Визит в Солдатенковскую больницу

Наверное одним из самых спорных и очерняемых периодов советской власти, это период когда в стране разгорелось так называемое «дело врачей-вредителей». Дело крайне политизированно.

На этой почве создаются мифы о якобы готовящейся депортации евреев куда-то, но это лишь мифы.

Антисемитизм стал главной проблемой, способствовавшей политизации «дела врачей» все это не дает рассмотреть его с другой точки зрения, подальше от всех мифов.

……………………………………

А какие самые главные мифы? Ну во первых об кристальной честности докторов, а во вторых о якобы их пытках

По словам Н.С. Хрущева на 20 съезде КПСС:

 «Начались допросы. Я сам слышал, как Сталин говорил с С.Д. Игнатьевым. Сталин злобно набросился на него по телефону в нашем присутствии.

оОн был невменяем от злости, кричал на Игнатьева и угрожал ему, требовал заковать врачей в цепи, превратить в кровавое месиво, стереть в порошок. Не удивляет, что почти все врачи признали свою вину

Хрущев вспоминает, как Сталин «руководил» следствием:

«Тогда министром госбезопасности был Игнатьев. Я лично слышал, как Сталин не

раз звонил ему. В то время у него случился инфаркт, и он сам находился на краю

гибели. Сталин звонит ему (а мы знали, в каком физическом состоянии Игнатьев

находился) и разговаривает по телефону в нашем присутствии, выходит из себя, орет,

угрожает, что он его сотрет в порошок. Он требовал от Игнатьева: несчастных врачей

надо бить и бить, лупить нещадно, заковать их в кандалы»

Антиталинисты  подкрерляют свои заявления такими «фактами», как якобфы и. Гоглидзе сказал, что он «лично слышал его от товарища Сталина».

Следователь Соколов, который вел дело уже в годы «реабилитанса» повторял подследственным директиву Сталина:

 «Мы будем бить вас каждый день, мы повырываем у вас руки и ноги, но мы все равно узнаем все до последней мелочи всю правду»

А вот как по мнению либералов выбивались показания:

«В.Н. Виноградова в процессе допроса приволокли в кабинет начальника Внутренней тюрьмы полковника А.Н. Миронова. Там несчастного повалили на пол и стали дико избивать, перемежая удары резиновыми палками матерной руганью.

Побои, продолжавшиеся в течение трех дней, были столь варварскими и ужасными, что 417 вызвали у жертвы тяжелый приступ стенокардии, а следы от побоев прошли только через шесть недель.

При этом В.Н. Виноградова несколько суток держали в наручниках, предупредив, что если он и дальше будет упорствовать, то его закуют и в ножные кандалы.»

Видя все эти ужастики, буквально пот выступает на лбу. Но так ли дело было на самом деле. Каковы же были успехи следствия?

 

Вот например в  деле профессора В.Х. Василенко появилось 15 ноября 1952 г.

следующее, него откровение:

«...Судебный процесс по делу Плетнева ... открыл передо мной технику

умерщвления путем заведомо неправильного лечения больного. Из материалов

процесса я понял... что врач может не только навредить больному, но и коварным

способом довести его до смерти.

К этой мысли я в последующие годы возвращался не

раз, вспоминая Плетнева, которого знал лично. Когда в июле 1948 года я оказался у

кровати больного Жданова, я невольно опять вспомнил о Плетневе, о том, как он

занимался умерщвлением... И я решился пойти на умерщвление Жданова А.А.»

Эти показания сегодня считают «выбитыми» из Василенко, но они намного более походят на искреннее признание — в пользу последнего варианта говорит весь психологический строй выше приведенного отрывка.

Василенко, Егоров, Виноградов, Вовси и многие другие крупные медики, имевшие отношение к обеспечению здоровья лидеров СССР, были людьми вполне определенных взглядов на жизнь

Многие другие обвиняемые, прежде всего Карпай, Виногорадов и Егоров мало или вообще не шли навстречу следствию.

Протокол допроса В.Н. Виноградова 1

18 ноября 1952 года

ВИНОГРАДОВ В.H., 1882 года рождения, уроженец гор. Ельца, Орловской области, беспартийный, бывший директор терапевтической клиники 1-го Московского Медицинского института и профессор-консультант Лечсанупра Кремля.

Допрос начат в 12 часов.

ВОПРОС: В течение двух недель вы уклоняетесь от прямых ответов, хитрите, передергиваете факты, одним словом, не хотите сказать правду о совершенных вами преступлениях и назвать своих сообщников. Не злоупотребляйте терпением следствия!

ОТВЕТ: На те вопросы, которые мне задаются, я стараюсь отвечать как можно полнее.

ВОПРОС: Но не говорите правду.

ОТВЕТ: Я показываю то, что знаю.

ВОПРОС: Вы признаете, что умертвили товарища Жданова А.А.2

ОТВЕТ: Я признаю, что по моей вине жизнь А.А. Жданова была сокращена. При лечении я допустил ошибку в диагностике, приведшую к тяжелым последствиям, а затем к его смерти. Злого умысла в моих действиях не было.

ВОПРОС: Будем изобличать вас. Для начала сошлемся на некоторые обстоятельства умерщвления товарища Жданова А.А. Перед направлением товарища Жданова А.А. в 1948 году в Валдай вы выполнили по отношению к больному хотя бы элементарные требования медицины?

ОТВЕТ: Нет. До направления А.А. Жданова в Валдай я и имевшие отношение к его лечению ЕГОРОВ3 и МАЙОРОВ4 не обеспечили за больным нужного ухода, хотя они, так же как и я видели, что болезнь его прогрессировала. Перед отъездом А.А. Жданова из Москвы в Валдай в июле 1948 года мы не произвели всестороннего врачебного обследования больного, которое позволило бы еще тогда более точно определить характер его заболевания и назначить нужное лечение. В период нахождения А.А. Жданова в Валдае мною, ЕГОРОВЫМ, МАЙОРОВЫМ совместно с ВАСИЛЕНКО5 также не соблюдались элементарные медицинские правила, больной не подвергался надлежащим обследованиям, несмотря на то, что в Валдае имелись все возможности произвести лабораторное, электрокардиографическое и рентгеновское исследования.

ВОПРОС: Почему же вы так преступно относились к больному товарищу Жданову А.А.?

ОТВЕТ: Могу сказать только, что я виновен полностью.

ВОПРОС: Пойдем дальше. Вы знали, что электрокардиограммы, снятые у товарища Жданова А.А., указывали на наличие у него инфаркта миокарда.

ОТВЕТ: Знал.

ВОПРОС: Вы отвергли эти данные?

ОТВЕТ: Да, отверг.

ВОПРОС: Почему?

ОТВЕТ: 25 июля 1948 года электрокардиограммы, снятые врачом КАРПАЙ, не были типичными для инфаркта миокарда, в связи с чем я, ЕГОРОВ, ВАСИЛЕНКО, МАЙОРОВ и КАРПАЙ после обсуждения между собой приняли решение инфаркт миокарда не диагностировать. Не буду скрывать, что главная вина за это ложится на меня, так как в определении характера болезни А.А. Жданова мне принадлежало решающее слово.

ВОПРОС: Врач ТИМАШУК,6 снимавшая у товарища Жданова А.А. электрокардиограммы после КАРПАЙ, сигнализировала вам, что у больного инфаркт миокарда и вы своим лечением наносите ему непоправимый вред?

ОТВЕТ: Такой сигнал был.

ВОПРОС: Как вы поступили?

ОТВЕТ: Мы не послушали ТИМАШУК.

ВОПРОС: Больше того, вы постарались ее дискредитировать.

ОТВЕТ: Признаю. Я, ЕГОРОВ, ВАСИЛЕНКО и МАЙОРОВ 28 августа 1948 года, накануне второго сердечного приступа, случившегося у больного А.А. Жданова, в ответ на заявление ТИМАШУК, что лечение А.А. Жданова ведется неправильно, коллективно обвинили ее в невежестве и снова отвергли диагноз инфаркта миокарда.

Тогда же мы настояли на том, чтобы ТИМАШУК не писала об инфаркте в заключении по электрокардиограмме. После смерти А.А. Жданова мы 6 сентября 1948 года устроили специальное совещание, на котором, опираясь на данные вскрытия тела А.А. Жданова, сделали все, чтобы дискредитировать ТИМАШУК и доказать, что она была не права.

ВОПРОС: В клиническом диагнозе 20 августа 1948 года вы записали:

«Принимая во внимание клиническую картину и данные повторных электрокардиографических исследований, необходимо признать наличие... миомалятических очагов».

Нет логики. Вы отвергали инфаркты миокарда и в то же время в завуалированной форме признали их, коль указали на очаги миомаляции.

ОТВЕТ: Мне сказать в оправдание нечего. Эти факты изобличают неопровержимо. Но, тем не менее, я все-таки настаиваю, что лично в моих действиях нет злого умысла. Было так. 25 июля, недооценив электрокардиографические данные, я совершил медицинскую ошибку. 28 августа, когда вторично электрокардиограммы, снятые врачом ТИМАШУК, подтвердили, что у А.А. Жданова инфаркт миокарда, а 29 августа с больным случился второй сердечный приступ, я понял, что моя ошибка привела к неправильному лечению А.А. Жданова и грозит больному трагическими последствиями.

 Начиная с этого момента я стал делать все для того, чтобы скрыть свою ошибку, выгородить себя и принимавших участие в лечении А.А. Жданова ЕГОРОВА, ВАСИЛЕНКО, МАЙОРОВА и КАРПАЙ, для которых не было секретом, что мы все виновны в преждевременной смерти А.А. Жданова.

ВОПРОС: Значит, пока вы признаете, что преступный умысел появился в ваших действиях после того, как врач ТИМАШУК изобличила вас в неправильном лечении товарища Жданова А.А.

ОТВЕТ: Да. Я признаю, что начиная с 28 августа все наши действия проводились с умыслом и были рассчитаны на то, чтобы скрыть, что по нашей вине жизнь А.А. Жданова была сокращена. Именно с этой целью в клиническом диагнозе, составленном мною, ВАСИЛЕНКО, ЕГОРОВЫМ и МАЙОРОВЫМ, была записана двусмысленная формулировка о миомалятических очагах, затем по инициативе ЕГОРОВА было созвано совещание, на котором мы пытались совместными усилиями дискредитировать врача ТИМАШУК. ЕГОРОВЫМ, вместе с тем, были приняты меры к тому, чтобы инфаркты миокарда не были обнаружены после вскрытия тела покойного А.А. Жданова.

ВОПРОС: Вами лично что еще предпринималось?

ОТВЕТ: 31 августа 1948 года, стремясь выбить из рук врача ТИМАШУК ее основной козырь – электрокардиографические данные, я провел заочный консилиум с участием профессоров ЗЕЛЕНИНА,7 ЭТИНГЕРА и НЕЗЛИНА,8 которые дали нужное мне заключение.

ВОПРОС: Когда они вошли в сговор с вами?

ОТВЕТ: Прямо я ЗЕЛЕНИНУ, ЭТИНГЕРУ и НЕЗЛИНУ ничего не говорил, но провел этот консилиум так, что им было понятно, какое заключение я хотел бы получить от них.

ЗЕЛЕНИНА я знаю десятки лет, это профессор старой дореволюционной школы, твердо соблюдавший правило: «не делай зла другому», и я был уверен, что если он поймет мое затруднительное положение, то всегда подаст руку помощи. Так оно и случилось. ЗЕЛЕНИН дал расплывчатое заключение, которое впоследствии позволило мне говорить, что консилиум не нашел у больного А.А. Жданова инфаркта миокарда. ЭТИНГЕР тоже близкий мне человек, мои отношения с ним позволяли мне надеяться, что он не подведет меня, а НЕЗЛИН его ученик, всегда следовавший за своим учителем. Короче говоря, все трое – ЗЕЛЕНИН, ЭТИНГЕР и НЕЗЛИН, после того, как в начале консилиума я многозначительно заявил им, что по моему мнению у больного инфаркта нет, присоединились к моей точке зрения.

ВОПРОС: К вашим отношениям с ЗЕЛЕНИНЫМ, ЭТИНГЕРОМ и НЕЗЛИНЫМ мы еще вернемся, а сейчас скажите, разве до того, как врач ТИМАШУК установила у товарища Жданова А.А. инфаркт миокарда, не хватало клинических данных для того, чтобы сделать такой же вывод раньше?

ОТВЕТ: Клиника болезни А.А. Жданова и, в частности, электрокардиограммы, которые снимала в конце июля КАРПАЙ, давали основание говорить уже в то время о наличии у больного А.А. Жданова инфаркта миокарда. Тем моя вина и усугубляется, что в руках у меня было достаточно данных, чтобы предотвратить неправильное лечение А.А. Жданова.

Хочу только повторить, что в основе этого преступления, его первоисточником явилась медицинская ошибка, которую я допустил как консультант, руководивший лечением А.А. Жданова.

ВОПРОС: Будем изобличать вас дальше. Вы уже признались, что по вашей вине не только жизнь товарища. Жданова А.А., но и жизнь товарища Щербакова А.С. была сокращена. Так это?

ОТВЕТ: Да, я это признал. При наличии у больного А.С. Щербакова тяжелого заболевания – обширного инфаркта миокарда, осложненного аневризмой сердца, я и привлекавшиеся к его лечению ЭТИНГЕР и ЛАНГ9 были обязаны создать для него длительный постельный режим.

Мы же этот режим до конца не выдержали: в последний период жизни А.С. Щербакова мы разрешили ему излишние движения, которые пагубно отразились на здоровье больного. Особенно на этом настаивал ЛАНГ, который как-то даже заявил больному А.С. Щербакову: «Если бы Вы были у меня в клинике, я бы Вас уже выписал».

Это создало у больного А.С. Щербакова ложное впечатление о том, что он может разрешить себе большую нагрузку, чем позволяло состояние его здоровья. Если к этому прибавить еще тот факт, что больной А.С. Щербаков 8 и 9 мая 1945 года совершил две длительные поездки на автомашине, и дежурившие при нем врачи РЫЖИКОВ и КАДЖАРДУЗОВ не воспрепятствовали этому, то станет очевидным, что по вине нас, врачей, жизнь А.С. Щербакова была сокращена.

ВОПРОС: Еще чьи жизни были сокращены при вашем участии?

ОТВЕТ: Других фактов не было.

ВОПРОС: Были, и мы допросим вас об этом, а сейчас подведем итог тому, что вы уже признали. Вместе со своими сообщниками вы умертвили товарища Жданова А.А. и товарища Щербакова А.С., неужели вы не понимаете, что вы изобличены, что вам так или иначе придется сказать, чьи задания вы выполняли, кто ваши хозяева, где корни тех преступлений, которые вы совершили.

ОТВЕТ: Хозяев у меня не было. Умышленно ни А.А. Жданова, ни А.С. Щербакова я не убивал. На это не влияло даже то, что у меня, как я показывал, были антисоветские настроения и связи с враждебными советской власти лицами.

ВОПРОС: С кем?

ОТВЕТ: В период учебы в Московском университете я примыкал к эсерам, принимал участие в их собраниях и разделял их политическую программу. Связи с эсерами, однокурсниками по университету ДОЛБНЕЙ (умер в 1947 году) и ТАРАСЕНКОВЫМ (умер) сделали меня убежденным сторонником буржуазно-демократического строя. Не прошло для меня бесследно и мое долголетнее участие в так называемом Пироговском обществе врачей, где я всецело поддерживал реакционную линию, проводившуюся кадетско-эсеровским большинством этой организации. В общем, связь с эсерами и участие в Пироговском обществе врачей10 подготовили меня таким образом, что Октябрьскую революцию я встретил враждебно.

В первый период установления советской власти я был против конфискации помещичьих земель, считая, что их надо было сохранить как «очаг культурного земледелия». Позже я враждебно отнесся к политике индустриализации страны, полагая, что такая аграрная страна, как Россия, не может выдержать столь быстрых темпов. В силу своих эсеровских взглядов я был против ликвидации кулачества и коллективизации сельского хозяйства.

ВОПРОС: Кто разделял ваши вражеские взгляды?

ОТВЕТ: В те годы моими единомышленниками являлись эсеры ДОЛБНЯ, в последний период своей жизни профессор-психиатр, и ВИХЕРТ,11 который одно время был моим научным руководителем, умер в 1928 году. Кроме того, я поддерживал связь с ПЛЕТНЕВЫМ, осужденным за террористическую деятельность, и разделял его вражеские убеждения о «несовершенстве советского строя».

 Связь с ПЛЕТНЕВЫМ у меня прекратилась приблизительно в 1925 году, мы разошлись с ним, так как я не смог перенести его оскорбительное отношение ко мне как к специалисту. Последние годы я имел связь с ЭТИНГЕРОМ и ныне умершим ПЕВЗНЕРОМ – бывшим директором клиники Института питания, часто вел с ними антисоветские беседы, разделяя их вражеские убеждения.

ВОПРОС: Какие именно?

ОТВЕТ: С ПЕВЗНЕРОМ мы сходились на том, что в СССР право на бесплатное лечение фактически не осуществляется, павловское учение искусственно переносится в такие области медицины, к которым оно якобы не имеет отношения, что в СССР нельзя, мол, издать достаточное количество научных произведений из-за слабости полиграфической базы, что наука в СССР процветает только на словах, на деле же она на каждом шагу встречает всевозможные препятствия. С ЭТИНГЕРОМ меня сближало общее недовольство внешней политикой Советского Союза.

Как ЭТИНГЕР, так и я считали, что советское правительство занимает по отношению к США и Англии неправильную политику: вместо сближения с ними и налаживания торговли создает конфликты, мешающие развитию научных и иных связей. Я и ЭТИНГЕР стояли на той точке зрения, что наука, в частности медицина, на Западе развита более высоко, нежели в СССР.

Должен сказать, что эти вражеские настроения возникли у меня в известной мере под влиянием ЭТИНГЕРА, который, как это было известно среди ученых Москвы, являлся ярым приверженцем США.

ВОПРОС: И вместе с этим ЭТИНГЕРОМ вы сократили жизнь товарища Щербакова А.С., а затем так же сообща заметали следы умерщвления товарища Жданова А.А. Как видите, злой умысел в ваших действиях сам выплывает наружу, хотя вы и пытаетесь его тщательно скрыть.

ОТВЕТ: Я не отрицаю, что мои антисоветские убеждения, связь с ЭТИНГЕРОМ и другими враждебными советской власти лицами, которых я уже назвал, сказывались на моем отношении к лечению руководителей партии и советского правительства. Я не проявлял заботы об их здоровье, и меня этот вопрос не волновал. Я жил своим миром и своими интересами: коллекционировал ценные картины, скупал бриллианты, имел страсть к деньгам.

ВОПРОС: Особенно к долларам и фунтам стерлингов?

ОТВЕТ: Такой страсти у меня не было.

ВОПРОС: Но были связи с теми, кто мог платить ими.

ОТВЕТ: Я никому не продавался. Верно, я несколько раз выезжал за границу – в Германию, Австрию и Францию. Встречался там с рядом ученых: в Германии работал в клиниках БЕРГМАНА, ШОТМЮЛЛЕРА, ВАНДЕРРЕЙСТА; в Австрии знакомился с лабораториями НООРДЕНА, ЭПИНГЕРА и ЯГИЧА; во Франции я посещал клиники КАРНО, ЛЯБЕ, ЛОБРИ и РАТРИ. Все эти лица были известны в ученом мире как видные специалисты. Мои отношения с ними не выходили за рамки общения, обусловленного взаимными интересами к науке. Связей преступного характера у меня ни с кем из иностранцев не было.

ЗАЯВЛЕНИЕ СЛЕДСТВИЯ

Мы имеем поручение руководства передать вам, что за совершенные вами преступления вас уже можно повесить, но вы можете сохранить жизнь и получить возможность работать, если правдиво расскажете, куда идут корни ваших преступлений, на кого вы ориентировались, кто ваши хозяева и сообщники. Нам также поручено передать вам, что, если вы пожелаете раскаяться до конца, вы можете изложить свои показания в письме на имя вождя, который обещает сохранить вам жизнь в случае откровенного признания вами всех ваших преступлений и полного разоблачения своих сообщников. Всему миру известно, что наш вождь всегда выполняет свои обещания.

ВОПРОС: Что же вы молчите?

ОТВЕТ: Я нахожусь в трагическом положении, мне нечего сказать. Иностранцам я не служил, меня никто не направлял, и сам я никого в преступления не втягивал.

Вводится арестованный МАЙОРОВ Г.И.

ВОПРОС МАЙОРОВУ: Кто направлял вас, вместе с кем вы совершали злодеяния, о которых показали на следствии?

OTBEТ: Меня в преступления втянул профессор ВИНОГРАДОВ.

ВОПРОС ЕМУ ЖЕ: А кому служил ВИНОГРАДОВ?

ОТВЕТ: Безусловно, американцам.

Арестованный МАЙОРОВ Г.И. уводится.

ВОПРОС: Как видите, ваши же сообщники изобличают вас как преступника, находившегося на службе у иностранных государств.

ОТВЕТ: МАЙОРОВ прав только в одном: я действительно втянул его в преступление, когда стал скрывать всевозможными путями свою ошибку в лечении больного А.А. Жданова. Но МАЙОРОВ клевещет на меня, заявляя, что я работал на американцев. Он, скорее, мог назвать меня немецким шпионом, так как я симпатизировал немцам, в науке был приверженцем немецкой школы, ездил в Германию, где ученые, с которыми мне приходилось встречаться, хорошо меня принимали.

ВОПРОС: Следствие не ограничивает вас, оно требует лишь, чтобы вы говорили правду – кому служили и во имя чего.

ОТВЕТ: Шпионом я не был.

ВОПРОС: Предоставляем вам возможность подумать – выход у вас один: правдивые показания о корнях ваших преступлений, сообщниках и хозяевах.

Допрос окончен в 23 час. 30 мин.

Протокол записан с моих слов верно, мной прочитан.

ВИНОГРАДОВ

ДОПРОСИЛИ:

Зам[еститель] начальника следчасти по особо важным делам МГБ СССР 
полковник госбезопасности СОКОЛОВ

Старший следователь следчасти по особо важным делам МГБ СССР 
майор госбезопасности МЕРКУЛОВ

Копия верна:

Оперуполномоченный следчасти по особо важным делам МГБ СССР 
майор госбезопасности СТРАХОЛЮБОВ2

«ВОПРОС МАЙОРОВУ: Кто направлял вас, вместе с кем вы совершали злодеяния, о которых показали на следствии?

OTBEТ: Меня в преступления втянул профессор ВИНОГРАДОВ. ВОПРОС ЕМУ ЖЕ: А кому служил ВИНОГРАДОВ? ОТВЕТ: Безусловно, американцам.

 

ВОПРОС ВИНОГРАДОВУ: Следствие не ограничивает вас, оно требует лишь, чтобы вы говорили правду – кому служили и во имя чего.
ОТВЕТ: Шпионом я не был.

ВОПРОС ЕМУ ЖЕ: Предоставляем вам возможность подумать – выход у вас один: правдивые показания о корнях ваших преступлений, сообщниках и хозяевах. Допрос окончен в 23 час. 30 мин.

Протокол записан с моих слов верно, мной прочитан. ВИНОГРАДОВ.

 ДОПРОСИЛИ: Зам. начальника следчасти по особо важным делам МГБ СССР полковник госбезопасности СОКОЛОВ.

Старший следователь следчасти по особо важным делам МГБ СССР майор госбезопасности МЕРКУЛОВ.»

В этой очной ставке Виноградов отрицал свою вину

Далее новый документ.

«Из протокола допроса В.Н. Виноградова о лечении В.И. Сталина.

Из протокола допроса В.Н. Виноградова о лечении В.И. Сталина 1

6 января 1953 г.

Допрос начат в 21 час. 30 мин.

ВОПРОС: Вы привлекались, как известно, к лечению Василия Иосифовича 2

и наносили своими преступными действиями вред его здоровью. Станете ли вы отрицать это?

ОТВЕТ: Верно то, что я имел отношение к лечению Василия Иосифовича начиная с 1930-х годов и вплоть до последнего времени. Однако его здоровью я не вредил.

Примерно в 1938 году у него была так называемая моноцитарная ангина, и я лечил его вместе с профессором ПРЕОБРАЖEHCKИM Б.С.3 После этого его здоровье улучшилось, болезнь прошла. В послевоенные годы у Василия Иосифовича наблюдалось психическое заболевание.

Несмотря на то, что он неоднократно находился на излечении в санатории «Барвиха», его здоровье все же ухудшилось, и в последнее время заболевание обострилось, наблюдалось сильное психическое расстройство.

ВОПРОС: Вот вы и скажите, кто вместе с вами повинен в подрыве здоровья Василия Иосифовича?

ОTВET: Я не знаю ни одного факта вредительского, преступного отношения врачей к лечению Василия Иосифовича. Я лично при его лечении никаких злонамеренных действий не допускал. В последние годы вместе со мной к лечению Василия Иосифовича привлекались невропатолог ГРИНШТЕЙН,4 ЕГОРОВ П.И. и психиатр ПОПОВ Е.А.5 С их стороны я не замечал каких-либо неправильных действий, направленных не на пользу больному.

ВОПРОС: Но следствию известно, что именно вы усугубляли заболевание Василия Иосифовича. Говорите, как было в действительности.

ОTВET: Повторяю, что никаких преступных замыслов в отношении Василия Иосифовича у меня не было и во вред его здоровью я ничего не делал. […]»

 

А вот протокол очной ставки в феврале 1953 г.

Протокол очной ставки между В.Н. Виноградоввым и С.Е. Карпай

18 февраля 1953 г.

Очная ставка начата в 23 часа

После взаимного опознания арестованные ВИНОГРАДОВ и КАРПАЙ заявили, что знают друг друга с 1942 года по совместной работе в Лечсанупре.

ВОПРОС КАРПАЙ: Какие отношения у вас были с ВИНОГРАДОВЫМ?

ОТВЕТ: Мои отношения с ВИНОГРАДОВЫМ Владимиром Никитичем нормальные, личных счетов между нами не было.

ВОПРОС ВИНОГРАДОВУ: Правильно говорит КАРПАЙ?

ОТВЕТ: Софья Ефимовна КАРПАЙ верно говорит, что личных счетов между нами не было. Я скажу больше – КАРПАЙ вместе с врачами ЕГОРОВЫМ, ВАСИЛЕНКО и МАЙОРОВЫМ являлась моей сообщницей по вредительскому лечению А.А. ЖДАНОВА.

ВОПРОС ВИНОГРАДОВУ: Скажите, в чем конкретно состоит вина КАРПАЙ в преступном лечении товарища ЖДАНОВА А.А.?

ОТВЕТ: В конце июля и начале августа 1948 года КАРПАЙ неоднократно снимала у больного ЖДАНОВА А.А. электрокардиограммы, которые указывали на наличие у ЖДАНОВА явлений свежего инфаркта миокарда.

 Это подтверждалось также клинической картиной заболевания. Несмотря на наличие этих данных, КАРПАЙ в своих заключениях по электрокардиограммам ни разу не указала на имевшийся у больного ЖДАНОВА свежий инфаркт миокарда.

ВОПРОС ВИНОГРАДОВУ: Почему?

ОТВЕТ: Вначале КАРПАЙ высказывалась за возможность наличия у А.А. ЖДАНОВА свежего инфаркта миокарда, однако когда я, а вслед за мной ЕГОРОВ, ВАСИЛЕНКО и МАЙОРОВ заявили, что инфаркта, мол, нет, КАРПАЙ беспрекословно присоединилась к нам и тем самым дала нам возможность продолжать вредительское лечение А.А. ЖДАНОВА, приведшее к преждевременной смерти больного.

ВОПРОС КАРПАЙ: Показания ВИНОГРАДОВА подтверждаете?

ОТВЕТ: Нет, не подтверждаю. Электрокардиограмма, снятая мною у больного ЖДАНОВА 25 июля 1948 года, указывала на внутрижелудочковую блокаду.

На вопрос, есть ли здесь инфаркт, я ответила, что хотя нет типичных признаков свежего инфаркта миокарда, но исключить его нельзя. Клиника, я считаю, тоже не была абсолютно типичной для свежего инфаркта, однако, как я помню, консилиум решил вести больного как инфарктного.

31 июля 1948 года я опять снимала электрокардиограмму у А.А. ЖДАНОВА, на которой были те же признаки, что и на предыдущих. 7 августа 1948 г. я вновь сняла электрокардиограмму у А.А. ЖДАНОВА. Эта электрокардиограмма отличалась от предыдущих, внутрижелудочковая блокада исчезла.

Возник вопрос, есть свежий инфаркт или нет.

 Я сказала, что признаков свежего инфаркта миокарда нет, что у больного А.А. ЖДАНОВА имеется кардиосклероз, хроническая коронарная недостаточность, а также прогрессирующий, стенозирующий атеросклероз коронарных сосудов и ишемия миокарда.

Кроме того, я сказала, что на основании всей картины можно думать о наличии у больного мелких очагов некроза. Такое заключение мною было дано устно 7 августа 1948 года в Валдае.

ВОПРОС ВИНОГРАДОВУ: Давала КАРПАЙ такое заключение?

ОТВЕТ: Насколько мне помнится, вслед за нами КАРПАЙ действительно говорила, что у А.А. ЖДАНОВА имеется стенозирующий атеросклероз, и этим стенозирущим атеросклерозом она стала объяснять те изменения, которые имеются на электрокардиограммах. Чтобы КАРПАЙ заявляла об очагах некроза, я не помню.

Главное здесь в том, что и электрокардиограммы, и клиника, которая КАРПАЙ также была известна, ясно указывали на то, что у больного А.А. ЖДАНОВА был свежий инфаркт миокарда. Однако КАРПАЙ такого заключения не дала. Приступ кардиальной астмы, наблюдавшийся у А.А. ЖДАНОВА 23 июля 1948 года, никак нельзя было объяснить какими-то мелкими точечными очагами некроза, о которых сейчас говорит КАРПАЙ, это был настоящий классический приступ инфаркта миокарда.

ВОПРОС КАРПАЙ: Вы и теперь будете отрицать, что вместе с ВИНОГРАДОВЫМ и другими сообщниками умышленно скрыли образовавшийся у товарища ЖДАНОВА А.А. свежий инфаркт миокарда?

ОТВЕТ: Участие в преступном лечении А.А.ЖДНОВА я отрицаю. По электрокардиограммам инфаркта я не находила. Я не оспариваю клиники, но я хочу сказать, что я наблюдала приступы сердечной астмы у больных без образования свежего инфаркта миокарда.

После консилиума от 7 августа 1948 года я договорилась с МАЙОРОВЫМ взять электрокардиограммы в Москву для консультации с НЕЗЛИНЫМ.

После консультации я написала заключение, в котором указала, что у больного А.А. ЖДАНОВА имеется коронарокардиосклероз, хроническая коронарная недостаточность с ишемией миокарда и что можно думать о наличии множественных, точечных очагов некроза, что внутрижелудочковую блокаду можно объяснить ухудшением функционального состояния миокарда.

Это заключение 8 августа 1948 года я отнесла в секретариат Лечсанупра и передала кому-то из сотрудников, кому именно сейчас не помню, с просьбой отправить его в Валдай доктору МАЙОРОВУ.

После 7 августа у больного A.A. ЖДAHOBA электрокардиограмм я больше не снимала. Примерно в середине сентября 1948 года, возвратившись из отпуска, в «Соснах» я встретила ВИНОГРАДОВА, который рассказал мне, что после моего отъезда из Валдая А.А. ЖДАНОВ чувствовал себя вначале удовлетворительно. Затем 28 августа 1948 года у А.А. ЖДАНОВА опять повторился приступ сердечной астмы, что приехала доктор ТИМАШУК, сняла электрокардиограмму и заявила, что она не согласна с диагнозом, который поставила КАРПАЙ, так как находит у больного свежий инфаркт миокарда.

Далее ВИНОГРАДОВ сказал мне, что доктор ТИМАШУК направила в МГБ заявление, в котором обвиняла нас в преступном лечении А.А. ЖДАНОВА. В связи с заявлением ТИМАШУК, сказал далее ВИНОГРАДОВ, им был созван консилиум в составе ЗЕЛЕНИНА, ЭТИНГЕРА и НЕЗЛИНА в кабинете ЕГОРОВА, где была зачтена история болезни и даны электрокардиограммы.

Я спросила Владимира Никитича – вы читали мое подробное заключение? Он ответил – читал. На вопрос ВИНОГРАДОВА, кому я показывала электрокардиограмму, я ответила – НЕЗЛИНУ.

Я поинтересовалась, какое было заключение консилиума, на что ВИНОГРАДОВ ответил, что в принципе такое же, каким было мое. На мой вопрос, был ли обнаружен свежий инфаркт на вскрытии, ВИНОГРАДОВ ответил отрицательно.

ВОПРОС ВИНОГРАДОВУ: Вы знакомились с заключением, о котором говорит КАРПАЙ?

ОТВЕТ: Нет, такого заключения я не видел. Действительно в «Соснах» КАРПАЙ я рассказал о всех перипетиях, произошедших в связи с решительным и правильным заявлением доктора ТИМАШУК о наличии у А.А. ЖДАНОВА свежего инфаркта миокарда, но повторяю, что заключение КАРПАЙ, в котором бы шла речь об очагах некроза, я не видел.

ВОПРОС ВИНОГРАДОВУ: Не говорили ли вам ЕГОРОВ, ВАСИЛЕНКО и МАЙОРОВ о том, что ими было получено заключение, о котором говорит КАРПАЙ?

ОТВЕТ: Нет, не говорили.

ЗАЯВЛЕНИЕ ВИНОГРАДОВА: Я не знаю, почему у Софьи Ефимовны во всех ответах какая-то двойственность: то она думает об инфаркте, то о точечных очагах, то о мелких некрозах. И, если разрешите мне как человеку, который проработал с Софьей Ефимовной много лет, всегда относился к ней хорошо, то я бы позволил себе дать ей совет: Софья Ефимовна, нужно сознаться. Нужно сказать прямо – свежий инфаркт миокарда у А.А. ЖДАНОВА был.

ЗАЯВЛЕНИЕ КАРПАЙ: У меня никакой двойственности нет. Я и сейчас говорю, что в первые дни, когда не было динамики электрокардиограмм, отрицать свежий инфаркт миокарда нельзя было, но в то же время типических признаков наличия его не имелось.

ВОПРОС ОБОИМ АРЕСТОВАННЫМ: Вопросы друг к другу имеете?

ВИНОГРАДОВ: к Софье Ефимовне КАРПАЙ вопросов у меня нет.

КАРПАЙ: Владимир Никитич, при встрече в «Соснах» вы спрашивали у меня, кому я показывала заключение?

ОТВЕТ ВИНОГРАДОВА: КАРПАЙ сказала, что она электрокардиограмму А.А. ЖДАНОВА консультировала с профессором НЕЗЛИНЫМ, но это не было связано с каким-то ее заключением.

КАРПАЙ: Скажите, Владимир Никитич, вы умышленно скрыли свежий инфаркт миокарда у А.А. ЖДАНОВА?

ОТВЕТ ВИНОГРАДОВА: Да, я, ЕГОРОВ, ВАСИЛЕНКО и МАЙОРОВ с умыслом скрыли образовавшийся у больного А.А. ЖДАНОВА свежий инфаркт миокарда, а вы согласились с нами и фактически стали нашей сообщницей. Я знаю вас, Софья Ефимовна, как опытного электрокардиографиста и к тому же опытного клинициста, поэтому вы на основании всего комплекса могли и должны были диагностировать у А.А. ЖДАНОВА свежий инфаркт миокарда.

Очная ставка окончена в 01 час. 00 мин.

Протокол очной ставки нами прочитан, показания с наших слов записаны верно.

ВИНОГРАДОВ

КАРПАЙ

Очную ставку провели:

СТ[АРШИЙ] СЛЕДОВАТЕЛЬ СЛЕДЧАСТИ ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ МГБ СССР майор госбезопасности МЕРКУЛОВ

СЛЕДОВАТЕЛЬ СЛЕДЧАСТИ ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ МГБ СССР капитан госбезопасности ЕЛИСЕЕВ

СЛЕДОВАТЕЛЬ СЛЕДЧАСТИ ПО ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ МГБ СССР капитан госбезопасности СМЕЛОВ

Стенографировала Конопленко, тетр[адь] 497

ЦА ФСБ. Архивная коллекция. Копия.»

Обратите внимание что есть в этих документах:

1)      Виноградов признавал лишь факт врачебной ошибки и нарушения медицинской этики, но не признавал наличие у него злого умысла

2)      Карпай вообще отрицала свою вину

3)      Карпай и Виноградов друг с другом

Похоже ли что их вообще хоть кто нибудь пальцем тронул? Да нет, никаких пыток не было.

 

Доктора Владимира Виноградова и его коллег никто не пытал, они были волны в даче или отказе от дачи показаний

Он признался что  совершил врачебную. ошибку и нарушил медицинскую этику

Но злой умысел он все таки отказывался признать

 

Вспомним в чем собственно их обвиняли.

24 ноября 1952 г. С.А Гоглидзе, принявший на себя ведение расследования дела врачей после заболевания Игнатьева, написал Сталину:

«Следствие установило, что Егоров и Федоров (патолог) - политически и морально разложившиеся люди; Майоров - из помещиков; Виноградов в прошлом был связан с эсерами; Василенко с 1922 г. скрывал свое изгнание из партии за нарушение партийной дисциплины, а также Карпай - еврейская националистка.

Все они составляли враждебную группу, действовавшую в поликлинике Кремлевской больницы, которая стремилась оборвать жизни руководителей партии и правительства средствами медицины.

Этот враг, террористическая группа врачей, работал совершенно так же, как врачи в недалеком прошлом - Плетнев и Левин, убив В.В. Куйбышева, В.Р. Менжинского, А.М. Горького и его сына, М.А. Пешкова. Они - Егоров, Виноградов, Василенко, Федоров, Майоров и Карпай - вели террористическую деятельность путем приписывания пациентам такого лечения, чтобы оно разрушало их здоровье, усложняло болезнь и вело к их смерти.

Егоров, Виноградов, Василенко, Майоров и Федоров признались в том, что в прошлом были врагами партии и Советского государства; что они, пользуясь болезнью Жданова, с намерением прописали ему категорически противопоказанный активный режим, чем они вызвали у него острую сердечную недостаточность - и таким образом убили его.

 Во время допроса Вовси и Коган (Б.Б.) сознались, что они оба, будучи еврейскими националистами, поддерживали вражеские связи с главами еврейского националистического подполья, действовавшего под маской Еврейского антифашистского комитета.

Таким образом, признанием заключенных было установлено, что в Лечсанупре Кремля существовала активная группа докторов-террористов. Это Егоров, Виноградов, Василенко, Майоров, Федоров, Ланг и еврейские националисты Этингер, Вовси, Коган и Карпай. Они пытались через лечение сократить жизнь лидеров партии и правительства»

 

Сергей Гоглидзе прямо утверждал¸ что врачи целенаправленно стремились оборвать жизни своих пациентов

…………………………………………………………….

 

Вступив в должность наркома по военным и морским делам СССР, Михаил Васильевич сразу же постарался отделить себя от той работы, которая проводилась в РККА под руководством Л. Д. Троцкого в предыдущие годы.

Выступая с докладом на заседании ячеек 1-го дома РВС СССР 4 февраля 1925 года, новый нарком, в частности, отметил:

 «Партия, как вам известно, переживает сейчас некоторого рода кризис. Мы переживаем новую встряску, которая, конечно, не может не оставить заметных следов внутри нашей партии, — я имею в виду ту дискуссию, которая была связана с выступлением товарища Троцкого, и то решение, которое ЦК нашей партии на последнем своем пленуме. (Дискуссия о военной доктрине и решение о смещении Л. Д. Троцкого с поста председателя РВС СССР и наркома по военным и морским делом.) Эта встряска особенно чувствительна должна была быть для нас с вами, для работников Красной армии.

Это совершенно ясно именно потому, что товарищ Троцкий является членом Политбюро и одним из руководителей нашей партии, он был главой Красной армии, стоял во главе ее во всех этих дискуссиях и решениях, и поэтому они наибольшее значение и остроту должны были иметь для нас».

Но, развивая эту мысль дальше, нарком по военным и морским делам СССР переходит от военных проблем к проблемам внутрипартийной жизни. Он выступает против создания фракций и ведения дискуссий внутри партии, против наличия в ней оппозиции. В отношении позиции Л. Д. Троцкого он говорит:

«Тот спор, который у нас в последние месяцы имел место, был по существу теоретическим… но в этой части товарищ Троцкий занял такую позицию, что никто с ним рядом стоять не мог…»

 

Фрунзе, Ворошилов, Сталин и Орджоникидзе

Назначение Фрунзе нарковоенмором помогло вывести армию из под контроля Троцкого

Параллельно с разоблачением военной доктрины и партийной линии Л. Д. Троцкого М. В. Фрунзе постепенно наводит широкую аудиторию на мысль, что Лев Давидович своими действиями «льет воду на мельницу буржуазной идеологии». В своей речи на собрании курсантов, командиров и политработников Московского гарнизона, состоявшемся в Большом театре 16 февраля 1925 года, он приводит выдержки из зарубежной прессы о событиях, якобы происходящих в СССР после отставки Л. Д. Троцкого.

Лев Троцкий конфликтовавший с Фрунзе с начала 1920-х , вступил с ним в новую фазу противостояния

У Троцкого было еще немало сторонников в армии

 

Летом 1925 г. здоровье Фрунзе вновь резко ухудшилось. И тогда СНК СССР постановил: "Разрешить отпуск т. Фрунзе с 7-го сентября с.г.". Фрунзе выезжает в Крым. Но Крым не спасает. К Фрунзе направляются известные медики Розанов и Касаткин и предписывают постельный режим
В начале осени Сталин проявлял беспокойство по поводу здоровья Фрунзе. Вдогонку наркомвоенмору, отправленному в отпуск 5 сентября, летит решение Политбюро от 17 сентября: 

«а) Предписать т[оварищу] Фрунзе неукоснительно выполнять все предписания врачей.

б) Поручить т[оварищу] Семашко установить строгое наблюдение за выполнением врачебных предписаний»

…………………………

Основной вопрос – кто настоял на операции? Мы мало знаем как принималось это решение.

Дальнейший отрывок из воспоминаний Буденного заслуживает того, чтобы привести его целиком:
«Прямо не верится, что сегодня операция, – сказал Фрунзе. – Тогда зачем вам оперироваться если все хорошо? Кончайте с этим делом, и едем домой. Моя машина у подъезда. – Я бросился к шифоньеру, подал Фрунзе обмундирование и сапоги. Михаил Васильевич, казалось, согласился.

Он надел брюки и уже накинул на голову гимнастерку, но на мгновение задержался и снял. – Да что я делаю? – недоуменно проговорил он. – Собираюсь уходить, даже не спросив разрешения врачей. – Я не отступал: Михаил Васильевич, одевайтесь, а я мигом договорюсь с докторами. Но Фрунзе отказался от этой услуги. Он решительно разделся и снова лег в постель. – Есть решение ЦК, и я обязан его выполнять. – Как ни упрашивал его, он остался непреклонным»

 

Буденный, Фрунзе и Ворошилов

Семен Буденный писал что решение об начале операции приняло ЦК и Фрунзе нехотя подчинился

Но так ли все было на самом деле?

 

Сам Фрунзе пишет об этом жене в Ялту так:

" 9 сентября приходится срочно выехать в кремлевскую больницу на обследование. 8 октября консилиум заключает: нужна операция, чтобы установить: только ли язва является причиной подозрительных кровотечений?

Однако сомнения в целесообразности хирургического вмешательства остаются. Сам Фрунзе пишет об этом жене в Ялту так:

 "Я все еще в больнице. В субботу будет новый

консилиум. Боюсь, как бы не отказали в операции..."

 

Последнее письмо Фрунзе ясно говорит – на операции настоял именно консилиум, а сам Фрунзе хотел идти на эту операцию и боялся ее отмены

 

Климент Ворошилов так писал об этом:

 «Я уехал кончать свой отпуск, уверенный в благополучном исходе операции. Да и как можно было беспокоиться, когда Розанов и Касаткин, с которыми мы так часто вели разговоры о здоровье Михаила Васильевича, убедили нас, уверили, что нет ни малейших оснований для тревоги.

Я поверил. Поверил так, как поверили мы все, как спокойно и уверенно пошел под нож наш незабвенный, лучший из славных, друг и товарищ Михаил Васильевич»

 

Доктор Владимир Розанов настоял на операции и заявил что она пройдет без проблем

Из сообщения наркомздрава РСФСР Н. Семашко следовало, что состав консилиума определяла лечебная комиссия ЦК ВКП(б). Перед консилиумом Розанова вызывали к себе Сталин и Зиновьев. Присутствовали и ряд лучших врачей страны, обладавшие большим практическим опытом. Консилиум врачей сделал заключение: нужна операция.

Между тем некоторые сомнения испытываешь, читая мемуары А. И. Микояна. В 20-х числах октября 1925 года он приехал из Армении в Москву. Побывав у Сталина, Микоян узнал о назначенной Фрунзе операции и предложил посетить доктора Розанова.

Микоян писал так:

««Я хорошо помню некоторые обстоятельства, связанные с операцией и смертью Фрунзе. В двадцатых числах октября 1925 г. я приехал по делам в Москву и, зайдя на квартиру Сталина, узнал от него, что Фрунзе предстоит операция. Сталин был явно обеспокоен, и это чувство передалось мне. „А может быть, лучше избежать этой операции?“ — спросил я.

На это Сталин ответил, что он тоже не уверен в необходимости операции, но на ней настаивает сам Фрунзе, а лечащий его виднейший хирург страны Розанов считает операцию „не из опасных“.

„Так давай переговорим с Розановым“, — предложил я Сталину. Он согласился. Вскоре появился Розанов, с которым я познакомился годом раньше в Мухалатке. О нем я знал также и от одного из его непосредственных помощников, моего школьного товарища доктора Гардишьяна, с восхищением отзывавшегося о Розанове как о великом хирурге и превосходном человеке.

Во время встречи с Розановым состоялся следующий разговор. Сталин спросил его:

“Верно ли, что операция, предстоящая Фрунзе, не опасна?”

“Как и всякая операция, - ответил Розанов, - она, конечно, определенную долю опасности представляет. Но обычно такие операции у нас проходят без особых осложнений...”

Это было Розановым сказано достаточно уверенно и несколько успокоило Микояна. Однако последовавший затем еще один вопрос Сталина показался Микояну каверзным:

“Ну а если вместо Фрунзе был бы, например, ваш брат, стали бы вы делать ему такую операцию или воздержались бы?”

“Воздержался бы”, - последовал ответ.

 “Ответ нас поразил”, - отметил Микоян.

 Розанов это объяснил, сославшись на то, что язвенная болезнь требует соблюдения предписанного режима, и тогда можно обойтись без операции, а Фрунзе вряд ли можно удержать в рамках такого режима. Поэтому нужна операция.»

 

Сталин высказывал сомнения в необходимости операции и полагал,что она может быть опасна

…………………

Полководец –писал своей жене Софье:

"Москва, 26.10.

Здравствуй, дорогая!

Ну вот, наконец, подошел и конец моим испытаниям! Завтра (фактически переезд состоялся 28.10.1925. - НАД) утром я переезжаю в Солдатенковскую больницу, а послезавтра (в четверг) будет и операция. Когда ты получишь это письмо, вероятно, в твоих руках уже будет телеграмма, извещающая о ее результатах. Я сейчас чувствую себя абсолютно здоровым и даже как-то смешно не только итти, а даже думать об операции. Тем не менее оба консилиума постановили ее делать.

Лично этим решением удовлетворен. Пусть же раз навсегда разглядят хорошенько, что там есть, и попытаются наметить настоящее лечение. У меня лично все чаще и чаще мелькает мысль, что ничего серьезного нет, ибо, в противном случае, как-то трудно объяснить факт моей быстрой поправки после отдыха и лечения. Ну, уж теперь нужно делать...

После операции думаю по-прежнему недельки на две приехать к Вам. Твои письма получил. Читал их, особенно второе - большое, прямо с мукой. Что это действительно навалились на тебя все болезни? Их так много, что прямо не верится в возможность выздоровления. Особенно если ты, не успев начать дышать, уже занимаешься устройством всяких других дел. Надо попробовать тебе серьезно взяться за лечение. Для этого надо прежде всего взять себя в руки. А то у нас все как-то идет хуже-хуже.

От твоих забот о детях, выходит, хуже тебе, а в конечном счете и им. Мне как-то пришлось услышать про нас такую фразу: "Семья Фрунзе какая-то трагическая... Все больны, и на всех сыплются все несчастия!..".

И правда, мы представляем какой-то непрерывный, сплошной лазарет. Надо попытаться изменить это все решительно. Я за это дело взялся. Надо сделать и тебе.

Советы врачей относительно Ялты считаю правильными. Попробуйте провести зиму там. С деньгами как-нибудь справлюсь, при условии, конечно, что ты не будешь оплачивать из своих средств всех визитов врачей.

 На это никаких заработков не хватит. В пятницу посылаю Шмидта с поручением устроить все для жительства в Ялте. В последний раз взял из ЦК денег. Думаю, что зиму проживем. Лишь бы только ты стала прочно на ноги. Тогда все будет ладно.

И ведь все это зависит исключительно от тебя. Все врачи уверяют, что поправиться ты безусловно можешь, если будешь серьезно относиться к своему лечению.

Была у меня Тася. Предлагала поехать в Крым. Я отказался. Это было вскоре после моего возвращения в Москву. На днях это предложение повторил от ее имени Шмидт. Я сказал, что пусть переговорит об этом с тобой в Крыму.

Сегодня получил приглашение от турецкого посла прибыть вместе с тобой к ним в посольство на торжество по случаю годовщины их революции. Написал ответ от тебя и от себя.

Да, ты просишь зимних вещей, а не пишешь, что именно надо. Не знаю, уж как там разрешит этот вопрос т. Шмидт. У него, бедняги, дома тоже не слава богу. Все еле перемогаются. Я ему уже и то говорю: "За что это на нас с Вами возложен такой крест иметь больных жен? НЕ иначе, говорю, придется заводить новых.

 Начинайте Вы, Вы - старше...". А он перебирает себе пальцами да ухмыляется: "У меня, говорит, ходит..." Ну а ты даже и не ходишь. Ведь прямо срам один! Никуда не годится, signora cara. Поэтому извольте поправляться, иначе, как только встану, обязательно заведу "даму сердца"...

А что это т. Г. взбесилась! Вот баба-то... Кажется, ты еще раз "разочаровалась". По-видимому, боишься только памятуя многочисленные прошлые мои насмешки, разразиться дифирамбами (только не лестного характера) по ее адресу. Подумаю, правда, насчет Таси. Ей, кажется, и самой хочется поехать в Ялту. Впрочем, как знаешь. Если встанешь на ноги сама, конечно, в этом нужды не будет.

Ну, всего наилучшего. Крепко целую, поправляйся. Я настроен хорошо и совершенно спокоен. Лишь бы было благополучно у Вас. Еще раз обнимаю и целую.

М. Фр."

27 октября 1925 года Михаил Фрунзе приехал в Солдатенковскую больницу, чтобы остатся там навсегда

Фрунзе объявляют о переезде в Солдатенковскую (ныне Боткинскую) больницу, которая тогда считалась лучшей (в ней делали операцию самому Ленину). Тем не менее Фрунзе взволнован колебаниями врачей и пишет жене очень личное письмо, которое оказывается в его жизни последними.

Надзор за подготовкою к операции и даже за ее проведением осуществляли работники Лечсанупра Кремля (это управление возглавлял в то время Павел Обросов).

Лечсанупр, как и весь обслуживающий кремлевских вождей аппарат, курировал секретарь Президиума ВЦИКа, Авель Енукидзе.

Авель Енукидзе курировал операцию со стороны ЦК

 

По линии ОГПУ, похоже, куратором операции выступил Я. Агранов, в то время уже сотрудник Секретного отдела СОУ ОГПУ.

Яков Агранов курировал операцию со стороны ОГПУ

 

…………………………………..

Наконец-то 29 октября 1925 года, в 12:40 Михаила Фрунзе ввели в операционную палату и

Анастас Микоян так вспоминал об дне проведения операции:

«В день, когда Фрунзе прооперировали, я вновь был у Сталина. Здесь же находился и Киров, приехавший по делам из Ленинграда. Решили без предупреждения врачей посетить Фрунзе и втроем направились в Боткинскую больницу.

Там нашему приходу удивились. Заходить к больному не рекомендовали. Кроме Розанова, там были Мартынов и Плетнев (последний спустя десяток лет проходил как подсудимый по одному из процессов и был осужден по обвинению в том, что по заданию Ягоды способствовал смерти М. Горького и других лиц).

Подчинившись совету врачей, мы написали Михаилу Васильевичу небольшую теплую, дружескую записку с пожеланиями скорейшего выздоровления.

Писал ее Киров, а подписали все трое. Однако все сложилось трагично. 31 октября 1925 г. Фрунзе не стало»

В ходе операции, в 17:00 Микоян, Киров и Сталин приехали чтобы навестить Фрунзе, но их не пустили и они оставили записку.

Действительно все так и было. В 5 часов вечера, т. е. уже после операции, в больницу приехали Сталин и Микоян, но в палату к больному их не пустили. Сталин передал Фрунзе записку:

«Дружок! Был сегодня в 5 ч. вечера у т. Розанова (я и Микоян). Хотели к тебе зайти, — не пустил, язва. Мы вынуждены были покориться силе.

НЕ СКУЧАЙ, ГОЛУБЧИК. Привет. Мы еще приедем, мы еще придем…».

Но увидеть живым Михаила Васильевича ни Кирову, ни Сталину, ни Микояну уже не пришлось. Через 30 часов после операции сердце М. В. Фрунзе перестало биться.