СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ В ОСЛЕПИТЕЛЬНЫХ СНАХ или ВНЕЗАПНО УПАВШАЯ ОСЕНЬ.

СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ В ОСЛЕПИТЕЛЬНЫХ СНАХ  или

ВНЕЗАПНО УПАВШАЯ ОСЕНЬ.

Первая новость, которая бросилась в глаза –«На Таирова неизвестные открыли стрельбу».

Вторая –«Российские военные считают перемирие в Сирии бессмысленным».

Осень внезапно упала на Одессу и близкую к ней Молдавию (или Молдову, как вам там угодно говорить), и жара, на которую все жаловались, и нестерпимая жажда прохлады и осеннего чистого неба вдруг показалась смешной и ненужной. Потому, что на самом деле никто и не хотел ни прохлады, ни пронизывающего осеннего ветра, ни затяжных дождей, которые вот-вот должны были начаться.

Был у меня сегодня выходной, и я дал себе слово ни в коем случае не смотреть новости и не думать о политике, а просто поехать в те места, в которых раньше бывал практически каждый день, а с течением времени и двумя своими работами ездил все реже и уже давненько вовсе не бывал.

Именно поэтому, закончив утром все намеченные дела, сел я у вокзала в 28 трамвай и поехал в Парк Шевченко, который на самом деле всегда был недалеко, а в реальности казался просто местом на другой планете.

Вместе со мной в трамвай заползли две дамы неопределенно-пенсионного возраста, достаточно смешно одетые, и поэтому ужасно уверенные в себе, которые, несмотря на все мои старания усесться подальше от них, проползли-таки по полупустому трамваю вслед за мной, и сели прямо у меня за спиной.

И пришлось мне слушать кудахтанье, скакавшее с темы на тему.

И про бизнес мэра, и про несчастного Саакашвили, который спутал Одессу с Тбилиси и утонул в одесской коррупции, как в жидком тесте, и про то, что город стал грязным, и про неотложные дела той, что была в кошмарных солнцезащитных «консервах», у нотариуса.

А когда одна из них вышла у Музкомедии, вторая стала негромко мяукать что-то себе под нос, и я волей-неволей слушал ее мяуканье всю дорогу.

Разговаривали они друг с другом так, что ни хрена не было понятно, то ли они давно знакомы друг с другом, то ли познакомились только что на остановке, одна начинала другой рассказывать о Музкомедии, как будто другая была приезжей туристкой, а вторая ей поддакивала и продолжала начатые истории, и вся эта путаная словесная эквилибристика не давала от нее абстрагироваться и не давала думать о чем бы то ни было вообще.

Поэтому я был почти счастлив, когда трамвайчик протащился мимо смутно знакомых, потому то некоторые были отреставрированы и достроены, а некоторые и вовсе снесены с последующим возведением стилизованных новостроев, но таких родных и близких улочек, и остановился на прежней конечной, где часть пассажиров, как и прежде, поспешно выбежала, а часть поехала далее по маршруту, чтобы гарантированно сидеть, когда таковой начнется за следующим поворотом.

И старая конечная тоже было подновлена и заботливо подкрашена, только в ней уже располагалось невесть что, а не диспетчерская двух троллейбусных и двух трамвайных  маршрутов.

И, только выходя, я увидел, что в трамвае болтается объявление, в котором ОТТУ сообщает, что маршруты №15 и №4 упразднены, а 21 трамвай ходит теперь с Заставы совсем в другую, нежели раньше сторону.

А все эти маршруты я знал как свои пять пальцев и намотал на них немеряные километры в детстве, юности, да и во взрослом возрасте тоже.

Дома, в подвале которого располагался бар, где мы просиживали в свое время далеко за полночь с замысловатыми коктейлями, оказался снесен, и вместо него топорщилось новомодное 8 или 9 этажное здание (это смотря, считать ли этажом подвальный, чьи окна выгладывали из-под асфальта).

Я постарался не акцентироваться на переменах, произошедших вокруг меня, напомнив себе, что на самом деле я пришел повидаться с морем, на которое мне практически не удавалось выбираться ни этим, ни прошлым летом.

Я пришел искупаться в еще теплой морской воде, и, стуча зубами, быстренько переодеться прямо на берегу, потому что плавки на мне уже были надеты загодя, а каждую тропинку (так я, наивный, думал) в этом парке я знал наизусть, и просто хотел повидать свою родную Водную станцию, на которой мы провалялись столько летних дней, выпили столько сухого вина, просмеялись и проиграли в карты столько выходных, просидели на пирсе, ловя брызги от волн и проныряли в прохладную морскую воду прямо с конца этого самого пирса.

Тем более, что, если постараться и не смотреть на уродливое колесо обозрения, которое уже начало ржаветь, и на относительно недавнее новообразование в виде элитного дома прямо у караулки, где переодевается почетный караул на Аллею Славы, то все те же дети в матросской форме шли с почетного караула, и прогуливались морячки из ближайшей мореходки, и какие-то дети в черных бейсболках вдруг неожиданным почти строем пошли от углового здания, на котором я с удивлением прочитал табличку, сообщающую, что это теперь Академия МВД.

И, как всегда, приветливо глянул на меня знакомый до боли в глазах Обелиск Памятника Неизвестному Матросу.

Я вспомнил, что был у него и 10 Апреля и 9 Мая. Только людей тогда было море, и выглядело все совсем по-другому.

Несмотря на то, что деревья все еще не пожелтели.

Несмотря на то, что дождя не было, и солнце безуспешно пыталось отодвинуть тучи и глянуть в линяло-голубые просветы.

Булыжник был все тот же, старый, ребристый, местами провалившийся от времени, а местами выпирающий, с мелким подорожником между стыками, и ступеньки, по которым мы спускались на свой полудикий пляжик, тоже ничуть не изменились.

И металлические столбы, поставленные в далекое уже советское время и поржавевшие от морского воздуха, тоже не изменились, а просто присогнулись от того, что на них повисли кабели от каких-то, как грибы, выросших магазинчиков и кафешек, один из которых сожрал лодочную станцию, где плавали по выходным на лодках юные моряки, тоже были прежние.

И гранитные ступеньки с их неравномерными перепадами и парапетами, на которых отдыхали старички и старушки, тоже были те же самые..

И арка, которую тоже по давней традиции красили в желто-белые цвета, была та же самая.

Только раньше никто не разрешал ездить под нее на машинах, да по всем четырем пешеходным дорожкам, да на иномарках и продуктовых грузовичках, да еще так лихо, что старая арочка содрогалась, а пешеходы прыскали в разные стороны, как брызги из рассекаемой лужи.

Но тут я заметил уже прикрытый ресторан, который нахально выстроили  прямо в зеленой зоне и прикрыли крышами в стиле тропических бунгало, сооруженных из каких-то мелких прутьев.

А дальше- тщательно заколоченный общественный подземный туалет для тех, кто шел на пляж и с пляжа. Уродливо заколоченный сверху металлическими неподогнанными листами.

А далее открылся глазу и вовсе печальный пейзаж.

Потому что вместо любимой нами Водной станции, сидя на берегу которой мы с удовольствием наблюдали за лодками, открылись два уродливых отеля, с деревянными подмостками, о которые безуспешно бились осенние серо-зеленые волны и перилами из металлических труб, которые морская вода уже успела разъесть и поразить ржавчиной.

И бродили по этим подмосткам, шарахаясь от высоких брызг, немногочисленные постояльцы отелей.

Еще новых, но уже производивших впечатление покосившихся и постаревших.

На балконах которых стояли пластиковые стульчики, чтобы туристы могли любоваться морским пейзажем.

И никто на этих стульчиках не сидел, не сжимал перила руками, не любовался морем, а стекла балконов были слепые и мутные.

Примерно, как мои глаза, которым я не хотел верить, и которые отказывались проморгаться и сказать мне, что все это – не более, чем страшный сон.

А слева маячили какие-то металлические сооружения и разноцветные контейнера, наводившие на мысль о грузовом порте.

А справа и вовсе дорога была перекрыта, и чтоб посмотреть, что там, надо было возвращаться наверх и смотреть сверху.

Я спустился на мокрые дощатые подмостки, немного постоял под крепкими прохладными брызгами разъяренных волн, поймал ветровку, которую ветер уже почти сдул с наплечной сумки, и, чувствуя, что накупался и насмотрелся на сегодня достаточно, побрел к гранитным ступенькам- тому единственному, что увидел знакомого и родного в некогда родном и знакомом пейзаже.

Прощание с летом не задалось.

Все мои глобальные планы иногда с работы заезжать сюда, оказались несостоятельными и глупыми.

Часть дорогих воспоминаний утонула под деревянными подмостками и ржавыми перилами из труб, держась за которые , постояльцы двух полумертвых отелей, должны были спускаться к морю, чтобы искупаться и вернуться в номера.

Романтическая дымка воспоминаний, сквозь которую я смотрел на парк, рассеялась, и только теперь я увидел порванные ветром рекламы закрытых летних кафешек, обломанные ветром ветки, которые никто не убирал, засохшие деревья, которые некому было спилить, и безжалостно спиленные деревья, посаженные ранее для укрепления склона, вместо которых чья-то наивная рука усадила хилые сосенки.

Сектантов, которые сидели со своей самодельной витриной о Христе, на скамейке в глухой аллее, пирожки, выложенные на столике, мимо которого практически никто не ходил, и неожиданная театральная касса, где на витрине немо разорялся безотказный Гару, каждое лето приезжающий в Одессу поорать из Нотр-Дам-де-Пари, и- как ни странно –Татьяна и Сергей Никитины.

И старый булыжник перед аркой, в стыке которого гнездился мелкий подорожник, безуспешно пытавшийся скрыть, что булыжником этим давно никто не занимался, если не считать того, что поверх него под арку положили асфальт.

Под пешеходную арку, через которую раньше шли толпы веселых и беззаботных людей полежать на песочке и искупнуться после работы, а теперь ездили самые разные машины – от навороченных иномарок до продуктовых грузовичков, от которых редкие пешеходы разлетались на обочины.

Я брел мимо теннисного корта, на котором два пузатых бугая роняли ракетки под любопытствующими взглядами не менее пузатых рагулих в лосинах, мимо выстроенных против всяких законов двух жилых комплексов со шлагбаумами и строгими табличками «Въезд запрещен» у будки охранника в камуфляже.

Мимо узких клумб, огороженных старинными коваными решетками, на которых уныло сохла совсем сырая рыжая трава, вместо привычных цветочных бордюров, и чуть не заплакал, глядя на одинокую растрепанную оранжевую розочку, которая улыбалась мне с чудом уцелевшего розового куста.

Зато на трамвай остановке двое пожилых юношей жевали пирожки, сидя на двух разномастных табуретках с поломанными и замотанными скотчем ножками, и при этом усиленно сношали в руке свои непременные мобильные.

Зато патруль в разномастном военном камуфляже, состоящий из мальчишки, пузатого лысана и высокого алкаша, смешно прошествовал, напоминая какую-то сценку из забытого комического шоу.

Зато с десяток новых полицейских, тоже жующих пирожки, толклись на конечной остановке трамвая, всем своим видом напоминая  каркающих по вечерам на Ленина, а по утрам на Пушкинской ворон.

И каркали они так же, вразнобой, кто на суржике, кто на кондовом украинском, а кто на русском с гортанным донбасским гг, и только ни одного слова на родном, мягком, чуточку шипящем, прекрасном одесском выговоре.

Зато девицы в жутких кофточках с короткими ногами и низкими задами, лошадиным ржанием и непременным «мамо» в мобильный.

Вспомнилось, как знакомая рассказывала накануне, как гуляла со старушкой-матерью и увидела, как здоровый придурок в вышыванке с бело-синими квадратами ни с того, ни с сего дарил одного алкаша, который шел перед ним, ногой в голову, а второго не просто ударил, а еще и стал избивать лежачего.

А потом, с сознанием исполненного долга, зашел в магазинчик, чтобы купить себе минералки.

И она, усадив старушку на скамейку, металась, вызывая полицию и скорую, и пытаясь оказать помощь, а потом увидела патрульную машину и остановила ее, и тут как раз рагуль в вышыванке вышел из магазинчика, и она стала кричать на полицейских, что они обязаны его задержать, а когда они его задержали-таки, появился второй, постарше, в вышыванке с черно-красными квадратами, и полиция заменжевалась еще сильнее, и сосредоточилась на оказании помощи второму алкашу, который истекал кровью на тротуаре, и стала отказываться брать у нее телефон, как у свидетеля происшествия.

А старушка тем временем стала жаловаться, что устала, замерзла и хочет в туалет, и тогда она засунула насильно свой телефон так называемому офицеру. Но никто ей, понятное дело, не позвонил, спасибо, хоть скорая забрала избитого, и второй уехал вместе с ним.

И для меня этот рассказ был продолжением истории, в которой точно такой же ублюдок ударил алкаша, только ему не повезло, и его отоварили сидевшие неподалеку местные. Безо всякой полиции. С наслаждением слушая страшный вой и матюки на кондовом украинском.

И-Боже мой!- если б только я мог передать вам, как тяжело мне стало дышать после этого сдуру запланированного прощания с летом, каким отвратительным показался запах травы, которую где-то в парке за каким-то чертом косили газонокосилкой, каким жалким  виделся пустой  надувной бассейн у колеса обозрения, которым еще так недавно хвастались одесские порталы, и если б я мог этой писаниной передать вам хоть сотую часть тех чувств, что я испытывал, ожидая трамвая, вы бы не удивлялись, почему статья моя началась с увиденных мною новостей.

Потому что, пока я печатал свой горький текст, выскочило еще одно окошечко уведомлений, в котором сообщалось, что в Горках-2 в Подмосковье убит лидер «Оплота» Евгений Жилин.

Весна закончилась в 2014.

Жаркое лето- в 2015.

А в 2016, судя по всему, наступила поздняя осень.

За которой обычно приходит тяжелая и мрачная зима.

Уж и не знаю, суждено ли нам пережить ее, чтобы дождаться новой весны.

Виктор Гром.

Человек, в котором умирает надежда.