Сага о Стрюне

Так уж повелось, что саги слагают о событиях если не мифических, то, как минимум, давно ставших историей, и герои в них самые что ни на есть героические – непоколебимые и несгибаемые люди. Железные Феликсы, одним словом. И живут все они славно, и всю жизнь что-то мужественно преодолевают – как Форсайты, например, или герои Аксёнова. И невольно проникаешься к ним уважением – не знают они сомнений, а если и знают, то всячески это скрывают. От солидности, наверное. Или от скромности – кто их, героев, разберет. На виду у всех неудобно сомневаться, действовать надо.

Но есть среди нас герои незаметные, и обделены они славой, и несправедливость эта давно мне покоя не давала. Поэтому расскажу я вам сагу о Стрюне, тем более, что уже четверть века отделяет нас от тех славных времён – а, стало быть, они точно принадлежат истории. Начну с того, что кликуха эта, по старинной школьной традиции ведущая свое происхождение от фамилии, пришла за ним в институт, и уже не покидала его до самого окончания учебы, – а может, и дальше – кто знает?

Хотя и не был он героем в традиционном понимании этого слова, но действовал всегда решительно и уверенно, не зная сомнений. Наверное, тоже от скромности – не любил Стрюня привлекать к себе внимание. Но результат всегда получался прямо противоположный. И производил впечатление неизгладимое, обрастая по прошествии времени подробностями поистине фантастическими.

Сказать, что Стрюня относился к породе вечных неудачников – значит, ничего не сказать. Может, карма имени-фамилии так на него действовала, может, родовое проклятие, может, просто в детстве уронили неудачно, – но все, за что бы он ни брался, шло у него наперекосяк. Один из факультетских любителей точных определений впоследствии сформулировал «закон Мерфи для Стрюни», звучавший так: «Если что-то невозможно сделать неправильно – Стрюня это сделает».

Мелкие бытовые неприятности происходили с ним постоянно, и как-то примелькались. То шариковая ручка в кармане пиджака вытечет, то «молнию» на брюках заест. И добро бы в расстегнутом состоянии – неловко, но не смертельно. Так нет же – именно в застегнутом, и что тут прикажете делать? Поначалу это всех удивляло, потом забавляло, потом просто надоело, и на Стрюню перестали обращать внимание – и без него дел хватало.

Так продолжалось до тех пор, пока кто-то не заметил, что неприятные неожиданности явно предпочитают Стрюню, совершенно игнорируя других представителей нашего потока. С этого момента его исключительная способность притягивать неприятности вызвала неподдельный интерес. Мы тогда как раз изучали теорию вероятности и математическую статистику, поэтому, не раздумывая, поместили Стрюню на самую вершину кривой нормального распределения – туда, где вероятность события максимальна. На Стрюне ставились (правда, без его ведома) смелые эксперименты, и даже заключались практически беспроигрышные пари на возникновение той или иной нештатной ситуации.

Пожалуй, самым значительным открытием этого периода стала четкая связь между его присутствием в троллейбусе и появлением контролеров. К окончанию семестра стало ясно: Гаусс был не прав, вероятность этого события практически равна единице, причем время и маршрут значения не имеют – был бы Стрюня, а контролеры появятся. Без него же контролеры всегда обходили нас стороной. Подозревать их в сговоре не имело смысла – эксперимент был тайным, да и сам подопытный не раз платил штраф, немало удивляясь роковому стечению обстоятельств.

Но все упомянутые события были, так сказать, стихийными бедствиями, и участие в них Стрюни было пассивным. Что уж говорить о тех случаях, когда он брал контроль над ситуацией в свои руки – результаты были непредсказуемы. Эпизодом, прогремевшим на весь институт, стала сдача зачета по научному коммунизму в середине четвертого курса.

Те, кто получал высшее образование в советское время, помнят эти вызывающие неодолимую тоску лекции и непременное конспектирование классиков марксизма-ленинизма. Заученные тогда цитаты до сих пор крепко сидят в моем мозгу – не вышибить: «Коммунизм – это Советская власть плюс электрификация всей страны». А если от коммунизма отнять Советскую власть, то получится беспартийный капиталист Эдисон? А если привлечь высшую математику и проинтегрировать Ильича от Плеханова до бесконечности? И не приведи Маркс перепутать правый уклон с левым – Троцкому не пожелаешь!

Это сегодня Задорнов с эстрады отпускает шуточки на тему коммунистического идиотизма, а мы тогда шутили только вполголоса – и только после сдачи зачета. Главное свинство заключалось в том, что с несданным зачетом по научному коммунизму к сессии не допускали вообще, тогда как незачеты по остальным предметам влияли только на допуск к соответствующему экзамену. То есть знание постановлений коммунистических съездов и пленумов было для будущих инженеров неизмеримо важнее, чем какие-то формулы.

В отличие от остальных зачетов, ставших к четвертому курсу пустой формальностью, зачет по коммунизму был обставлен серьезно – подстать экзамену. Даже билеты тянули, только вопрос был всего один – по знанию законспектированных классиков, чёрт бы их побрал. Конспект требовалось предъявить, и обязательно написанный своей рукой – никаких чужих или «под копирку». И чтобы все положенные работы были законспектированы в должном объеме. Поэтому перед зачетом мы равномерно распределили между собой конспекты самых ответственных товарищей, и всё старательно переписали. Выхода не было – мы уже знали судьбу параллельного потока, почти в полном составе отправленного на дописывание и пересдачу.

Причины подобного зверства до сих пор покрыты мраком. Твердотелая «коммунистка», которая вела семинары и принимала зачет, была женщиной совсем молодой и весьма соблазнительной. Но, к нашему изумлению, требовала досконального знания этого абсолютно бесполезного предмета. Трудно сказать, искренне ли она верила в то, что тщетно старалась вбить в наши головы, или это было простое карьерное рвение – дело не в этом. Несмотря на тщательное переписывание Маркса и Ленина, в наших головах задержались лишь жалкие крохи бесценных для инженера знаний, и это обстоятельство всех нас страшило.

Первые несколько человек были допрошены с пристрастием, и вид имели жалкий. Но зачет все же получили. Настала очередь Стрюни. Когда он вытащил билет, по аудитории прокатился тихий вой зависти. «Манифест коммунистической партии». Это – джокер, это – мечта, это… Это наше всё!!! Бессмертное произведение Маркса и Энгельса мы штудировали ещё со школьной скамьи, и даже начисто лишенный памяти человек смог бы без запинок повторить его первую фразу: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». Больше ничего цитировать не требуется, только изложить в трех фразах содержание – и вот он, вожделенный зачет!

То, что сотворил Стрюня, навеки покрыло его неувядаемой славой. Не успев даже осознать свое счастье, он недрогнувшей рукой предъявил каллиграфически выписанный конспект, и с чувством продекламировал:

Ходит-бродит по Европе призрак коммунизма...

Через мгновение в аудитории была настоящая истерика – все просто валялись на столах, потому что знали старую частушку:

Как у Маньки в жопе
Разорвалась клизма
Ходит-бродит по Европе
Призрак коммунизма.

Судя по дальнейшему, знала эту частушку и наша твердотелая. Потому что в следующую секунду конспект полетел Стрюне в физиономию, и, перекрывая наш хохот, раздался нечеловеческий вопль: «ВОН!!!».

К счастью, обошлось без валидола. Как только лишенная чувства юмора преподавательница успокоилась, все остальные получили зачет без допроса – по предъявлению конспекта. Так что Стрюня, бросившись на амбразуру, спас весь поток. Что на него нашло – неизвестно, на все наши вопросы он только криво улыбался и хранил гордое молчание.

Самое удивительное в этой истории то, что к сессии его каким-то чудом все же допустили. Но зачет по научному коммунизму он сдавал семнадцать раз, пока не вызубрил необходимые цитаты по всему курсу. Это был рекорд даже не факультета, а всего института, и продержался он в течение восьми лет. Продержался бы и дольше, но изучение научного коммунизма отменили. А жаль. На этих лекциях так хорошо спалось…

 Стрюня и щит Родины

После четвертого курса наше обучение на военной кафедре закончилось, и поехали мы на войсковые сборы. Баллистическая ракета средней дальности, которую мы изучали в течение трех лет, уже считалась доисторическим монстром, а вскоре и вовсе была снята с вооружения. Слухи об этом ходили уже давно, поэтому всерьёз поездку никто из нас не воспринимал: даже если потом в армию и попадем – всё равно переучиваться. Скорее, сборы воспринимались как большой пикник: поживем в палатках, поедим каши из полевой кухни, походим строем. Немного дисциплины нам не повредит.

Ну, мысли насчет пикника нас покинули в первый же вечер, когда мы расставляли огромные палатки в темноте, под проливным дождем. Окончательно рассеяла наши иллюзии трехкилометровая пробежка в кирзовых сапогах перед завтраком – но на пользу аппетиту она определенно пошла. Дисциплина окончательно расставила всё по местам, и многие (в число коих вошёл и Стрюня) стали отсчитывать дни до «дембеля».

Стрюне пришлось нелегко. Несмотря на то, что к «партизанам» относились со всей возможной в армии снисходительностью, он не вписывался даже в эти рамки. Форма на нем сидела, как на пугале, пуговицы вечно отрывались, и это бы полбеды – он имел неосторожность обсуждать приказы командира, а в армии это не прощается. Сказано ведь в первом пункте устава: «Командир всегда прав», а в пункте втором – «если командир не прав, смотри пункт первый».

Короче, хоть и быстро усвоил Стрюня нехитрые солдатские премудрости, но при его способностях он и без этого постоянно находил на свою голову мелкие и даже крупные неприятности. А посему из нарядов «вне очереди» не вылезал. Даже когда сборы закончились, у него остался неиспользованный запас. Но это всё в будущем, а пока начались наши учебные будни – пробежки, занятия, работа на стартовой установке.

В первый же день в наш учебный взвод был назначен куратор – командир стартового расчета лейтенант Белозерцев. Построив взвод, лейтенант обратился к нам с краткой, но доходчивой речью, в которой заверил нас, что под его чутким руководством мы закрепим на практике то, что так долго изучали в теории. Оптимизма ему явно было не занимать – но это можно оправдать лишь тем, что раньше он не имел дела со студентами. Скомандовав «Кругом! Разойдись», лейтенант вполголоса произнес нам вслед несколько слов, из которых явствовало, что мы раздолбаи, каких поискать. Бедняга, он и не догадывался, что уже нашёл…

После того, как мы научились выбирать стартовую позицию для ракетной установки и немного потренировались в подъеме-опускании ракеты, настал следующий этап тренировок – наведение на цель. После подъема ракету нужно установить не просто стоймя, а абсолютно вертикально. Для этого под стартовым столом установлены три электродомкрата, а на ракете закрепляется специальный уровень с перекрестием, как в прицеле. Задача – манипулируя тумблерами на пульте, поймать пузырек воздуха в перекрестие. Причем включать тумблеры нужно ненадолго, чтобы электромоторы не слишком разгонялись.

Для пущей убедительности лейтенант дважды повторил, что и в какой последовательности нажимать, показал на личном примере и велел закреплять навык на практике. Поначалу мы достигали цели лишь после нескольких рывков «туда-сюда», но вскоре все быстро приноровились загонять пузырек в перекрестие в положенное нормативом время.

Стрюню, однако, командир отделения благоразумно к пульту не подпускал – мало ли что. Пускай за пузырьком последит. Наконец наш лейтенант обратил на это внимание:

- Курсант, не сачкуй! Отрабатывай норматив…

Ох, зря он это сказал… Стрюня, поглощенный судьбой пузырька, как-то слабо проникся тем, как именно надо обращаться с пультом. И, заполучив его в руки, от всей души нажал сразу пару тумблеров. Электромоторы обрадовано взвыли во весь голос. Ракета качнулась, и начала уверенно отклоняться от вертикали. Сомнений не было: сейчас или земное притяжение победит, или домкрат заклинит, или одно из двух. Курсанты стали расступаться, не сводя глаз с ракеты.

Лейтенант Белозерцев с интересом наблюдал за этой картиной, но нервы его не выдержали. Видимо, процедура списания изувеченной ракеты в его планы не входила, как и отправка цинковых гробов. Отвесив Стрюне ласковый подзатыльник, он прекратил это безобразие, и в считанные секунды вернул ракету в нормальное положение.

Позубоскалив, мы приступили к следующему этапу наведения. Для этого на ракету устанавливается другой прибор – оптический угломер, по его показаниям её разворачивают вдоль вертикальной оси до плоскости пуска. Плоскость пуска – это не прямо в цель, Земля все-таки вертится, как заметил однажды Галилей. За те минуты, пока ракета летит, цель передвинется. Но недалеко, поэтому направление примерно совпадает. Впрочем, расчету даются лишь голые цифры – параметры пуска – а координаты цели только командиру известны. Но при некотором навыке и по этим цифрам можно многое понять.

Навыка этого у нас, понятное дело, не было. Поэтому «куда наводим» было тоже жутко интересно: если где вероятный противник в виде НАТО и притаился, то только на западе. Но до него еще – о-го-го! Еще друзей по соцлагерю по дороге не зацепить бы! Поэтому дружно начали прикидывать, куда она долетит. И скоро пришли к выводу, что беспокоиться стоит не за друзей, а за своих. Как ни крути, выходило, что из района базирования ракета наша при всем желании даже до дружественных сопредельных стран не долетит, и накрыть супостата мы сможем только на нашей территории. Если времени хватит на развертывание. Потому что раньше нас внезапным ударом сметёт эскадрон боевых черепах. Потому что мы ни хрена не делаем, а только вопросы не по делу задаём. Это лейтенант нам обстановку разъяснил.

Приступили мы к наведению на цель. С этим уже проще, ракету только поворачивать надо – не уронишь, как ни старайся. Поэтому за Стрюней следить перестали. Зря расслабились! Достал он угломер из ящичка с бархатной обивкой (оптика, однако!), и стал прилаживать к ракете. Приладил и рядом встал – руки по швам. А угломер – угадайте? – правильно, взял, да упал. Да не просто упал! Стрюнина несчастливая звезда не покинула его и в чистом поле: на пути угломера оказался единственный на всю округу камень. Услыхав жалобный звон линзочек и призмочек, схватился лейтенант за голову. Пропал прибор! На боевые потери не спишешь – значит, лейтенанту отвечать, потому как он командир. Мгновенно просчитав последствия, Белозерцев обратился к Стрюне с краткой речью, полной сложных идиоматических выражений, и закончил её очередным нарядом вне очереди. Короче, занятие пришлось прекратить по причине утраты учебного пособия.

Вечером в «Боевом листке» появился кроссоворд, один из вопросов которого звучал так: «прибор, который еще не разбит». Народ из других взводов ржал, Стрюня, стеная и матерясь, чистил сортир. И если вы думаете, что его приключения на этом закончились, то глубоко ошибаетесь! Гнилые доски подломились…

До конца недели мы закрепляли на практике полученные навыки, но к приборам и пультам нашего неудачника мы больше не подпускали. Хотя снаряд дважды в одну воронку не падает, но для Стрюни правил не существовало! Лейтенант и так вздрагивал, завидев его нескладную фигуру возле ракеты, поэтому командир отделения загнал Стрюню в кусты – чтоб не отсвечивал. А чтоб не сачковал – велел по тетради повторять материальную часть. На свою голову, надо сказать, велел…

Наконец, начали отрабатывать предстартовую подготовку – подключали толстенные кабели, проводили проверки систем, вводили полетную информацию, и, наконец, имитировали старт. Понятно, что ракета с пустыми баками никуда не улетела бы – а кто бы нам доверил с полными? Тем не менее, все важные кнопки были законтрены гайками, и мы только делали вид, что нажимаем их. В конце концов, у нас стало получаться без ошибок, и мы стали доводить навыки до автоматизма – вошли во вкус!

Лейтенант, поначалу обоснованно сомневавшийся в наших умственных способностях, постепенно успокоился, и стал проводить все больше времени под ближайшим кустом – как известно, солдат спит, а служба идет. Но недолго его лафа продолжалась. Не углядел командир, дорвался Стрюня до пульта управления.

Тут впору сказать пару слов о материальной части. Пока ракета находится на пусковой установке, бортовые системы получают электроэнегрию по кабелю. А в полёте используется мощная электрическая батарея, которую приводят в рабочее состояние непосредственно перед стартом. Давление сжатого воздуха разбивает стеклянные ампулы с серной кислотой, и батарея готова к работе. Минут через двадцать её тонкостенный корпус разъест, но полёт ракеты на максимальную дальность требует гораздо меньше времени…

В общем, не зря Стрюня матчасть учил. Вспомнив устройство батареи, он расконтрил под шумок гаечку и нажал на кнопочку. На высоте четвертого этажа что-то негромко хлопнуло, а в наступившей тишине раздался яростный мат лейтенанта…

Подойдя к нам, он ледяным голосом спросил: «КТО?» – и поправил кобуру с пистолетом. Впрочем, вопрос был риторическим – Стрюня не успел даже на шаг отойти от панели управления. Решение лейтенанта было быстрым:

- Бери лопату, копай могилу!

Бледный, как смерть, Стрюня выбрал красивое местечко на пригорке под березкой. Отмерил пару метров в длину, и, трясясь как студень, начал копать. Лейтенант хмуро поинтересовался:

- Нахрена так много? Метр на метр хватит.

Стрюня побледнел ещё сильнее – хотя сильнее уже было некуда. Он живо представил себе, как его сейчас расстреляют перед строем и закопают по-татарски, сидя. Или вообще – по пояс, в виде памятника, как предложил мстительный командир отделения. Но все оказалось проще – могила предназначалась для испорченной батареи. Узнав, что в могиле лежать не ему, Стрюня сразу порозовел и моментально выкопал яму метровой глубины. Откуда только силы взялись!

Короче, батарею захоронили, Стрюню наградили очередным нарядом, а к вечеру история успела обрасти массой невероятных подробностей. И если новые историки будут вам рассказывать, что летом 1984 года чуть не произошел ядерный конфликт между СССР и НАТО – не верьте! Вы-то знаете, как все было.