Детектор лжи

Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,Если ,конечно, и ту,и другую раздеть.   

(В. Высоцкий Баллада о Правде и Ложи)

 Всю ночь не спалось из-за ерунды, в общем-то, — вчера краем глаза, пока гладила белье, посмотрела передачу какую-то. Ну, обычное ток – шоу ни о чем: «пытали» мужика – участника на детекторе лжи. Вся его семья приехала, чтобы узнать правду, а заодно, и получить миллион. А, может, получить миллион, а, заодно, и послушать правду.

Вопросы, были, естественно, неслабенькие: изменяли ли Вы когда-нибудь жене, можете ли сказать в лицо теще (которая присутствует на передаче), что она готовит отвратительно, фантазировали ли Вы когда-нибудь о сексе с мужчиной, любите ли Вы до сих пор свою бывшую супругу и т.п.

Ага, ничего такого сложного, в принципе. Знал, куда идешь. Знал, что не про любимое лакомство за миллион спросят, правильно? Миллион хочешь? Ну, так «колись»! А детектор практически не обманешь — до съемок в темной комнате один на один с полиграфом беседовал, запрограммировал его на вибрации своего мозга или голоса, теперь получай!

Не получил он миллион, хотя и сказал теще про старания у плиты по вечерам правду. Она плакала в студии. На последнем вопросе о том, любит ли он до сих пор свою бывшую, «погорел». Долго думал, думал, что-то в памяти перебирал, про дочку вспомнил, про развод и его причины… В конце концов, глядя в глаза нынешней супруге, твердо заверил ее и постарался убедить себя, что нет, бывшую уже точно не любит, уверен.

Жалко, конечно. Пусть бы уже отдали ему этот миллион, черт с ним. А то и так отношения со всеми испортил.

            И я, ни капельки, не задумываясь, чтобы потом не спать всю ночь, сказала, что я бы ответила честно на все вопросы. Запросто.

А что скрывать? Ни теперешнему мужу любимому, ни бывшим своим мужьям я не изменяла. Ну, то есть, святой никогда не была и уже не стану, да и в периоды междумужья влюблялась от всей души, целомудренной скромницей или мышкой серой никогда не была.

А куда теперь этому мужчине? Рюкзак бутербродами набить, носки чистые, щетку зубную — да автостопом,   куда глаза глядят?!  Друзьям, признался, не доверяет, жену, получается,  не любит так, как ей этого хотелось бы, мысли дурные сексуального характера имел, начальник – придурок, счастливым назвать себя не может, чувствует  себя одиноким.

И стоило ли в попытке получить какой-то там миллион рушить свой обычный и вполне стандартный, а, значит, счастливый уклад жизни?!

И я вдруг так прониклась к этому человеку. Одинокому человеку. Я это поняла. Я теперь думаю, что он выбрал такой своеобразный способ всем сказать правду и, помахав, рукой «пока-пока», наконец,  уйти в свое одиночество. Он на публике снимал с себя одежды лжи, скидывал лохмотья вранья. Действо прилюдное было на самом деле очень интимным, личным, он разговаривал сам с собой. Он был там в студии один.  Неужели не поняли эти тещи, жены, дети, ведущий, зрители, как катастрофически одинок этот человек?! 

И ничего, вроде бы, катастрофического и глобального — просто шоу, просто шутка, просто он побалагурил, а сейчас передача закончится, и они всей компанией родственников будут ехать в такси или в поезде,  лететь в самолете или просто перейдут улицу в Москве.  И через полчаса уже соберутся на кухне, чтобы обсудить такое событие – по телеку показали!

И, если это так, как от этого грустно…. Значит, он опять отказывается от своей правды, от своего одиночества и своей наготы? 

Да….  Не уснуть…

Одинока ли я? Да, я ужасно одинока. Как в песне: «Словно плыл рекой широкой, и на самой середине унесла волна весло. От надежды мало проку – до чего ж мне одиноко…». Эта песня с той самой поры, когда я, еще девчонка – подросток, услышала ее, бьет молоточком в самое сердце – это же про меня! Именно так я себя чувствую – волна унесла весло, куда унесет теперь течение, одному Богу известно. Только бы не к берегу! Не хочу! Не хочу никакого уюта, постоянного привала, полного холодильника и хрусталя в секции.  Не хочу говорить «люблю», когда не хочу, не хочу видеть того, кого не хочу, а утром я долго не разговариваю, даже на вопросы не отвечаю – я так защищаю свое личное пространство, я еще не проснулась, я еще там, внутри себя, наедине с собою. Пожалуйста, не трогайте…

Если бы меня пригласили пройти прилюдно детектор правды – лжи, я бы сразу взяла с собой котомочку – возвращаться будет уже некуда, не к кому.

Мне кажется,  я понимаю, почему некоторые люди публичные, известные и популярные, имеющие работу  и мужа – жену,  детей – внуков и квартиры, машины и прочую суету, уходят в монастырь. Или из жизни даже. Они просто уже не могут врать, не могут скрывать свои чувства. Они обросли отношениями, миром, людьми, они спрятались в это, как в скорлупу, загнали себя в клетку – дом, а душа скукожилась, сжалась, лететь не может.

Успешная, очень красивая, довольно еще молодая подруга признается шепотом и по секрету, что не любит своего мужа, не может и не хочет ложиться с ним в одну постель. Ей грустно, ей одиноко, а у нее трое детей и все в порядке. Так думают все. А ей бы сбежать. А куда? Ей кажется, она даже почти уверена, что вот тот, который был когда-то  давно в ее жизни, который зовет ее сейчас,  может стать  ее спасением.  Она понимает, что не может оставить детей, нелюбимого давно мужа, не может просто взять и уехать к нему, этому любимому,  в его далекую страну. Что делать? Господи, да там же, скорее всего, будет то же самое. Не дешевле ли для души просто устроить свидание с ним?!  Открытое ли, тайное ли – какая разница?! Ты просто убедиться должна – ты всегда будешь бежать не от кого-то конкретно, ты будешь бежать к себе самой! И от себя.

Мы рождаемся в одиночестве, получаем от Бога душу, одна штука на одного человека. Мы умираем такими же одинокими, и сдаем Господу полученную при рождении душу, а людям оставляем потрепанное свое тело, которое прячут подальше в землю, да еще и на крест – ключ закрывают, чтоб назад не вырвался ненароком. Ты – там, а ключ -- наверху…

Сидит подруга – одноклассница вчера, счастливая вся из себя, про жизнь свою,  нужную всем и даже ей,  рассказывает. Ну, и что с того, что она такой же уже second-hand, в хорошем состоянии?! Выглядит нормальненько. Ну, и что, что с мужьями облом получился? Для души, говорит, кое-кто есть. Ну, и что, что у меня пятеро детей, а у нее – ноль , зато  кучу внуков раздали под опеку и заботу сестры?!  Она счастлива и не одинока.

- Вот почитаю твой рассказ, и жить хочется! – Комплимент мне делает.

- Вот напишу свой рассказ, и жить не хочется! – Думаю я.

Она долго что-то рассказывает и смеется,  и видно, что ей хорошо, что она, и правда, так считает, так настроена и так чувствует.

- Я раньше всегда думала, что ты не умеешь слушать. Тебе говоришь, говоришь, а ты думаешь о чем-то своем, смотришь не на, а сквозь. – Говорит она.

- А почему раньше? А сейчас ты так не думаешь? – Вдруг я услышала то, что, наконец, касается меня, а не ее внуков.

- Сейчас так не думаю. Я тебе как-то рассказывала одну историю из своей жизни и даже очень тогда обиделась. Ехала домой, почти плакала. Думала, что, вот, выливала тебе всю душу, а ты кофе заваривала, по телефону отвечала кому-то, меня не  слышала совсем, даже не пожалела, не посочувствовала. А я же за этим ехала. А вот недавно читала рассказ, а в нем есть эта моя история. И так ты там все описала, все чувства мои еще ярче и горестнее сделала. Я плакала,  рыдала. И мне теперь стыдно, что думала о тебе плохо. Не поняла тогда. Прости. Ты иногда кажешься какой-то отрешенной, кажется, что все тебе "по барабану", не до других.

Я помню тот вечер. Она рассказывала, а я уже все по ролям проигрывала, в душе ее жила, внутрь пробралась, я помню.  Она ушла. Я не могла дождаться, когда, наконец, она уйдет. Потому что  уже знала – спать сегодня не буду, я должна срочно все это материализовать, на бумаге процарапать все услышанное и прожитое вместе с ней.

- Напиши мне хорошую историю, пожалуйста. – Вдруг погрустнела моя одноклассница.

- Аня, а мне кто напишет? – Спросила я у воздуха.

Однажды состоялась у меня встреча. Очень интересная встреча с дамочкой не такого бальзаковского возраста, моложе меня лет на десять. По условиям этой встречи, по не сильно зависящим от меня причинам, ну, то есть, даже совершенно против моей воли, я должна была просто сидеть и слушать. Просто собрать в кучу все сказанное ею, сложить в узелок, и с этой котомкой слов, восклицаний, вопросов, предположений, домыслов и даже прогнозов относительно меня и моей жизни, молча покинуть место свидания. Я сидела за столиком полупустого кафе и слушала молча. Улыбалась, делала равнодушное, глупое  и немного возмущенное выражение лица и слушала, слушала, слушала…

Когда она, заглядывая в какой-то блокнотик время от времени (там, очевидно, в тезисах, были записаны пунктики, на которых следует особо остановиться), наконец, закончила свое выступление, я откланялась, заплатила за чашку чая и вышла на парковку к своей машине.

Моей вынужденной собеседнице показалось, видно, что я не окончательно добита, просто пока смертельно ранена. И она, пользуясь моей нулевой реакцией на всю ту грязь, которую полтора часа впихивала в меня в кафе, забралась ко мне в машину, как в душу,  и продолжила  буравить там.

Я могла бы уже на второй минуте нашего разговора (то есть, ее монолога) размазать ее мозги по столику в кафе, предварительно полив ее кипятком из обоих стаканов с чаем. Я могла бы не слушать о себе, о своем прошлом, настоящем и будущем всех этих дерьмовых пророчеств, из которых положительное вырисовалось только одно – я, слава Богу, не обезьяна и не лесбиянка. Ну, еще не негр. То есть, не афроамериканка. Я могла бы уколоть ее так больно, что «реанимация» с кардиологами вряд ли могла бы ее спасти. Но я дала слово, я пообещала держать себя в руках, «что бы мне ни говорили».

Я слушала и видела перед собой измученную молодую женщину, я жалела ее, потому что она кидала грязь, а я видела, как комья летели в меня, а по ее рукам, по ее лицу текла жижа. Она ею пропитана, бедненькая. Мои синяки по сравнению с этой грязью – сущая ерунда, переживу.

- Почему я такой выродок?

– ехала я домой и не видела из-за слез светофоров. – Почему мне жалко сначала ее, а потом себя. Кто она мне? Чем я ей обязана? Почему я позволила ей захлебываться своей речью, наслаждаться моей немотой? И потом поняла – это был мой детектор лжи. Она называла по пунктам, а я ставила «плюсик – да» или  «минус – нет». И мне это было и нужно, и даже интересно. Не каждый может вот так безнаказанно говорить тебе в лицо все, что перетекает из короткого мозга в длинный язык.

Недавно прочитала в какой-то глупой литературе, что я в прошлой жизни была архитектором или священником. И даже почти поверила. Наверное, я была архитектором-священником и строила сама для себя храм, место, где я могла бы уединиться  и поговорить с Ним.

А сестра подруги собиралась, готовилась лет пять к постригу в монашки. А сейчас вот узнала, что  она вдруг вышла замуж и снимает квартиру в городе. Вот интересно, что происходит в ее душе?

Мне нельзя в монашки – весь монастырь бросит  дела и будет лбами пол утюжить, замаливая только мои грехи, пообедать некогда будет. Самой справляться как-то нужно.

Я всю ночь вспоминала передачу и  придумывала сама себе вопросы, пытаясь ответить на них честно.

Люблю ли я своих бывших мужей? Отвечу «Да». Конечно. Это же теперь – мои родственники.

Нужна ли я своим детям? Маленьким – да. И даже не только в качестве руки, подающей конфеты из потаенного шкафчика. Им еще очень нужно мое хорошее настроение, улыбка, объятия, поцелуй на ночь и поглаживание спинки по утрам. Старшим? Думала долго. Скорее, нет, чем да. Да – это что-то вроде услуг сбербанка, повара, слива плохого настроения, помощи в подготовке домашнего задания, услуги архитектора -- строителя будущего домика – квартирки. И все.

Про мужа промолчу. Буду говорить долго и больно, потом коротко и легко, а, в конце концов, для публики все сведу к «да», а подумаю «нет». Или наоборот?

Cмогла бы простить измену? Ну, однозначно, нет. Но что считать изменой? Если бы увидела его в постели спящим с какой-нибудь гостьей – подругой, и он объяснил бы, что просто болтали, вспоминая студенческие годы,  и уснули, к примеру, запросто могла бы еще и присесть на краешек постели, поболтать с ними. И посмеяться над ситуацией  «А вы не ждали, а мы приперлись». А вот, если бы поймала на какой-то девице его жадный взгляд самца, понесла бы заявление на развод.

Отец? Тут так много можно думать, вспоминать, говорить, что даже сказать нечего.

Мама. Отдельный и очень личный разговор. В тот день, когда ее не стало, я, взрослая уже женщина, вдруг поняла, что  в этом мире одна, одинока, не нужна никому. Так до сих пор и думаю. И никто, кроме меня не может понять, что, сколько бы ни натикало в паспорте, я – маленькая девочка, которой хочется поплакать, прижаться к маминой груди, услышать, как ее рука гладит волосы.

Мне часто снится сон – она где-то ТАМ, живет в маленькой красивой, уютной избушке с накрахмаленными белоснежными шторками – задергушками. И ее не то опекает, не то обслуживает какая-то красивенькая малюсенькая старушка, розовощекая, седая, в беленьком платочке. Почему-то думаю, что это – хороший сон, что ей ТАМ хорошо. А я, вроде, время от времени проверяю, все ли у нее в порядке.

Ой, как все сложно…

И что-то в последнее время, что бы ни писалось, все сводится к одиночеству, к побегу от людей, к отшельническому образу жизни, к копаниям в собственном нутре…

Домучила свою «Отшельницу» почти до романа. Нет, писалось легко, надрывно, но легко. А редактор прочитал и сказал, что «вот, если бы сократить раз в десять»...  И, вообще, сказал, что после «Гамлета» все остальное можно сдать в макулатуру. А что там, в этом «Гамлете», который во всем виноват? Я так же ночью вспомнила Аполлона, горбуна нашего дорогого, всплакнула, черкнула, не спала до утра. И все.

И почему мы иногда из толпы, из общей людской массы вдруг выбираем человека, набрасываемся на него со своей любовью, оберегаем, помогаем, обожаем и боготворим, а  других вообще не замечаем, сталкиваясь ежедневно по сто раз нос к носу. Есть какая-то связь между некоторыми, точно есть. И даже границы, расстояния и время ни причем. Просто есть связь, нить, нерв, соединяющий только некоторых из миллионов.

Ага, так вот, про «Гамлета»… А другой критик, наемный, за деньги, почитал, почитал и вердикт вынес – нужно писать романы для женщин, иначе писательницей не стать. Востребована  литература коммерческая, а рассказики эти… А слава – дело такое, мол, хлипкое. Слава, дескать, после смерти приходит. А слава мне и не нужна, у меня ж муж – Слава. Даже Свято-слав. Причем, второй уже муж Святослав. Хороша примета! Да и пожить еще хочется. Даже не писать согласна. Трудно. Но попробовать можно.

Чем человек публичней, тем он брошеннее, тем более одиноким он становится с каждым днем. И есть ли смысл тогда в этой публичности? Или она – стартовая площадка, полигон испытательный для перехода  к уединению, к побегу, к себе?

Ненавижу стихи. Именно, стихи, коих великое множество. Потому что поэтов – море, а Поэтов, которые могут взять прозу жизни, взять прозу вообще, жизнь вообще, да сказать все так понятно, так емко и так коротко, как могут только они.

Я несла свою Беду

по весеннему по льду,

Обломился лёд — душа оборвалася,

Камнем под воду пошла...

А Беда хоть тяжела —

А за острые края задержалася.

И Беда с того вот дня

ищет по свету меня,

Слухи ходят вместе с ней с Кривотолками.

А что я не умерла,

знала голая ветла

И ещё перепела с перепёлками.

Кто ж из них сказал ему,

господину моему, —

Только выдали меня, проболталися.

И, от страсти сам не свой,

он отправился за мной,

Ну а с ним Беда с Молвой увязалися.

Он настиг меня, догнал,

обнял, на руки поднял,

Рядом с ним в седле Беда ухмылялася...

Но остаться он не мог —

был всего один денёк,

А Беда на вечный срок задержалася...

(В. Высоцкий)

Зачем нужны другие поэты, когда есть вот такой Поэт? Зачем нужны стихи, если есть вот это – не сти-хо-тво-ре-ние, а рисунок души?! И не надо надрываться, обращаясь к Богу. Не надо рассказывать рифмами, ритмами, как изранена твоя душа.

И можно еще страниц пять-десять накарябать в попытке достучаться до слушающего тебя такого же одиночества, не понимая, чего конкретно ты добиваешься этим сумбуром. И чем конкретнее и яснее твои мысли, тем более сумбурным и пространным оказывается твой крик.

Хочется взять одеяло, постелить его в прихожей, посреди темной комнаты и так уснуть. Всегда, когда мне снится мой любимый сон, меня обязательно будит муж. Ну, почему, как только я оказываюсь под высоким потолком какого-то огромного здания, похожего на библиотеку или театр, когда летаю там на глазах у изумленных посетителей этого учреждения, муж обязательно находит причину спросить, который час или люблю ли я его, или поставила ли я суп в холодильник?!

И я, уже давно проснувшись, знаю точно, что умею летать. Так просто: иду, иду рядом со всеми, а потом просто отталкиваюсь слегка, и – под потолок или над проводами вдоль улицы, на которой стоит родительский дом.

Постелю-ка,  я одеялко в прихожей, полетаю…

А, если вызовут пройти полиграф, пойду. Возьму самое необходимое в дорогу, да и пойду. Ненавижу застой, перемен хочу, свободу уже ртом, как рыба, хватать начинаю. Спрашивайте — отвечу я.