, чтобы в поведении их полноправных членов выражалась осмысленная воля, ориентированная на достижение той или иной пользы для общества; воля, способная к самопожертвованию в каких-то чрезвычайных обстоятельствах.

·  И с другой стороны — чтобы при этом люди принимали на себя нравственно-эти­чес­кий долг оказания разносторонней поддержки как выжившим героям (если те утрачивали здоровье и трудоспособность), так и близким погибших, оставшимся без попечения.[1]

Проявление именно этих качеств представляет собой — честь[2].

В историческом прошлом:

Отказ от требования быть выше свойственной животным двухаспектности поведения и сопутствующего ему нравственно-этического долга всех членов общества становился первым открытым выражением уже свершившегося нравственного разложения общества, которое влёкло за собой социальную катастрофу, наступавшую в течение жизни одного — четырёх поколений, если общество не отказывалось от такого рода нравственно-этической животно-демонической распущенности.

В этой связи приведём картину В.Г. Перова «Чаепитие в Мытищах, близ Москвы» (ниже по тексту на следующей странице), написанную им в 1862 г. — спустя 7 лет после завершения второй мировой войны XIX века, обы­чно называемой «крымской» вопреки её характеру и географии боевых действий. Картина явно не клеветническая (иначе 1917 г. был бы невозможен), хотя можно допустить, что такого рода нравственность и выражающая её этика, характерные для жизни России тех лет, в сюжете картины доведены до степени выражения, близкой к предельной.

Но та же порочная нравственность, реализу­ется и в наши дни в других жизненных сюжетах — как в личностных вза­­имоотно­ше­ниях, так и в отношении государствен­ных ин­сти­ту­тов (вклю­­чая и слу­жбы соцобеспечения) к героям, потерявшим здо­ровье и в большей или ме­нь­­шей мере трудоспособность именно вслед­ствие того, что они жертвовали собой…

Соответственно этой объективной за­коно­мер­ности соци­о­ло­гии, неоднократно про­являвшей­ся в исто­рии, в 1969 г., уже после написания романа «Час быка», И.А. Еф­ре­мов писал своему другу американскому палеон­то­логу Эверету Олсону:

«Мы можем видеть, что с древних времён нрав­­ственность и честь (в русском понимании этих слов[3]) много существеннее, чем шпаги, стрелы и слоны, танки и пикирующие бомбардировщики.

Все разрушения империй, государств и других политических организаций происходят через утерю нравственности. Это является единственной причиной катастроф во всей истории, и поэтому, исследуя причины почти всех катаклизмов, мы можем сказать, что разрушение носит характер саморазрушения.

Когда для всех людей честная и напряжённая работа станет непривычной, какое будущее может ожидать человечество? Кто сможет кормить, одевать, исцелять и перевозить людей? Бесчестные, каковыми они являются в настоящее время, как они смогут проводить научные и медицинские исследования? Поколения, привыкшие к честному образу жизни, должны вымереть в течение последующих 20 лет, а затем произойдёт величайшая катастрофа в истории в виде широко распространяемой технической монокультуры, основы которой сейчас упорно внедряются во всех странах…»


[1] Обряды инициации, разделяющие детство и взрослость, в древних культурах и в реликтовых культурах, сохранившихся кое-где до наших дней, построены так, чтобы проходящий инициацию проявил свои волевые качества и тем самым показал, что он способен к поведению, отличному от поведения животного: Человек — это воля; нет воли — нет и человека, его прав и обязанностей: соответственно безвольный становится невольником — он объективно бесправен.

В большинстве культур прохождение обрядов инициации во взрослость упреждало половое созревание, что подразумевает, что процесс формирования общественно приемлемой организации психики личности должен завершиться до пробуждения половых инстинктов, т.е чтобы их инстинкты сразу же оказались под властью воли, следующей нормам полового поведения в этом обществе.

Соответственно полнота уголовной ответственности вплоть до высшей меры социальной защиты (смертной казни), наступавшая с 14 лет в СССР в сталинские времена, — вовсе не какой-то «акт тирании в отношении несовершеннолетних подростков», а выражение требований общества, ориентирующегося на бескризисность своего развития, к своим членам.

[2] Честь — явление этическое, и потому нравственно обусловленное. Но кроме того, честь как явление этическое вбирает в себя и исторически сложившиеся традиции общества или его некоторых социальных групп, которые могут быть в той или иной мере неправедными. Поэтому требования чести и праведности — не одно и то же, и могут в чём-то расходиться (отсюда и возникают такие парадоксальные понятия, как «честный вор»). Вследствие этого в толпо-«элитарных» обществах могут возникать ситуации, когда индивид оказывается перед выбором: либо честь, либо совесть и праведность. И в такого рода ситуациях не все оказываются способны сделать выбор в пользу праведности…

В.И. Даль истолковывает значение слова «честь» иначе:

«ЧЕСТЬ ж. внутреннее нравственно достоинство человека, доблесть, честность, благородство души и чистая совесть» («Словарь живого великорусского языка», т. 4, с. 599).

Но по нашему мнению определение В.И. Даля тавтологично, поскольку определяет понятие через него же самоё и связанные с ним в чём-то родственные понятия, а не через жизненное явление как таковое в определённости его взаимосвязей с другими жизненными явлениями.

[3] В традиционном русском понимании этих слов «нравственность» = «праведность», и соответственно честь, как жизненное явление, не может быть неправедной. Но реальность жизни такова, что нравственность — не всегда праведность, и потому честь может быть в конфликте с нею.