Мое военное детство в сибирской глуши

Раннее детство помню плохо. Первые мало-мальски осмысленные воспоминания связаны с годами войны, когда мы жили вместе с родителями отца в селе Знаменка Алтайского края, в то время там был райцентр. Обычная крестьянская усадьба по ул. Восточная 43, саманная хата с глиняным полом, множество хозяйственных помещений под одной крышей, огород, корова, позднее вырыли колодец прямо во дворе – это уже предел деревенского комфорта. Одним из первых в селе дедушка заложил садик. Усадьба и сегодня стоит на том же месте, а с легкой руки деда теперь уже вся улица утопает в зелени посадок.

Главой нашего рода по праву считается дедушка Иван Сергеевич. По возрасту ровесник И.В.Сталина   - с 1879 года рождения. Выходит, что к началу войны ему было где-то 62 года. На снимке он много старше, это конец 50-х – начало 60-х годов. Но внешне выглядит примерно так же. Буденновские усы. Рост выше среднего. В ходьбе припадал на правую ногу, но костылем не пользовался.  Кроме того, у него была повреждена правая рука, так что даже пользоваться ложкой за столом было затруднительно. Мама рассказывала, что дедушка в годы первой мировой попал к немцам в плен. Бежал. Скрывался в стогах сена на лугах. Полевая жандармерия в поисках беглецов пронизывала их  штыками и саблями со всех сторон. Таким слепым уколом дед был ранен в плечо, стерпел, себя и товарищей не выдал. Следы кровы стерли слои сена. Последствия остались.

Строгий взгляд, иногда с хитринкой, легкой усмешкой. Внешне его сильно напоминает Сергей, но в отличие от него дедушка всегда был немногословен и сдержан в отношениях с людьми. Но, разыграть и подшутить был мастер. В результате совместной, хотя и непродолжительной по срокам, жизни, я познакомился с украинским разговорным языком и сельским укладом жизни, зато до конца дней получил проблемы с ударениями отдельных слов. В это время я освоил технику чтения, по 2-3 раза в день бегал в библиотеку и читал все подряд, не вникая в содержание. Помню, читал ему вслух раздел газеты  «Сегодня в номере». Дело выглядело так, будто это поощрение и контроль. Не уверен, что дедушка владел грамотой.

Дед был непререкаемым авторитетом для всех, особенно для нас – малышни. Уже уверенно вставал на крепеньких ножках брат Валерий, родившийся 10.05.1939 года и названный в память погибшего летчика Валерия Павловича Чкалова.  А в сентябре 1942 у нас появился маленький Дима, названный, как и в 1946 г. Федя, в честь братьев отца, ушедших на фронт и не вернувшихся. В силу ряда причин малыш был болезненным и беспокойным. Уложить его спать было проблемой. Приходил дедушка, садился рядом с  детской кроваткой, и, глянув на внука, который моментально смолкал, уставившись на дедовские усы, дед не спеша приступал к сворачиванию цигарки. Когда он заканчивал эту процедуру, малыш спал. Дедушка шел курить на двор. В хате с низкими потолками, скромными окошечками без форточек дедушка не курил.

Он никогда не оставался без дела, и было счастьем крутиться рядом в надежде чем-то помочь, хотя бы подать нужный инструмент. Помню, когда я ему надоел своей назойливостью и, возможно, мешал, он дал  мне самостоятельное задание. Ящик ржавых кривых гвоздей (в хозяйстве ничего не выбрасывали), наковаленку и молоток: выправляй! Как я с этим мучился, до сих пор не забуду. Молоток в те годы для меня – как сейчас кувалда. И гвозди почти в палец толщиной. Да каждый второй удар по пальцам…  Зато до сих пор слесарная работа с металлом у меня в числе любимых занятий. Хотя квалификации высокой не достиг, практики все же маловато было. Возможно, на выбор профессионального профиля повлияло еще одно важное событие. У меня в детстве был свой автомобиль. Педальный. С настоящим рулем. Скорость движения – 3-4 км в час. Запас хода – сотни метров, в зависимости от выносливости водителя. Не помню, чтоб сильно эта игрушка меня увлекала, с конями не сравнить, но факт такой, как говорят, имел место. То ли его купили за куриные яйца, то ли потом продали. Но как-то с яйцами была эта история связана.

Было твердое убеждение, что умение   работать с землей, скотиной (особенно с конями), деревом, металлом – главное занятие мужчины, важнее ничего нет. Учителей он уважал, правда, не всех. Одна учительница при нем откинулась на спинку стула, покачиваясь на двух его задних ножках. Этого было достаточно, чтобы  в глазах дедушки  она навсегда утратила уважение и авторитет. Выражение «интеллигент» у дедушки приобретало обидный оттенок ничтожного неумехи. Не забывайте, это было в начале 40-х в глухой сибирской деревне, в 70 км от железной дороги. Мне казалось, что он адресует это определение отцу, который в это время уже был на партийной работе. Было обидно, и я до сих пор стесняюсь быть интеллигентом.

С тех пор некоторые неистребимые привычки сохранились на всю жизнь. Даже в пустяках. Дедушка воспитал уважительное отношение к еде, особенно к хлебу. Крошки, оставшиеся после разрезания булки, тщательно собирались. Это был как бы овес, а мы, дети, лошадки, и каждый получал свою порцию с его ладони. Хотя чего-чего, а хлеба хватало. Вкуснейшего, бабушкиной домашней выпечки. Пекли в большой подовой печи раз в неделю, в течение всего этого периода хлеб не черствел. До сих пор, имея дедушкин возраст и некоторый избыток веса, кашу, макароны, варенье и чай я употребляю только с хлебом.

Голода не было. Во всяком случае, мы, дети, его не чувствовали. Все же проблемы в этом плане, похоже, были. Потому что при первой возможности нас с братом устроили в детский сад, где кормили получше. Садик запомнился весёлыми подвижными играми, общением со сверстниками. Чёрный хлеб давали к обеду порциями, он был сырым и липким внутри. Среди нас была дочка заведующей, очень красивая девочка, которую мы просто обожали. А она обожала хлебные корочки. Мы с удовольствием отдавали ей корочки, и были просто счастливы, что этим могли её порадовать. Возможно, мне было ещё мало лет, к тому же в детстве я был малорослым и хиловатым. Помню, что у меня был приятель-защитник не намного старше, но самоуверенный до наглости. Он мог подойти к обидчику постарше его самого, плюнуть ему в лицо и разбить нос для начала. Не запомнил его имени. А вообще каких-либо смертных обид и несправедливостей в глубоком детстве, тем более позднее – не припомню. Было дело – один придурок года на 3-4 постарше воткнул в ногу разгорающуюся головку спички, да она так и осталась торчать. Кажется, единственный случай такой впечатляющий.  Зато не раз старшие ребята выручали в критической ситуации. 

Один из памятных эпизодов совместной жизни с дедушкой. Начало войны. Машин не было. Лошадей отправили на фронт и на колхозные поля. Нужен был свой транспорт, чтобы за летне-осенний период заготовить сено и топливо (топку) в виде кизяков, камышовых снопов, хвороста. Это был практически безлесный район на северном берегу Кулундинского озера. Дедушка запряг двух молодых коровенок в сани (летом!), разрешил нам, ребятне, занять места пассажиров, и дал свободу «паре гнедых». Они пронесли нас диким галопом 500 или более того метров, приустали, смирились, встали. Не успели мы разбежаться, как из-за стресса и перегрузок животные окатили нас с ног до головы жидким летним помётом. Хохоту было… Кстати, это «добро» от скотины никогда не считалось поганым (кроме поросячьего), а конский был даже приятен, но об этом позднее.

После отъезда зимой 1942 года наши встречи стали довольно редкими, но регулярными. Отец каждое лето в отпуск привозил всю семью в наше родовое гнездо, где мы проводили два-три дня. Даже когда мы переехали в 1949 году в Павловск и путь до Знаменки составлял 280-300 км в зависимости от маршрута, частично полевыми дорогами, об асфальте тогда и не помышляли.

Видимо, в одну из таких встреч, когда я уже был годами чуток постарше, дедушка, будучи человеком малословным, даже неразговорчивым, рассказал пару эпизодов из своей молодости: парубком довелось ему участвовать в полевых работах – то ли на Херсонщине, то ли в Таврии – под надзором хозяйского надсмотрщика, который находился на  вышке и наблюдал окрестности в бинокль. Некоторые из работников, замечая, что за ними наблюдают, спускали штаны и поворачивались к надзирателю спиной. Похоже, другими возможностями протеста  не располагали. Дедушка не сказал, участвовал ли в таких акциях он сам, но отношение к ним чувствовалось явно одобрительное.

В  годы солдатчины группой заходили в магазинчик. Наиболее шустрый и разговорчивый отвлекал продавщицу нехитрыми вопросами: «Шо це воно такэ? Скильки стое?» В то время как другой не менее шустрый из-за спин первого ряда пикой накалывал булку-другую хлеба и передавал товарищам, стоящим сзади.  Запомнилось, что в этом эпизоде участвовала именно пика. Может, это казацкие части были? У Григория Мелехова, помнится, тоже пика была…

Был исключительно сдержанным человеком. Свое неудовольствие выражал нахмуренной бровью, молча. Дед никогда не сквернословил. Ни разу не видел и не припомню его хмельным. Хотя праздничные застолья изредка случались.

Если Иван Сергеевич был бесспорным лидером и главой семьи, то её душой и центром притяжения была, несомненно, бабушка Степанида Васильевна. Невысокого росточка, с негромким голосом, бесконечно добрая, заботливая, приветливая, она была для нас малышей второй мамой, особенно, когда первая была на работе – а работала она постоянно, всегда, с утра до вечера.

На ней держался дом, очаг, стол – всё, что составляет в семье источник жизни. Помню идеальный порядок, чистоту, ухоженность. Не забудем, жили на земле в прямом смысле. Повторюсь про глиняные полы, которые обрабатывали жидким глиняным раствором. Уже потом появились деревянные и даже крашеные. Освещение керосиновыми лампами – зимой при застывших маленьких окошках почти весь день. Как-то без особой помпы – электрический свет. До розеток и бытовых электроприборов было еще очень далеко, но и это уже был колоссальный шаг к прогрессу – можно было читать!

Бабушка была исключительно чистоплотна и аккуратна. Говорят, в молодости она была в горничных у богатых людей. Думаю, она попала туда, благодаря этим качествам. Изумительно вкусно готовила. Особенно борщ. Больше такого не встречал – да простят меня нынешние хозяйки. Пекла в русской печи потрясающий хлеб. Видимо, и мука была соответствующей кондиции, ну а уж квалификация и талант – бесспорно. Именно в таких  случаях говорят – с душой. Особых лакомств не припомню. Блины – разумеется, с маслом, сметаной. Куриные яйца в разном приготовлении. Изредка – исключительно зимой – пельмени. Мясо было редкостью. Холодильников не было, хранить негде.

Иконы в доме были. Но каких-то религиозных процедур, молений и пр. не припомню. За стол садились тоже без молитвы. Когда с этим ритуалом я встретился в 1997 году в США, это было в диковинку. Что партийность отца была причиной, маловероятно. Однако, позднее, когда нас братьев уже было трое, потом четверо, мать каждый вечер, укладывая нас спать, потихоньку крестила. Чтоб посты соблюдать – такого тоже не было. Но поскольку условия для жирования тоже отсутствовали, то всё шло естественным укладом жизни и не противоречило обычаям. Уже позднее, когда с фронта пришли похоронки на всех  трех ушедших воевать моих дядей – бабушкиных сыновей – она стала часто болеть, много плакала. Для них с дедом пристроили комнатку, где она проводила большую часть времени, полностью потеряв зрение. Говорили, что она выплакала глаза по погибшим сыновьям. Их имена – Ивана Ивановича, Дмитрия Ивановича, Фёдора  Ивановича – высечены на гранитном монументе в центре села.

Позднее бабушка некоторое время жила в нашей семье. Мама водила её по врачам, была такая нужда. «Ты, дочка, не кажи им, скильки мени, годов, – говорила бабушка матери. – Бо  скажуть, стара, чего её лечить». Было ей в ту пору около 70. Тогда лечили всех – как умели и как могли. В наши дни – другое дело.

У дедушки и бабушки Иванченок было шесть сыновей и одна дочь – Евдокия. Отец был из числа средних сыновей,  родился в Знаменке 26  марта 1916 года (умер 15 ноября 1982 года на 67-м году жизни). Возможно, время было трудное – гражданская война, возможно условия жизни тяжелые – отец был не особенно физически развит, хотя, как все наши родичи, отличался высоким ростом, располагающей внешностью, незаурядным интеллектом и высокой работоспособностью. Это предопределило его жизненный путь как работника умственного труда. Для его поколения вовсе не исключительный.

 Советская власть открыла широкие возможности для всех крестьянских детей, другое дело – кто как сумел эти возможности использовать.. Единственным наследником крестьянского труда из всех батькиных братьев стал Петр Иванович – первоклассный конюх в райотделе милиции и человек высоких нравственных качеств. У него был дефект речи – даже не заикание, а задержка и медленный  темп разговора.  Примерно в 1960 году, работая в Магадане, я случайно встретил полковника милиции Быкова Михаила Сергеевича, начальника областной ГАИ. Узнав, что я родной племянник дяди Пети, которого он когда-то знал, он мертвой хваткой в  меня вцепился, чтобы перетащить к себе на милицейскую службу. Вот такая была репутация. К счастью, я устоял, о чем не жалею. Остался внештатником – тогда это практиковалось. И удостоверение неплохо помогало мне, когда мотался по Колымской трассе по комсомольским делам на попутных грузовиках. Запреты брать попутчиков были из-за опасения нарваться на беглых зэков.

Где и сколько отец учился – установить трудно, достоверных сведений, тем более документов нет. Разглядев недавно повнимательнее отцовскую трудовую книжку (она сейчас хранится в фондах Павловского районного музея), я был  поражен: с 17 лет он уже школьный учитель, а в 19 лет – заведующий сельской школой. В это время и произошла встреча наших родителей. Мама была одним из учителей в отцовской школе. Причем, не единственной, так что у батьки был выбор. Впрочем, в глазах дедушки мама не была идеальной кандидатурой – весёлая, жизнерадостная, певунья, хохотушка – словом, недостаточно серьезная девушка. К счастью, отец был иного мнения. Много лет спустя, когда у меня была своя  «Волга» и мы с родителями ехали в очередной раз на нашу малую Родину, на отрезке Камень-Баево (была жуткая грязь, разбитая грунтовка, совершенно непроезжие деревенские улицы, которые мы нередко объезжали полями) мама призналась, что этот путь она проделывала на велосипеде с грудничком Валерием, который был подвязан на материнской груди простынкой, так что, возможно, на ходу и подкормиться мог. Ездила в педучилище сдавать какие-то экзамены. Так что карьера неукротимого велогонщика у Валерия Васильевича имеет глубокие корни, можно сказать, закрепилась в нем с молоком матери.

Отец, видимо, неплохо справлялся  с работой, потому как перед войной в возрасте 24-25 лет он уже возглавлял Знаменский районный отдел народного образования.  К тому времени появился на свет мой братик Валерий, которого мы между собой всегда звали Валиком. На нём я отрабатывал навыки няньки, хотя разница в возрасте у нас была чуть более 1,5 лет. Сохранились смутные воспоминания, как мы с ним, гуляя сами по себе, едва не кувыркнулись в выгребную яму. Возможно, именно после этого случая мы переехали под крышу дедушкиного дома на ул. Восточную.

В начале войны отца призвали и с командой земляков отправили в краевой центр Барнаул.  Мама плакала, как все женщины, а мы, малышня, еще ничего не поняли. Через какое-то время отца вернули обратно. Как выяснилось, он жил и работал с одной почкой, которая к тому же неважно справлялась со своей функцией. От этого он и умер в последующие годы, сильно не добрав срок, отведенный природой.

Позднее какое-то время, когда уже шла война, отец работал заместителем начальника политотдела Знаменской машинно-тракторной станции (МТС), и мы жили в одной или двух комнатах там же. Помню аллеи настоящих оливковых деревьев, их называли маслины. Стоянки громадных комбайнов, от которых нас нещадно гоняли, потому что разные шестерёнки, цепи и иные железки были самыми заветными игрушками. Местность равнинная, зимой на санках мы с пацанами катались на откосах огромной силосной ямы. Края были скользкими до невозможности. Как-то получилось так, что все сверстники разбежались, я остался один в яме и не мог выбраться. Стемнело, руки озябли. Я карабкался наверх, и тут же бессильно сползал на животе вниз. Вытащил случайный прохожий. Особых последствий это не повлекло, даже не простудился.

Из самых приятных воспоминаний были 1-2 визита в сады, которые размещались в поселке или хозяйстве им. Фрунзе – это 7-8 км в сторону Танцереевки-Суетки. Там мы лакомились невиданными ягодами и фруктами. Думаю, это были яблочки-полукультурки, может, малина-смородина. Сейчас на этом месте едва заметны следы былой человеческой деятельности.

Припоминаю какой-то эпизод нашей жизни в совсем уж глухой деревне. Дома до крыши в снегу. Пешеходные тропы в сугробах, как траншеи. По утрам хозяйки затемно выходят на улицу и смотрят –  может, у кого-то уже дым из трубы идёт.  Идут с совочком «за жаром». Набирают угольков, бегом домой, и с помощью щепок, бумаги разжигается очаг. Ходили друг к другу за солью, спичками – в долг, чтобы потом и самим кого-то выручить. Иной раз бывали «гости». Путники, которых ночь заставала в окрестностях деревни, просились переночевать в первый попавшийся дом. Отказы были редки. Порой привечали бродяжек-нищих. Накормить, дать кусок хлеба – святое дело. Это были люди пришлые, спугнутые войной. Рассказывали о бомбёжках, зверствах фашистов, голоде. Мы сами, как я понимаю, жили скудно. Но ущемленности, тем более, обреченности не было и в помине. Всем было понятно – война, временные трудности. Была твёрдая уверенность, что до крайности никто не допустит, о нас помнят и в меру возможностей военного времени заботятся.  При этом рассказывали, какая замечательная жизнь была до войны. Цены на жизненно важные продукты и товары называли просто фантастические – какие-то копейки и рубли. Но безоговорочно верилось, что после разгрома врага будет ещё лучше.

Всерьёз говорили о волчьей опасности, особенно для детей и женщин. Предполагается миграция зверей из прифронтовой полосы, где они попробовали человечины. Помню рассказ о том, как среди бела дня волк на глазах матери подхватил за рубашонку игравшего во дворе 3-4 летнего малыша, и был таков. А уж зарезанным овцам и скотине покрупнее счёта не было. Охотники-то все были на войне.