В память о Льве Николаевиче Толстом

Сегодня День Рождения Великого русского писателя Льва Николаевича Толстого.

Он родился 28 августа ( 9 сентября) 1828 года в Ясной Поляне Тульской губернии Российской империи.
Один из наиболее известных русских писателей и мыслителей, один из величайших писателей мира. Участник обороны Севастополя. Просветитель, публицист, религиозный мыслитель, его авторитетное мнение послужило причиной возникновения нового религиозно-нравственного течения - толстовства. Член-корреспондент Императорской Академии наук, почётный академик по разряду изящной словесности. 

Всемирная значимость Льва Николаевича Толстого – неоспоримый факт. Она базируется на способности гения собирать бытовые, житейские политические фрагментарные частности воедино, обобщать их и предлагать обществу предельно точный диагноз его социальной болезни.

В начале ХХ века Российская империя была заражена бациллами революции, искусственно выращенными в марксистских колбах под названием «Свобода, равенство, братство», «Грабь награбленное, «Отнять и разделить». Люди, занимавшиеся выращиванием этих бацилл, звали себя вождями и всеми способами, в основном кровавыми, увековечивали свои имена в истории. В наши мозги, более того − в нашу генную память врезаны и болезненно пульсируют подобные личности: Бакунин, Роза Люксембург, Землячка-Залкинд, Азеф, Савинков, Троцкий, Свердлов, Дзержинский, Каменев, Ленин. Последний, будучи наиболее харизматичным вождем революции или, как позже выяснится, октябрьского переворота, испытывал к Толстому странное, в чем-то болезненное влечение.  

АХИМСА (ненасилие). Если в традиционном индуизме Кришна благословляет своего соратники и помощника Арджуну на бой с силами Зла и Тьмы, то нынешний кришнаизм и особенно христианство подаются современными гуру и церковниками под соусом безропотного смирения перед насилием. В них гипнотически пульсирует согласие на действия насильника: ударили по правой щеке – подставь левую, отняли портки – отдай и рубаху. Планетарные паразитарии тратят миллиарды долларов, рупий и рублей на воспитание мазохистской покорности в рабе божьем и рабе социальном, из которого они сосут жизненные соки.

Лев Николаевич воспринял идеологию Ахимсы в свое время еще из буддистского источника. В 1847 году Толстой лежал в Казанской больнице с бурятским ламой, которого ранил на улице разбойник. Из рассказа ламы Толстой с изумлением узнал, лама, будучи буддистом, не защищался, а, закрыв глаза, шептал молитвы и ждал смерти. Разбойник, ошарашенный таким поведением жертвы, попятился, затем убежал. Толстой принадлежал к внушаемым психотипам. Рассказ ламы произвел на него сильнейшее впечатление, заставил обратиться к древнейшим манускриптам «Буддийский катехизис» Субхадры Бхикшу, затем «Бхагавад-гите», «Махабхарате», «Законам Ману». Как человек, внушаемый по своей натуре, он попадает под сильнейшее влияние этих конфессиональных творений. Индуизм, кришнаитство становятся для него не просто мерилом и судьей собственных поступков, но властно формируют его мироощущение как писателя.

С возрастом индуистская философия, внедряясь в среду обитания Толстого, во впитанный с молоком матери русский уклад, все более расшатывают психику великого романиста. Мировоззрение, привнесенное в его жизнь чужеродным этническим и конфессиональным менталитетом, входит в противоречие с русскими традициями семьи и патриархального дома. Для русичей семья – святое дело, она основа и фундамент общины и общинного выживания. Для Толстого семья – тяжкая, гнетущая обуза.

Индуизм движет и писательской рукой Толстого. Его славянские корни вопиют об острейшей необходимости воспитательной литературы для детей. И Толстой приступает к циклу: «Детские рассказы» и «Русские книги для чтения». Но многие из этих рассказов пишутся под влиянием индуизма. Толстой переводит множество изречений Кришны, цитирует Рамаяну и Пураны. Более того, писатель приступает к русификации индийского эпоса, пытаясь пересадить его на русскую почву. Увы, все чаще его подстерегают на этом пути неудачи, превращая пересаженный на славянский глинозем индийский эпос в бессмыслицы, лишенные первородного аромата и назидательности. Вот притча из «Шримад-Бхагаватам» о материалистах-безбожниках.

«Верблюд с наслаждением жует ветви колючки. Ему нравится вкус колючек, смешанный с кровью из языка… точно так же материалисту, поглощающему свое ранящее безбожие, собственная кровь кажется сладкой.

Хотя все то, что он создает в материальном мире, постоянно ранит его и доставляет кровоточащие неприятности».

Толстой русифицирует эту притчу, заменяя верблюда на типично российского хорька:

«Хорек зашел к меднику и стал лизать подпилок. Из языка пошла кровь, а хорек радовался, лизал – думал, что из железа кровь идет, и погубил весь язык».

И если в индийской притче все логично, а верблюжья колючка – привычная пища верблюда в пустыне (как для материалиста кощунственное, ранящее его самого отрицание Бога), то хорьковая трансформация порождает недоуменные вопросы: что надо было хорьку в мастерской медника? Чего ради он взялся лизать, преодолевая боль, острый подпилок – без вкуса, запаха и питательной сущности? Чем поучителен мировоззрению ребенка погубленный хорьком собственный язык?

Индуизм, буддизм разрушали не только мировоззренческие позиции писателя, но и его душу.

«Смерти не нужно бояться. Не должно безоглядно предаваться желаниям плоти. Осознав свою истинную природу, сбросив бремя житейских привязанностей, следует неуклонно идти к цели – освобождению от тела».

Толстой «освобождается» от прежнего, от всего, что породило его великий талант и безбрежный интеллект. Он отрекается от того, что стало для миллионов разумных на планете маяком света и справедливости – от своих творений. Он пишет в письме Фету:

«Как я счастлив… что писать дребедени многословной вроде «Войны…» я больше никогда не стану».

Он отрекается от церкви и Христа:

«Я не христианин в общепринятом смысле этого слова… я не верю в Божественность Христа…

То, что я отрекся от церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо… Как раньше я любил Евангелие, так теперь я его разлюбил… Для истиной веры не нужно ни храмов, ни украшений, ни пения, ни многолюдных собраний».

Он отрекается от любого, в том числе журнального и газетного чтива, в коем отражается жизнь со всеми ее радостями и гадостями:

«Газетная и журнальная деятельность есть умственный бордель, из которого возврата не бывает».

Наконец, он отрекается от домочадцев, собираясь уйти в никуда, взяв на вооружение свой же тезис о семье, порожденный еще в 1862 году:

«Ужасно, страшно, бессмысленно связать свое счастье с материальными условиями – жена, дети, здоровье, богатство».

В семье Толстого не просыхают слезы у детей и жены. Софья в отчаянии пишет: «Он больной и ненормальный человек!»

Силы писателя поддерживает лишь родной брат Льва Николаевича Николай Николаевич – Божье создание в полном смысле этого слова, необычайно кроткое, аскетически смиренное.

Его могучий ум, его дающая заметные сбои психика пытаются слить воедино и сопоставить не сопоставимое: праведную, насыщенную творчеством жизнь и предательское бегство от нее.

Силы истощились. 28 октября 1910 года Толстой уходит из Ясной Поляны от семьи − в никуда. И в бессмертие. Он как хрупкая шлюпка в нещадном и буйном океане жизни попал между двумя тяжкими валами гипер конфессий. И был ими раздавлен.

ИСТОЧНИК  : Евгений Чебалин. «Л.Н. Толской: Трагическая раздвоенность гения» 

http://klauzura.ru/2016/09/evgenij-chebalin-l-n-tolskoj-tragicheskaya-razdvoennost-geniya/