Михаил Леонтьев: У Запада денег нет и не будет

Прежде чем говорить про кризис, хочу, просто сославшись на выступавших до меня на Михаила Делягина и Михаила Хазина, сказать, что, действительно, способность к регенерации живой, здоровой, исторически сложившейся экономической системы, – она очень велика. Теперь про кризис.

Вот Михаил Хазин, поскольку он является действительно автором теории кризиса. Хочу похвалить: очень мало есть в мире экономических моделей, которые не просто как-то там вариативно описываю ситуацию, а которые действительно работают. Вот то, что они с Андреем Кобяковым сделали много лет назад, – оно работает, оно позволяет операбельно рассматривать ситуацию.

Именно поэтому этой моделью никто не пользуется. Потому что это очень страшно. Страшно и противно. Болтать невозможно, если берёшь эту модель и смотришь, что у тебя реально происходит.

И ещё одно. Очень банально, но мне кажется, всё-таки надо проговорить, чтобы было понятно, от чего мы отталкиваемся. Базовые причины кризиса: появляется колоссальное количество необеспеченных денежных масс, фальшивых денег на самом деле. Напечатанного, но не обеспеченного богатства. Способом выхода из кризиса считается производство ещё больше количества столь же необеспеченных денег. Из чего следует абсолютный вывод, что никакого выхода нет, что это не выход, а вход.

А когда люди сравнивают кризис с Великой депрессией, нужно заметить один момент. Великая депрессия – там были диспропорции, и кризис был решением этих диспропорций через болезни, через войну. Степень диспропорции, которая сейчас существует в мировой экономике, на порядки больше, чем во времена Великой депрессии. То есть вы можете выпрыгнуть с пятого этажа, надеясь, что вы не переломаете ноги, а если переломаете, то ноги срастутся, но вы останетесь живы. С пятидесятого этажа прыгать бессмысленно.

Современный кризис в тех масштабах, в которых он существует, не имеет выхода внутри действующей системы. Я абсолютно согласен с американцами, как они ведут антикризисную политику. Потому что пока больной жив, есть надежда. Да, если понятно, что никаких средств на его излечение нет, то нефиг его лечить – надо поддерживать существование, а там, может, чудо случится. Мало ли что. Марсиане прилетят. Никакого выхода из кризиса из нынешней модели быть не может.

Каким образом дальше будет развиваться кризис, – ну, это понятно, это такая спиралевидная схема, опускание вниз. Опять же мы чётко сейчас видим, как это будет происходить на практике. Что произошло на первой фазе кризиса? Якобы частнокапиталистическая экономика накопила огромное количество долгов, огромное количество проблем и рисков. И на этапе купирования вот этой так называемой первой волны, которая после не случилась, государство национализировало эти риски. Просто произошла национализация рисков.

Вот я был всем должен. Пришел дед и сказал: ты никому не должен, не бойся. Всё нормально. Всё, я вышел из кризиса. А дед-то как будет расплачиваться? И теперь все эти риски государства – это то, что раньше были риски частные. Помните, был такой фигурант фиктивного уголовного дела Сторчак, который говорил, что риска банкротства американской экономики не существует в принципе. В чём-то он был прав, потому что не было никаких государственных обязательств больших. Теперь они есть. И теперь этот риск абсолютно реальный. Более реальный, чем что бы то ни было на свете.

Так вот, в итоге мы видим, что все эти экономические проблемы политизируются. К сожалению, мы не знаем ни одного опыта экономического, когда экономический процесс развивался как идеальный, дистиллированный и мы могли бы на основании этого развития доказать какую то экономическую теорию, доказать на практике. Потому что всегда экономический процесс сублимируется в социально-политическом, геополитическом плане и т.д. то, что мы сейчас видим. Мы видим дикую политизацию.

О чём идёт речь. Как правильно сказал Миша Хазин, денег нет и не будет. Поэтому идёт такой спиралевидный истерический демонтаж той социальной системы, которую выстроил Запад в целом. Европа, естественно, идет впереди, американцы пойдут за ней, мы ответим тем же самым. Кто-то начинает с пенсионной системы, кто-то с зарплат, кто-то с медицины, кто-то со страхования и т.д. Но та структура образа жизни, то есть тот незаработанный фиктивный уровень благосостояния, которым так манит Запад, – он будет демонтироваться. Это очень болезненный процесс. И от него будет страдать отнюдь не обязательно один Запад. Всё это мы видим.

Теперь ближе к нам. Сложилась такая концепция, которую, кстати, исповедует российское политическое руководство, контуженное первым этапом кризиса: выяснилось, что надежды на то, что Россия может стать каким-то там «островком» в рамках абсолютно афилированной экономической модели, на самом деле нет.

Украина прыгнула глубже нас в силу особенности структуры экономики, достаточно уязвимой именно для кризиса. Вот это нас роднит.

Естественно, после этой контузии мы наблюдаем абсолютный паралич всякой воли к какой-либо, не то чтобы там к творческой, какой-либо вообще экономической политике. И экономическая политика прекратилась вообще, она умерла. Существует система хозяйственно управления и идея о том, что весь мир выходит из кризиса, и мы выйдем вместе с ним. Я возвращаюсь к тому, о чем говорили. Мир из кризиса сам не выйдет. Соответственно и мы не выйдем.

Теперь что касается нас, России и Украины. Игорь Марков говорил про катастрофу, которая нас постигла, – Украину постигла, Одессу постигла. Я бы обратил внимание на то, что это – маленькая часть общей такой капитальной катастрофы. И не осознав это, мы вообще не сможем осознать, что нам дальше делать, как нам дальше развиваться. Вот что такое вообще постсоветская модель, на самом деле? Как она выглядела, что это такое?

В определённый момент выяснилось, что есть инструмент, который способен производить доход. Этот инструмент – труба. В широком смысле слова – труба. Сырьевые ресурсы. Всё остальное производится плохо. Возникла идея, что нужно освободить эту трубу от обременений. Что дальше произошло? В чём смысл постсоветского развития? Это освобождение трубы от обременений – идеологического, геополитического, научно-образовательного, социального и т.д.

Зачем нужно советское образование, когда у вас труба? Не нужно. Оно производит огромное количество людей, с одной стороны, прагматичных, с другой стороны – фундаментальных. Мало того, что их к трубе не приспособишь в таких количествах, так они ещё всё время думают. Поэтому образование деградирует само, для этого фурсенки даже не нужны. Оно само приспосабливается к социально-политической модели.

Итак, остаётся только труба – по доставке денег в тумбочку и по распределению денег из тумбочки. Вот она постепенно отливается в некую такую модель, которая очень чётко, последовательно и неуклонно уничтожает все что ей мешает. Это не злая воля, это логика системы. Что она признает? Трубу и нужную при ней инфраструктуру: бордельчик, ресторанчик, какие-то сервисные предприятия и т.д. Социальные расходы нужны: чтобы население не перегрызло трубу.

И вот эта постсоветская модель и живёт. Но живет при сохранении одного параметра, маленького. Без которого всё это существовать не будет. Это сохранение высоких цен на это самое сырьё, которое позволяет оплачивать всю эту штуку. Та вот, что мы говорили про кризис в целом (не говоря уже о других процессах в мировой экономике, я сейчас не буду грузить подробностями технологическими), говорит об одном: высокие цены на сырьё продержатся год-два, плюс-минус полгода. И после этого лавочка закроется. Она закроется капитально – и навсегда. Высоких цен на сырьё не будет. Нынешние цены на сырьё являются продуктами двух обстоятельств: первое – это пузырь, второе – это результат тайной инфляции существующей в мировых резервах. И они построены не на соотношении спроса и предложения, а на спекуляциях и ожиданиях. Эти ожидания, поменяв свой знак, обрушат всё это капитально. И тогда встанет вопрос выживания.

Я вернусь к тому, что мировая экономика целиком и полностью из кризиса выходить не будет, она будет в него только входить. Появляется вопрос: как остальным жить? То есть можно скончаться раньше, но ещё раз говорю: экономический организм, социально-культурный организм обладает колоссальной инерции к регенерации. Я абсолютно уверен, что в тот момент, когда вопрос встанет о жизни и смерти, выяснится, что нужно восстанавливать воспроизводящую экономику. Восстанавливать все параметры, в которых она реально жила и существовала. То есть был организм: голова, ноги, руки, глаза. Глупо жить без глаз, без рук. И этот процесс не однолинейный, это процесс, я бы сказал, качественных рывков. Я думаю, что в этот момент вопрос о том, как выживать вместе – речь идет именно о выживании, не о повышении благосостоянии, речь идёт не о достижении каких-то там стандартов, а просто о физическом выживании.

Кризис весь будет происходить в формах скорее не экономических а социально-политических и в военно-политических, потому что всякие такого рода кризисные явления всегда выливаются в политические эксцессы. И здесь политическая близость, не играет колоссальной роли. То есть люди сбиваются в некие группы, кучи, государства по принципу «свой – чужой». Мы свои, и ждать, что нас чужие пригреют в ситуации, когда речь идёт о выживании довольно глупо.