Жила-была Соня, дочь Нехамы

Соня и Феликс

Простая история жизни простой еврейской семьи корнями из штетла

Белла КЕРДМАН

Эта общительная и душевная еврейская женщина была «а идише мамэ» не только для трех своих детей, а и для тех со стороны, кто нуждался в ее участии. Наше знакомство планировалось, но, увы, не состоялось: 1 апреля этого года 85-летней Сони Гершанович не стало. И теперь я слушаю рассказы о ней Гали, ее младшей дочки, и Светы, ее «метапелет», для которой Сонечка была все равно, что мама. В одной из комнат квартиры (слава богу, собственной) занимается своими делами длинноногая девочка Шелли, внучка Сони, будущая балерина. Мать просит ее напеть любимую бабушкину песню, но Шелли отказывается: если она сейчас запоет, то заплачет…

У меня под локтем большой, в твердой обложке «гроссбух» — это Сонины записки «за жизнь». Мне не терпится посмотреть, что там, но сейчас я только листнула страницы, с удовлетворением убедившись, что их много. Читать буду дома до полуночи, и не отложу рукопись, не дочитав до конца. Пишет Соня, как слышит — в полном смысле слова, так что грамматика и синтаксис русского языка к ее тексту не всегда приложимы. Она была по-житейски практична и деятельна, но в то же время и наивна, и простодушна. В юности хотела поступить в театральное училище, — признается Сонечка, но выяснилось, что там требуется «начитанность произведениями». Пишет все, как на самом деле было там и тогда, а потом здесь. И ее наивным строкам веришь. Даже тому веришь, что, работая почти всю жизнь в системах торговли и общепита, Соня избегала участия в незаконных «гешефтах». У нее никогда не было недостачи, ее ни разу не «привлекали»…

Корнями она из Белоруссии, из поселка (теперь это город) Хойники, Гомельской области. Девичья фамилия — Левицкая. Когда умер отец (1936 г.) на руках у ее мамы Нехамы, тогда 31-летней, осталось шестеро детей; старшему, Гилеру было 15 лет, а младшему, Борису — 3 месяца. Шестилетнюю Сонечку забрала тогда к себе в Гомель мамина сестра. Накануне войны Нехама вышла замуж за друга покойного мужа, и в семье появился еще один ребенок — девочка Клара. Тем, что семья эвакуировалась и выжила, она обязана отчиму, — записала Соня. А много страниц спустя читаем, что он их оставил. Ну, так это было, так складывалась жизнь.

Старший брат Сони, Гилер, который отслужил действительную службу в армии и в 41-м готовился к дембелю, домой не вернулся. А следующий за ним, Эйзер (Изя) был мобилизован после десятого класса и тоже ушел с концами. Мать их ждала, вопреки похоронкам, годы и годы видела своих мальчиков во сне.

Итак, эвакуация. На станции Халилово Оренбургской области эшелон с беженцами стали расформировывать. И поскольку Нехама умела шить и везла с собой швейную машинку, ее семью определили в поселок Промкомбинат. Матери дали рабочую хлебную карточку (400 граммов хлеба в день), а детям — по иждивенческой (200 г.). Она шила из овчины двупалые рукавицы для фронта, что было тяжело. Причем за невыполнение нормы, как и за опоздание на работу, лишали карточки. «Однажды заболела Клара, она была еще грудная, и мама опоздала на 15 минут. Ее судили и лишили хлебной карточки на целый месяц», — читаю в семейных хрониках Сони. Им выдавали по карточкам не собственно хлеб, а тесто, и чтобы «достать» его, приходилось в час ночи занимать очередь. Это была обязанность старших детей, Полины и Давида. А чтобы испечь из теста лепешку, младшие целый день бродили по окрестностям, собирая навоз, другого топлива не было.

Еще о Сониной маме. В один из зимних дней 42-го года Нехаму вызвали повесткой в военкомат. Она отправилась в путь за 10-15 км, надеясь получить какую-то весточку от своих сыновей. Пришла, ее усадили на стул и попросили не волноваться. После чего вручили две похоронки: Гилер погиб в Финляндии, а Изя — в городе Орле. Мать вышла в обратную дорогу в слезах. Да какая там дорога — протоптанная тропа. Еще и пурга поднялась. Брела, едва переступая опухшими ногами, сбилась с пути и упала в сугроб. Уже темно было, дети не спали, волновались. И тут — стук в дверь: мужчина внес на плече обмороженную, почти без сознания мать семейства. Он случайно увидел на снегу краешек шали и, поняв, что там может быть человек, стал копать…

Ближе к весне того же 42-го Полина перебралась в город Тавду, Свердловской области и устроилась официанткой в столовую. Получив комнату, вызвала к себе маму Нехаму с детьми. Там Соня пошла в школу, в пятый класс. А после занятий, с 6 вечера до 2 ночи, как и все школьники, работала на деревообделочном заводе — дети сколачивали ящики для снарядов. Пальцы были травмированы молотком и гвоздями. Домой идти ночью девочки боялись, и ночевали возле плиты в столовой.

Как только освободили Белоруссию, Левицкие отправились домой. Это был путь, полный тревог и волнений. На одной из станций Поля с Давидом вышли поискать какой-нибудь еды, а состав тем временем перегнали на другой путь, и они до ночи бегали в поисках своих. А мама сновала в своем неизменном клетчатом платке по путям и вокзалам (московским, если Соня тут употребила множественное число) и звала, срывая голос: «Перл, Довид!». И так она их нашла, этим криком. Они ехали по разрушенной стране, среди голодных и травмированных войной людей. Они видели Минск в развалинах. Но душу грела надежда: они ехали домой.

Соня не помнит, как добрались до станции Хойники, но помнит, как быстро дошли до ул. Пролетарской и устремились к родному дому. А дома не было — его растащили на топку для бани, которая была неподалеку. Постояли у старой груши на огороде, поплакали. И мама сказала: «Дети мои, дом — не беда, будет у нас другой дом. Беда, что не вернулись Гилер с Изей, Пойдемте к дедушке Шеелу — его дом уцелел». Теперь я процитирую Соню:

«В доме деда жила наша соседка Ганна. Она рассказала, как погиб дедушка. Он все время оставался в своем доме, работал — был хорошим стекольщиком, помогал людям. Буквально за пару дней до освобождения пошел к колодцу набрать воды, и тут его схватили полицаи из местных и бросили в колодец».

Соседка нехотя освободила дом, вернула кое-что из мебели, так что Нехама с детьми получила жилье. Но вот их корову Ганна то ли продала, то ли подарила кому-то в соседнем районе. «И что вы думаете, — вспоминает Соня, — мама с Давидом отправилась на поиски той коровы!». Они добрались до нужной деревни и пошли с расспросами из дома в дом. Коровы на месте не оказалось: до новых хозяев дошла весть, что евреи ищут свою животину, и они ее спрятали где-то в лесу. Нехама с сыном пробивались сквозь чащобу, грузли в болоте, и таки выследили свою Маньку, пригнали ее в Хойники (пешком!). И в доме появилось молоко. Да еще два огорода, свой и дедушкин, они засадили. Казалось бы, можно жить.

Однако нормально жить опять не получилось: в доме деда вскоре поселилась еще одна вернувшаяся из эвакуации родня, и Нехама с детьми вынуждена была уйти на съемную квартиру. Похожая участь ждала и ее дочь, Соню. Став матерью семейства, она тоже будет часто менять не только квартиру, а и город, регион проживания, и, наконец, страну, совершив алию в Израиль. Но это уже другие времена, другие возможности. А главное — Соня вышла замуж за человека под стать себе: такого же пригожего и работящего, общительного и легкого на подъем. Но это я забежала вперед. О Феликсе Гершановиче, муже Сони, речь у нас впереди.

Дети Нехамы подрастали, покидали дом, и настал час, когда при ней остались только окончившая семилетку Соня и Клара, еще школьница. И тут определилась будущая профессия Сони. Она стала помогать матери: Нехама составляла бухгалтерский отчет, а дочь относила его в бухгалтерию общепита при Хойникском сельпо. Однажды главбух, обнаружив ошибки в отчете, велел девочке его переписать. Работа Сони ему понравилась, и он дал ей еще пару заданий, с которыми та справилась. И тогда ей была предложена работа в бухгалтерии общепита, для начала — ученицей. А вскоре послали в Минск на трехмесячные курсы, где готовили калькуляторов для столовой. Это уже был 1950-й год.

Работая по возвращении в Хойники в сельпо, Соня училась в вечерней школе, закончила десять классов. Она вспоминает и записывает, как собирались молодые еврейские девушки и парни по вечерам у кого-либо в доме или во дворе, пели, танцевали, флиртовали. Стали обзаводиться семьями. Соня приглянулась Феликсу Гершановичу, вернувшемуся с армейской службы, его родители выбор сына одобрили. «Феликс был высокий, красивый парень, 110 кг весом, а я против него букашка», — замечает Сонечка. Первое его предложение девушка отклонила: она еще не готова к замужеству. Феликс, парень настойчивый, продолжал ухаживать. Но вот и Маня, близкая подруга Сони, вышла замуж… Короче: «Мы пришли в загс, и нам выдали свидетельство о браке. Тогда не надо было заранее писать заявление и ждать месяц» — записала Соня.

Она признается, что на самом деле ей нравился тогда вовсе не Феликс, а совсем другой парень, но то, видимо, была не судьба. А мама Нехама сказала, что Феликс, такой большой и сильный, будет ей надежной защитой в жизни. И Соня вышла за него скорее потому, что «пришло время», чем по любви. Читая эти ее записи, я уже знала — со слов Галины, их дочери, что родители прожили жизнь в такой взаимной преданности и любви, какие не каждому дарит судьба.

Первые две недели после загса молодые на ночь расходились по своим домам: для новой семьи не было места ни у Левицких, ни у Гершановичей. Тем временем Нехама готовила у себя в доме свадьбу дочери. «Мама зарезала свинью, — вспоминает Соня, дядя Авром-Бер привез муку, родственники сносили к нам, что у кого было из продуктов. Было тесно, но весело. Поверьте, у меня не было даже комбинашки. Я призналась подругам, и они мне ее подарили. Тетя Дуся подарила ватное одеяло, тетя Стася — накидки на подушки, выбитые, такая была мода.

Кто-то принес зеленый штапель — большой дефицит в то время. А мама Феликса мне подарила отрез крепдешина, коричневого в цветочек, из него мне портниха-полячка сшила красивое платье, я в нем сфотографировалась с Феликсом». Такая была еврейская свадьба в послевоенном белорусском городке. «После свадьбы стали жить у нас, — пишет Соня. — Феликс спал на красном диване, а я — с мамой в спальне. Позже мама поставила нам двуспальную никелированную кровать. Так, в тесноте начали жить».

Молодой супруг искал работу, с этим было тогда трудно. После нескольких неудачных попыток устроиться в Хойниках, он определился в Школу механизаторов в деревне Рудаково, стал заведовать складом столовой. Соня с новорожденным первенцем перебралась к мужу, сняли квартиру. Возможно ему, бывшему танкисту, окончившему курсы механиков, больше подошла бы работа инструктора в школе, но он принял то, что предложили. И спустя год случилась беда. Ревизия обнаружила на его складе… нет, не недостачу, а излишки. Чего бы вы думали? 400 гр. чая и примерно столько же перца. Повариха столовой, получая продукты, эту «мелочевку» не выбирала полностью, на что неопытный заведующий не обращал внимания.

И вот «дело о специях» слушает суд. Судья (еврей, кстати) объявляет приговор: восемь лет тюрьмы! В зале ахнули, поднялся крик: «Он же не вор!». Но Феликса Гершановича отправили в Архангельск, на лесоповал — здоровый же был парень! Контингент — сплошь уголовники, а бригадиром над ними поставили его, еврея. Он до конца жизни не был уверен, что упавшее во время погрузки бревно, едва не стоившее ему жизни, было случайностью…

Когда Феликса перевели в другой лагерь — в Воркуту, он прислал письмо, что живет на вольном поселении, работает на лесокомбинате, избран бригадиром. Живет в семье ссыльных немцев, и просит Соню приехать. Что ж, сказала мама Нехама, куда иголка, туда и нитка! Оставив ей сына, Соня собралась в путь. И счастливый таким известием Феликс делился своей радостью со всеми знакомыми. А одна из них, начальник планового отдела Розалия Воронина сказала: вот ключи от нашей квартиры, мы с мужем едем в отпуск, а вы поживите у нас. Воронины, пишет Соня, бывшие заключенные — «троцкисты». После реабилитации они не поехали в Москву за документами, не верили властям. Так и остались в Воркуте. А им с Феликсом сразу поверили. Такие бывают люди.

Спустя неделю наша «декабристка» уже работала: бухгалтером-калькулятором в столовой. Поскольку она прибыла налегке, воркутяне стали ее «утеплять»: кто-то принес валенки, кто-то белый полушубок. На работу Соне приходилось добираться то попутной машиной, то поездом. Наконец, они получили «свой угол» — в бараке. В придачу к жилплощади им выдали кровать, стол с табуретками, а также щенка. Который спас их своим лаем, когда ночью в дом полезли воры или бандиты.

Обычно Феликс приходил за женой после ее рабочего дня. Пришел и в тот раз. Но разыгралась метель, транспорт не ходил, и они отправились в путь пешком, а это 10-15 километров. Соне было особенно тяжело идти: она уже носила второго сына. И тогда муж взвалил ее плечо, и так нес до самого дома.

Рожать Соня отправилась в Хойники, к своей маме, и там 6 мая 1958 года появился на свет ее второй сын — Марат. А спустя четыре месяца вернулся из Воркуты досрочно освобожденный Феликс. И надо было снова искать работу и квартиру. Правда, прибыл глава семьи не с пустыми руками: привез подарки всем, добротную одежду для себя и семьи, а главное — хорошие деньги (за счет «северных»). И еще — отличные характеристики с мест работы.

Они были легки на подъем, Феликс и Соня. Случайно узнав, что в Ростовской области строится новый совхоз, он отправился «в разведку», а, определившись, приехал за семьей. И она последовала за мужем, с двумя малыми детьми. Жили сперва у приютившей их семьи. Спали на полу, по воду ходили к колодцу с ведрами на коромысле, за продуктами надо было добираться в соседнюю деревню, увязая в грязи, да и не всегда удавалось купить даже муку, не говоря о хлебе, Словом, те еще условия! Но они были молоды и не боялись никакой работы. Феликс работал на стройке, Соню новоселы выбрали (!) продавцом, а пришлось, так и штукатурное дело она освоила. Им дали один из первых построенных в совхозе домов, и Гершановичи завели подсобное хозяйство, как настоящие крестьяне. Домашний скот Соня гоняла на выпас в очередь с другими жителями растущего поселка. Вскоре семья перебралась в другой дом, больше и лучше прежнего. Феликс многое сделал своими руками: и пристройки на усадьбе, и даже мебель.

И вот уже Соня привела на свет третье дитя: девочку Галю, ту, что рассказывает мне сейчас о своих родителях. Работать ее перевели в контору совхоза, на должность зам. главного бухгалтера. Совхоз был виноградарским, и любой работник, в том числе конторский имел задание: обрезать черенки винограда для новых посадок. Норма была обязательной, так что молодой матери доставалось. А отец семейства часто ездил в командировки — добывал стройматериалы.

Население совхоза было многонациональным, но евреи — только Гершановичи. Однако случайному проезжему, искавшему место ночлега, указывали на их дом — эти не откажут. И женщину, приехавшую в поисках работы, но не нашедшую приюта у родственников, приглашала к себе Сонечка. Она же пожалела немую старуху-удмуртку, которую так сильно избила родная внучка, что та с трудом доползла до калитки их с Феликсом усадьбы. Они внесли ее в дом, вызвали фельдшера. Месяц старуха не могла встать на ноги, а когда окрепла, отказалась уходить. Ее поселили в летней кухне, и она готовила еду для скота и птицы, убирала двор и делала другую работу по хозяйству.

Я не стану пересказывать все, записанное Соней о своей такой короткой длинной жизни. Отмечу вот еще, что ради детей Гершановичи переселились в Бобруйск, ибо в совхозном поселке не было средней школы, и снова стали осваиваться с нуля. Пропущу ряд семейных историй о том, как взрослели дети, как болели и уходили близкие люди. В 1972 году не стало Нехамы, а ей было всего 67 лет, и Соня тяжело пережила эту утрату… А в 75-м они переехали в Душанбе, где жила мама Феликса. И снова — съемные углы, новое место работы, где надо утвердиться. Зато — прекрасная, лучшая в их жизни квартира, которую они оставят без оглядки в 91-м и обретут новое жилье и новую жизнь в Израиле.

В заключение этой семейной саги — еще один поступок еврейской мамы и один — еврейского папы.

Их сын Марат, красивый парень, мастер спорта по классической борьбе, доставлял родителям немало хлопот: выпивал, часто менял подружек. И когда его призвали в армию, Соня в сердцах бросила: «Служи там, куда Макар телят не гонял!». Его зачислили в спортивную роту и отправили на присягу в Алма-Ату. Два месяца Гершановичи не получали от сына писем. Мама думала, что Маратик мстит ей за «Макара с телятами» и терпеливо ждала весточки. И вот является молодой таджик и вручает записку от Марата: «Мама, не волнуйся, я жив, лежу в госпитале в Термезе (Узбекистан). Писать нам не разрешают. Вам все расскажет парень». Выяснилось, что после присяги нескольких необученных новобранцев на бронетранспортере отправили… в Афганистан. Они тут же попали под обстрел. Выжили два-три человека из десяти. Из бронетранспортера их достали вертолетом и поместили в госпиталь.

Соня заметалась: надо что-то делать! Бросилась к приятельнице, которая заведовала военторгом, имела связи с армейскими чинами. Та поехала вместе с ней в Термез. На территории госпиталя стояли палатки, оттуда доносились стоны и крики раненых солдат. Марата Соня нашла в помещении. Он очнулся не сразу, а когда понял, что перед ним мама, сказал: «Я думал, что это сон». Соня оставалась там неделю, ухаживала не только за своим сыном, а и за другими ранеными. Пока ее оттуда не выдворили, строго предупредив, чтобы о том, что видела и слышала, никому не рассказывала.

Тем временем в спортивной роте в Душанбе, куда был зачислен Марат, хватились: почему он не вернулся с присяги? Объясняться в часть поехал Феликс, все рассказал. После чего вместе с соседом Левой, у которого была машина, и прапорщиком спортивной роты отправился в Термез, прихватив с собой в качестве «аргументов» напитки и закуски. Как они там решили вопрос, Соня не знает. Или не хотела записать. Но Марата вернули в его роту в Душанбе, и следа об Афганистане в его документах не осталось.

Теперь о папе Феликсе. Это уже не из хроник Сони, а из сегодняшнего рассказа дочери Гершановичей, Галины. Окончив в Ленинграде ветеринарный институт, она получила назначение в один из совхозов Новгородской области. Отец взял отпуск и поехал туда с ней — посмотреть, что там и как, попытаться получить для дочки «открепление». В откреплении отказали, что называется, наотрез: нужны специалисты. Гале даже комнату в совхозном общежитии сразу дали. Но! В комнате по соседству, к ужасу своему выяснил Феликс, проживают два мужика, высланные «за 101-й километр» (надеюсь, читатели помнят, что это было). Что делает еврейский папа? На целый год меняет место жизни и работы. Из Душанбе переселяется в тот новгородский совхоз, чтобы быть рядом с дочерью. «Для меня благословенной памяти отец, ушедший в мир иной в 2008 году, на всю жизнь остался эталоном настоящего мужчины, — говорит Галина. — И я поняла маму, когда незадолго до ухода она сказала: «У меня была трудная жизнь. Но счастливая!».

У Гали нейдет из памяти странный случай. Когда приехали на кладбище хоронить Соню, увидели на могиле Феликса (дети позаботились, чтобы мать с отцом и после смерти были рядом) большой ярко-желтый цветок. Это впервые зацвел кактус, посаженный ими 8 лет назад. Что это, какой-то знак свыше?

Вот такая простая история жизни простой еврейской семьи корнями из штетла. И безусловно прав один мой добрый знакомый, когда говорит: «Если бы каждый еврей записал, что помнит, о жизни своей семьи, мы получили бы еще одну историю нашего народа».

«Еврейский камертон» (ежемесячное приложение к газете «Новости недели»)