ЖЕРТВЫ ПО ПАМЯТИ

Россия отметила День памяти жертв политических репрессий. Память крепка, спору нет. Миллионы в Советском Союзе. Тысячи в «России, которую мы потеряли». Сотни в России, которую теперь приобрели. Есть государства, где вся политика по сути сводится к политическим репрессиям. Такого не забудешь не только 30 октября. Но помнить мало – надо делать.

Что это вообще такое? В Российской империи – тюрьма для Новикова, ссылка для Радищева, каторга для Достоевского, виселицы для декабристов и народовольцев, военно-полевые суды для революционеров Пятого года. Ну а розги для крестьян, шпицрутены для солдат, нагайки для забастовщиков – это как? «На село под названием Бездна вышла славная русская рать» – это политические репрессии? Или всего лишь социальные процессы?

То же о Советском Союзе. Более 4 миллионов политических приговоров, из них почти 800 тысяч смертных. С этим понятно. Считается, что в этом и состояли политические репрессии сталинской эры. Но смотрим ГУЛАГовский расклад на 1951 год. За «контрреволюцию» (политические) сидят почти 580 тысяч человек из 2,5 миллионов (больше всего – 334 тысячи – «изменники Родины», т.е. за попадание в плен во время войны; на втором месте, почти 100 тысяч – «антисоветская агитация»). Таким образом, около трёх четвертей заключённых проходят как уголовники. Однако убийц, грабителей и воров-рецидивистов среди них 126 тысяч. Это один на два десятка. Зато более 700 тысяч загнаны за проволоку вообще без всякого УК – по указам «о защите социалистической собственности». Государство грабило народ и репрессировало ограбленных, пытавшихся сопротивляться. Однако политическими заключёнными эти люди сейчас не считаются! Тем более не считаются таковыми 65 тысяч человек отбывавших за «бандитизм» – это ведь 59-я статья, а не 58-я. Между тем, «бандитов» сами власти не смешивали с убийцами и грабителями. Это было нечто близкое к политическому «повстанчеству».

Или взять другой год и другой критерий. Знаковый 1937-й. Рассматриваются аресты только по политическим обвинениям. Таких более 930 тысяч. Рабочих, колхозников и рядовых красноармейцев формально 10%. Ещё 14% – деклассированная бродяжня, включая тех, кому «тюрьма дом родной». Кто же остальные?

Больше всего, почти 40% – «бывшие кулаки». Типичное обвинение: «Обманом устроился на завод и подбрасывал болт в станок». Если отбросить бредовое «обманом подбрасывал», получается, арестовали рабочего. Таким образом, доля рабочих и крестьян среди репрессированных поднимается выше половины. Ещё 15% – рядовые служащие. Крестьян-единоличников и кустарей – как бы типа классовых врагов – всего 3–4%. Столько же идейных врагов – священников. Пенсионеров и домохозяек, отдадим должное, ещё меньше – процента полтора. Меньше всего попало под замес чинов самого НКВД – полпроцента не наберётся.

Это называется войной государства с народом. Никак иначе.

А что после? Сталин умер, оттепель, 1956 год, XX съезд. Репрессии действительно резко снижаются. Но это не значит – прекращаются. С 1957-го по 1986-й осуждены по «антисоветским» статьям более 8 тысяч человек. По меркам 1937-го это меньше десятидневной нормы расстрелов. Но с другой стороны, по одному человеку вязали каждые день-два. В «вегетарианский» период коммунизма.

При Хрущёве, кстати, было круче, чем при Брежневе. За семилетку – 1957–1964-й – арестовали и осудили больше 4 тысяч человек. А потом за двадцать лет, до Горбачёва включительно – ещё примерно столько же. Это объяснимо: Никита Сергеевич очень нарывался на грубости. Его правление было отмечено гроздевой вспышкой массовых беспорядков, подавляемых армейской стрельбой. Именно армейской. Милиция не справлялось, её быстро сметали, потому что яростно ненавидели. Армии же верили – «свои родные, не будут же в народ стрелять». И подставлялись под пули. Кто прямо на улице. Кто потом на расстреле, как семеро новочеркасских мужиков.

Почти половину репрессированных составляли рабочие. «Класс-гегемон» создавал для «своей» партии больше всего проблем. Второе (только второе) место по гражданской активности занимали люди «отрицалова», бродяжня и блатари – порядка 15%.

Спокойнее же всех вели себя не только колхозники, но и интеллигенты. Почти не бывало, чтобы интеллектуалы, даже диссиденты, поддержали народный бунт (единственный известный случай связан с именем Эдуарда Кузнецова). Работягам и бродягам предлагалось разбираться самим. Выразительным аккордом прозвучали в 1991 году калужские выстрелы Владимира Воронцова.

«Большинство осуждённых антисоветчиков представляли не интеллигенцию, а народный политический «андеграунд».

Подобные люди в отличие от диссидентов не оставили мемуаров и не создали мифов о себе, не эмигрировали на Запад и не написали собственной истории. Они вышли из народа и, освободившись из заключения, снова растворились в нём. Но именно эти «крамольники» составляли подавляющее большинство осуждённых и профилактированных», – пишет историк Владимир Козлов. Это, по оценке Козлова, «целый слой социальной и культурной реальности, который актуализирован в современной политической жизни России».

Что да, то да. Кого сейчас больше всего не хватает – таких вот мужиков и тёток. Знающих, что такое достоинство и как за него постоять. Способных прилюдно дать в морду «титушке», похвалившему партию и правительство за новочеркасский расстрел. И сказать про его красную повязку дружинника: «Чёрную надень, сволочь».

А что у нас? Суховатые телерепортажи 30 октября. С упором на «Большой террор» 1937–1938 годов. В виляющем духе типа «не забудем, но простим». Двойственное у хозяев РФ отношение к тем временам. С одной стороны зябко, конечно: вчера ты «железный нарком», сегодня к тебе «применили сильнейшие избиения». С другой – достаточно сказать, что по стране расставлено сейчас шесть десятков сталинских истуканов. И хочется, и колется, и в упыри тянет, и кишки не хватает…

Сквозь зубы похваливают акцию «Возвращение имён». Только забывают, что проводит её «Мемориал», загоняемый в «иностранные агенты». Взывают на своём канцелярите непонятно к кому: «Очень много боли, но нужно находить мужество для того, чтобы осуществить государственное покаяние за те злодеяния, которые были совершены органами власти в годы репрессий», – это омбусменша Москалькова про события 80-летней давности. По этому поводу в обычной для него чёткой манере сказал Александр Подрабинек «Ей бы по должности костьми лечь за Ильдара Дадина, которого сейчас прессуют в лагере, да куда там – мент на должности правозащитника!»

Нынешнюю статистику политических репрессий ведёт Союз солидарности с политзаключенными (ССП). 111 человек находятся в колониях, изоляторах или под домашним арестом. 26 человек подвергнуты уголовному преследованию по политическим мотивам, но пока на воле. Всего же с 2008-го политзаключёнными или преследуемыми оказались 363 человека.

Что тут сказать? Это меньше, чем при Брежневе. В Украине, в Сирии кремлёвский режим свирепствует. Потому что украинцы и сирийцы по-настоящему сопротивляются, и на блеф с пугалками их не возьмёшь. В самой же России власти действуют пока довольно умеренно. Политическое насилие особо и не требуется. Его успешно заменяют глоткодёрством, запугиванием, истероидными понтами. Или разводками, «выборами», имитациями оттепели. «До того изменилась риторика, что почти испарился застой и явился, по мненью историка, пятьдесят, извините, шестой» (Дмитрий Быков).

Но бывают ситуации, когда хозяева не комплексуют. Бьют и вяжут участников Тракторного марша. Арестовывают и сажают на двенадцать с половиной лет популярного ярославского мэра. Всюду, где возникает призрак тамбовского, норильского или новочеркасского мужика, начинаются настоящие репрессии. С концом не шутят.

И это повсеместно сгущается. Экологи наступают на незаконные заборы. Фермеры возмущаются чиновно-помещичьим прессингом. Дальнобойщики отбиваются от олигархических поборов. Их соратники-таксисты бьются просто за свой кусок хлеба.

В Сургуте только что снесён только что установленный памятник Сталину. Пусть по причинам формально процедурным – но ведь пришлось убрать. На злосчастный памятник Ивану Грозному, только что поставленный в Орле, уже напялен мешок и навешена табличка: «Духота-то какая, темнота…» Влетел коктейль Молотова в окно к питерским «олькам» – знаменитый офис на Савушкина, где фабрикуются пятнадцатирублёвые провластные комментарии. Экстремизм – неизбежное следствие репрессий, как орёл при решке.

Тем временем эксперты Совета безопасности РФ ищут, что бы им позащищать в нашей драматичной истории. Непаханное поле открывает грядущий юбилей Февральской революции и Октябрьского контрреволюционного переворота. Поскольку в своих «научных экспертизах» и «государственных оценках» они сами давно и непоправимо запутались, надёжнее всего было бы запретить на год всякие упоминания цифры 17. А то ведь уже прокололись с недавним юбилеем Пятого года. Но с другой стороны – чем не повод для следующего тура репрессий. Скоро как раз 100-летие серии успешных арестов, проведённых царской охранкой. Аккурат в начале 1917-го.

Олег АРКАТАЕВ