Жажда правды и права. Пророчества Ф.М. Достоевского

Творчество Ф.М. Достоевского (1821 - 1881) - одно из вершинных достижений русской классической литературы - справедливо уподобляют космосу. 

Созданный писателем художественный мир столь грандиозен по масштабам мысли и чувства, глубине духовных проникновений, что представляет собой своего рода необъятную вселенную.

Феномен Достоевского заключается в том, что интерес к нему во всём мире не только не ослабевает, но со временем всё более возрастает. Ведущие университеты Западной Европы, США, Японии и других стран уже давно и достаточно глубоко изучают творчество великого русского классика не только на факультетах филологии, но и философии, психологии, юриспруденции, социологии, смежных дисциплин.

Но в своём Отечестве Достоевского-пророка вспоминают по преимуществу в годы "круглых" дат. С сожалением приходится констатировать, что Россия в этом отношении выступает в парадоксальной трагикомической ситуации "сапожника без сапог", оставляя труды своего выдающегося соотечественника, равно как и многие другие духовные ценности, на периферии общественного сознания. В то же время освоение открытий Достоевского может принести не умозрительные, а практически насущные результаты для создания прочного духовно-нравственного фундамента современного общества.

В своих трудах писатель остро поставил ряд кардинальных для человечества тем и проблем: какова природа добра и зла; как уживаются в душе человека стремление к саморазрушению и самовосстановлению - "идеал содомский" с "идеалом Мадонны"; в чём сущность и назначение жизни; как преобразовать мир на основах духовности, нравственности, уважения достоинства личности; как соединить в нераздельное целое справедливость, законность, правосудие. Ответы на эти и другие "вечные" вопросы, над которыми издревле бьётся человеческое сознание, выдающийся художник и мыслитель оставил в своих произведениях, которые сегодня воспринимаются как пророчество, провозвестие, как дар и задание непрестанного совершенствования.

Апеллируя к "Вечной Истине", Достоевский выражает твёрдое убеждение в том, что "люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей". В новом тысячелетии современное человечество живёт всё теми же грядущими упованиями. "А между тем так это просто: в один бы день, в один бы час - всё бы сразу устроилось! - утверждает писатель устами героя своего "фантастического рассказа" "Сон смешного человека" (1877) . - Главное - люби других как себя, вот что главное, и это всё, больше ровно ничего не надо: тотчас найдёшь, как устроиться. А между тем ведь это только - старая истина, которую биллион раз повторяли и читали, да ведь не ужилась же!". Выраженный в предельно простой и всякому понятной форме христианский идеал, заповеданный в Евангелии, к которому обращается Достоевский: "возлюби ближнего твоего, как самого себя" (Мк. 12: 31), - по высоте духовного задания оказывается до сих пор непосильным, недосягаемым и непревзойдённым. Новый Завет вечно нов и всё так же принадлежит горизонту нездешнего бытия.

Исследуя духовную природу человека и состояние общества, писатель-пророк в своих открытиях предвосхищал будущее. "По глубине замысла, по широте задач нравственного мира, разрабатываемых им, этот писатель стоит у нас совершенно особняком, - писал о Достоевском М.Е. Салтыков-Щедрин. - Он не только признаёт законность тех интересов, которые волнуют современное общество, но даже идёт далее, вступает в область предвидений и предчувствий, которые составляют цель не непосредственных, а отдалённых исканий человечества".

"Предвидения" и "предчувствия" писателя подтверждаются движением истории. В.Ф. Переверзев в статье к 100-летию классика "Достоевский и революция" (1921) проводил мысль об острой современности его творчества в тот "момент великого революционного сдвига, в момент катастрофического разрушения отжившего старого мира и постройки нового.Достоевский - всё ещё современный писатель; современность ещё не изжила тех проблем, которые решаются в творчестве этого писателя. Говорить о Достоевском для нас всё ещё значит говорить о самых больных и глубоких вопросах нашей текущей жизниЧитайте Достоевского, и вы многое поймёте". Пережив в очередной раз "катастрофическое разрушение" устоявшегося, мы и сегодня можем с полным основанием присоединиться к этой оценке.

Хаотическое состояние капиталистической России в "наше зыбучее время", когда традиционные ценности и сами понятия о добре и зле начали меряться "аршином близорукой выгоды", стали размытыми, относительными, охарактеризовано в романе "Бесы" (1872): "точно с корней соскочили, точно пол из-под ног у всех выскользнул". Прочную опору в этом шатком мире писатель обрёл в православной вере с её идеалами жертвенной любви к Богу и ближнему, "потому что Православие - всё". Эту отточенную формулу заносит Достоевский в свои записные книжки, хранящие столь же заветные мысли: "Нации живут великим чувством и великою, всё освещающей снаружи и внутри мыслью, а не одною лишь биржевой спекуляцией и ценою рубля"; "В Европе - выгода, у нас - жертва..."; "Русский народ весь в Православии и идее его". Писатель усматривал в Православии не одну только догматику, но главное - живое чувство, живую силу. "Вникните в Православие, - призывал Достоевский, - это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа нашего в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации. В русском христианстве по-настоящему и мистицизма-то нет вовсе, в нём есть одно человеколюбие, один Христов образ - по крайней мере это главное".

Формально-показная, официозная набожность, во многом принятая в настоящее время, ведёт к тому, что от Бога остаётся "мёртвый образ, которому поклоняются в церквах по праздникам, но которому нет места в жизни". Об этом размышлял писатель в своём последнем романе "Братья Карамазовы" (1881). Герой романа - чистый сердцем и помыслами Алёша Карамазов - старается следовать евангельскому завету "раздай всё и иди за Мной". В отличие от фарисействующих псевдопоследователей Христа, пытающихся с выгодой приспосабливать "под себя" Божьи заветы, Алёша стремится к абсолютному идеалу высшей Истины: "Не могу я отдать вместо "всего два рубля, а вместо "иди за Мной ходить лишь к обедне".

Идейно-художественная система Достоевского в целом сформировалась на почве его глубоко религиозного мировоззрения. Основы христианского мировидения и нравственного развития личности изначально закладывались в традициях семейного воспитания. Русская семья имела утраченный ныне статус "малой церкви", где дом - храм; очаг - алтарь; семейный уклад - благочестие; идеал - любовь к Богу и ближнему; дружелюбие и взаимопонимание между чадами и домочадцами. Достоевский вспоминал: "я происходил из семейства русского и благочестивого... Мы в семействе нашем знали Евангелие, чуть ли не с первого года". Самые ранние детские переживания религиозного характера писатель хранил всю жизнь. Он запомнил, как около трёх лет отроду он прочёл при гостях молитву: "Всё упование, Господи, на Тя возлагаю, Матерь Божия, сохрани мя под кровом своим", - чем привёл всех в состояние радостного умиления; как в церкви мать причащала его, двухлетнего, и как "голубок пролетел из одного окна в другое". Возможно, эти первые сокровенные впечатления, вызванные Светом и Словом (то и другое - имена Бога в Новом Завете), способствовали пробуждению в ребёнке "нового, уже сознающего себя и мир человека".

Детская непосредственная религиозность, примиряющая веру с рассудком, впоследствии укрепилась осознанным убеждением. "Записная книжка" писателя содержит глубоко выстраданное признание: "Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла".

В своей собственной семье Достоевский был нежным и заботливым отцом, талантливым педагогом и воспитателем, внимательным ко всем проявлениям детской натуры. Он делал всё, "что можно бы сделать трудом и любовью, неустанной работой над детьми и с детьми, всё, чего можно было бы достигнуть рассудком, разъяснением, внушением, терпением, воспитанием и примером". "Главная педагогия - родительский дом", - уверен писатель. Основой его воспитательной доктрины явилась религиозно-философская идея о человеке как "венце творения", об уникальности и неповторимой ценности каждой человеческой личности. О своём первенце - дочери Соне - Достоевский писал А.Н. Майкову в мае 1868 года: "Это маленькое трёхмесячное, такое бедное, такое крошечное - для меня было уже и лицо, и характер". В очерке "Фантастическая речь председателя суда" (1877) читаем: "у ребёнка, даже у самого малого, есть тоже и уже сформировавшееся человеческое достоинство". Этот тезис получил глубокую психологическую и социально-нравственную разработку в трудах Достоевского задолго до принятия Всеобщей декларации прав человека (1948), где в первой же статье утверждается право каждого на достоинство от рождения: "Все люди рождаются свободными и равными в своём достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства".

Указанный декларативный призыв к мировому сообществу до сих пор остаётся нереализованным благим пожеланием. Во многом потому, что во главу угла человеческих взаимосвязей ставятся товарно-денежные отношения, расчёт, эгоистический интерес, что в свою очередь влечёт подмену Бога ложными кумирами и бездушными идолами. Служение "золотому тельцу" неизбежно ведёт к звериным установкам типа "глотай других, пока тебя не проглотили", в итоге - к духовно-нравственному одичанию и вырождению.

Современное прочтение романа "Братья Карамазовы" - художественного и духовного завещания писателя - показывает, что его тревожные предчувствия сбываются с поразительной точностью. Вот одно из текстуальных подтверждений: "не исказился ли в нёмлик Божий и правда Его? У них наука, а в науке лишь то, что подвержено чувствам. Мир же духовный, высшая половина существа человеческого отвергнута вовсе, изгнана с неким торжеством, даже с ненавистью. Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно, и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство! Ибо мир говорит: "Имеешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножайИ что же выходит из сего права на приумножение потребностей? У богатых уединение и духовное самоубийство, а у бедных - зависть и убийство, ибо права-то дали, а средств насытить потребности ещё не указали.куда пойдёт сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумывал? В уединении он, и какое ему дело до целого. И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше".

Ни наука, ни социальные реформы не способны вывести человека и общество из разъедающего состояния всеобщей уединённости. На бессилие рациональных, прагматических подходов, их духовно-нравственную несостоятельность указывал писатель: "Никогда люди никакою наукой и никакою выгодой не сумеют безобидно разделиться в собственности своей и в правах своих. Всё будет для каждого мало, и все будут роптать, завидовать и истреблять друг друга". Достоевский предупреждал о том, что поглощённость материальными интересами, рост индивидуализма и катастрофический распад личности при утрате высших идеалов и веры в Бога приведут человечество к антропофагии (людоедству).

Духовное начало, "искра Божья" - первостепенное, что выделяет человека среди других существ. В то же время "сделаться человеком нельзя разом, а надо выделаться в человека". Писатель справедливо полагал, что для становления личности одного разума, образованности недостаточно, поскольку "образованный человек - не всегда человек честный и что наука ещё не гарантирует в человеке доблести". Более того - "образование уживается иногда с таким варварством, с таким цинизмом, что вам мерзит".

Родителям, наставникам, учителям - всем тем, кому доверено воспитание юных душ, - необходимо постоянно заботиться о самовоспитании и самодисциплине: "ревностный отец даже должен иногда совсем перевоспитать себя для детей своих". "Мы не должны превозноситься над детьми, мы их хуже, - говорил писатель. - И если мы учим их чему-нибудь, чтобы сделать их лучше, то и они нас делают лучше нашим соприкосновением с ними. Они очеловечивают душу нашу". Отцам семейства, которые "лишь откупились от долга и от обязанности родительской деньгами, а думали, что уже всё совершили", Достоевский напоминает, что "маленькие детские души требуют беспрерывного и неустанного соприкосновения с вашими родительскими душами, требуют, чтоб вы были для них, так сказать, всегда духовно на горе, как предмет любви, великого нелицемерного уважения и прекрасного подражания". В "Братьях Карамазовых" выражена заветная мысль об особенной, "ещё в ангельском чине", природе ребёнка: "Дети, пока дети, до семи лет, например, страшно отстоят от людей: совсем будто другое существо и с другою природой". Всё это обращает к евангельской заповеди "Будьте как дети". Христос говорит ученикам: "если не обратитесь и не будете как дети, не войдёте в Царство Небесное" (Мф. 18: 3).

Писатель следил за религиозно-нравственным формированием своих детей и указывал на громадное универсально-воспитательное воздействие Священного Писания: "Библия принадлежит всем, атеистам и верующим равно. Это книга человечества". На пороге инобытия он читал детям новозаветную притчу о блудном сыне. И умер с Евангелием в руках. Новый Завет, провожая писателя в вечность, открылся на словах Христа: "не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду".

Современники Достоевского сохранили воспоминания о его отношении не только к собственным, но и к чужим детям. Их судьбы постоянно тревожили сознание и душу: "Дети - странный народ. Они снятся и мерещатся". Христианское воспитательное credo Достоевского получило многообразное воплощение в письмах, дневниках, заметках, публицистике; наиболее глубокую разработку - в художественном творчестве, во всех без исключения произведениях. Можно утверждать, что творчество писателя в целом - своего рода "религиозно-педагогическая поэма".

Так, "Подросток" (1875) - в полной мере "роман воспитания". Главный герой - вступающий в жизнь юноша Аркадий Долгорукий - порабощён ложной идеей "стать Ротшильдом". Он считает, что "деньги - это единственный путь, который приводит на первое место даже ничтожество". В черновиках к "Подростку" охарактеризована ситуация, на почве которой вырастают идеи преступной наживы: "Треснули основы общества под революцией реформ. Замутилось море. Исчезли и стёрлись определения и границы добра и зла.Нынче честно не проживешь". В то же время, по убеждению писателя, "основные нравственные сокровища духа, в основной сущности по крайней мере, не зависят от экономической силы". Подросток постепенно освобождается от маниакальной цели обогащения, достигаемого любыми способами. В стремлении к праведной жизни происходит "восстановление падшего человека".

В "Подростке" и "Дневнике писателя" Достоевский исследовал также проблему "разложения семейного начала" и пришёл к выводу, что "случайность современного русского семействасостоит в утрате современными отцами всякой общей идеи в отношении к своим семействам, общей для всех отцов, связующей их самих между собою, в которую бы они сами верили и научили бы так верить детей своих, передали бы им эту веру в жизнь.самое присутствие этой общей, связующей общество и семейство идеи - есть уже начало порядка, то есть нравственного порядка, конечно, подверженного изменению, прогрессу, поправке, положим так, - но порядка".

С утратой общей идеи и идеалов также изнутри подрывается лад современной семьи. Понятия: супружество, семья, отцовство, материнство, детство - духовно опустошаются, становятся лишь правовыми категориями и терминами Семейного и Гражданского кодексов. Отношения в семье зачастую строятся не на незыблемом "камне" духовно-нравственного фундамента, а на "песке" формальной юридической связи сторон брачного контракта, гражданско-правового договора, наследственного права и т.п. Если нет глубинной духовной опоры, скрепляющей семейный очаг, то семья неизбежно становится ненадёжной, зыбкой, "случайным семейством" - по определению Достоевского.

"Больные" вопросы: "как и чем и кто виноват?"; как прекратить детские страдания; как "сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё" - с особенной силой поставлены в "великом пятикнижии" ("Преступление и наказание", "Идиот", "Бесы", "Подросток", "Братья Карамазовы"). Среди основных идей последнего романа - сокровенная мысль: достижение мировой гармонии "не стоитслезинки хотя бы одного толькозамученного ребёнка".

По воспоминаниям известного русского юриста, литератора и общественного деятеля А.Ф. Кони, Достоевский "безгранично любил детей и старался своим словом и нередко делом ограждать их и от насилия, и от дурного примера.Но с детьми для юриста связан, помимо святой задачи их защиты от насилия и нравственной порчи, ещё один из важнейших и труднейших вопросов- о применении к ним уголовной кары". Знаменитый адвокат настоятельно советовал коллегам-юристам сверяться в своих решениях с Достоевским: "всякий, кто захочет вдумчиво подвергать детей карательному исправлению, не раз должен будет искать совета, разъяснения, поучения на страницах, написанных ихдругом и заступником".

Посещая колонию малолетних преступников, Достоевский приходит к выводу о том, что именно "зверски равнодушное" отношение государства и общества к молодому поколению вытравляет в юных душах "всякие следы человечности и гражданственности". Писатель нашёл "недостаточными" имеющиеся в арсенале юридической системы "средства к переделке порочных душ в непорочные".

"Если что и охраняет общество даже в наше время и даже самого преступника исправляет и в другого человека перерождает, то это опять-таки единственно лишь закон Христов, сказывающийся в сознании собственной совести", - размышлял Достоевский в романе "Братья Карамазовы". Свои чаяния он выразил устами "русского инока" старца Зосимы: "если бы всё общество обратилось лишь в церковь, то не только суд церкви повлиял бы на исправление преступника так, как никогда не влияет ныне, но, может быть, и вправду самые преступления уменьшились бы в невероятную долю. Да и церковь, сомнения нет, понимала бы будущего преступника и будущее преступление во многих случаях совсем иначе, чем ныне, и сумела бы возвратить отлучённого, предупредить замышляющего и возродить падшего".

Утрата веры в Бога и бессмертие, заглушающая голос совести, ведёт к преступной теории "всё позволено", к власти "элиты" над "муравейником", "слабосильными бунтовщиками", которые под конец "станут послушными". "Покорное стадо" не в силах вынести свободы, а значит - и нравственной ответственности, - данной Христом, и принесёт эту свободу к ногам "избранных". В легенде Ивана Карамазова о "великом инквизиторе" этот наследник Римской империи строит свою власть на "чуде, тайне, авторитете" - на всём том, что отверг Христос, преодолевая дьявольские искушения. Инквизитор по-прежнему манит людей идеалом Христа: "мы скажем, что послушны Тебе и господствуем во имя Твоё. Мы их обманем опять, ибо Тебя мы уж не пустим к себе". В действительности власть отреклась от Бога и служит силе, противоположно направленной: "Мы не с Тобой, а с ним, вот наша тайна!мы взяли от него то, что Ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал Тебе, показав Тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными".

Именно антихристианское римское право лежит в основе современного российского законодательства. Сегодня вдумчивые учёные констати­руют неразработанность в праве аксиологических и антропологических под­ходов. По справедливому суждению современных правоведов, "в правовой науке мы привыкли заниматься непосредственными "замерами правовых явлений: преступности, деликтности, знания права населением и т.д.Наше право всё более вырождается в наукообразное законодательствоОтечественное право должно измениться. Юриспруденция, построенная на римскихформулах, должна обрести новую творческую форму в русском пра­вовом психологизме, выразителем которого был Ф.М. Достоевский". Вопросы, поднятые в творчестве классика, - "об абсолютном праве, об отношении права к вечным ценностям - к вере, Истине, справедливости" - не могут и не должны оста­ваться на задворках общественно-правового сознания.

Современная Европа, считает Достоевский, пошла по пути "великого инквизитора": "во многих случаях там церквей уже и нет вовсе, а остались лишь церковники и великолепные здания церквей, сами же церкви давно уже стремятся там к переходу из низшего вида, как церковь, в высший вид, как государство, чтобы в нем совершенно исчезнуть. Так, кажется, по крайней мере в лютеранских землях. В Риме же так уж тысячу лет вместо церкви провозглашено государство". Церкви в государстве отводится "как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, - и это повсеместно в наше время в современных европейских землях". В том же направлении развиваются нынешние российские государственно-церковные отношения.

Путь православной России, по Достоевскому, должен быть иным: "По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь церковью и ничем иным более".

В дискуссии о церкви и государстве старец Зосима, несмотря на скепсис оппонентов ("это, стало быть, осуществление какого-то идеала, бесконечно далёкого, во втором пришествии.Прекрасная утопическая мечта об исчезновении войн, дипломатов, банков и проч."), выражает несомненную веру в преображение жизни: "Правда,теперь общество христианское пока ещё само не готово и стоит лишь на семи праведниках; но так как они не оскудевают, то и пребывает всё же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества как союза почти ещё языческого во единую вселенскую и владычествующую церковь. Сие и бу́ди, бу́ди, хотя бы и в конце веков, ибо лишь сему предназначено совершиться! И нечего смущать себя временами и сроками, ибо тайна времён и сроков в мудрости Божией, в предвидении Его и в любви Его. И что по расчёту человеческому может быть ещё и весьма отдалённо, то по предопределению Божьему, может быть, уже стоит накануне своего появления, при дверях".

Одна из важнейших в системе идей Достоевского - мысль о личной нравственной ответственности каждого за состояние собственной души и за судьбы целого мира: "всякий человек за всех и за вся виноват, помимо своих греховИ воистину верно, что когда люди эту мысль поймут, то настанет для них Царствие Небесное уже не в мечте, а в самом деле". С точки зрения писателя, заниматься социально-политическими преобразованиями прежде христианского преобразования души человеческой - всё равно, что ставить телегу впереди лошади: "Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психически повернулись на другую дорогу. Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства".

На упреки в утопизме писатель отвечал, что он лишь "реалист в высшем смысле". Всё сбывается по Достоевскому. Жизнь подтверждает глубокую правоту его заветных идей. Писатель оставил неординарные и не лёгкие для исполнения заветы: не дать "низложить ту веру, ту религию, из которой вышли нравственные ос­нования, сделавшие Россию святой и великой"; "войти в борьбу" с "ужас­ными впечатлениями", "мрачными картинами", "искоренить их и насадить новые" - "чистые, святые и прекрасные". За прошедшее время значимость этих задач нисколько не уменьшилась.

Опыт писателя по религиозно-философскому, социально-психологиче­скому, этико-эстетическому осмыслению проблем бытия - "Жажда правды и права, как формулировал Достоевский, - по-прежнему требует серьёзного освоения и может сыграть неоценимую роль в духовно-нравственном развитии наших соотечественников, если только они не уподобятся библейским иудеям, гнавшим "пророков в своём Отечестве".

А.А. Новикова-Строганова, доктор филологических наук, профессор