МАХОВОЕ КОЛЕСО

МАХОВОЕ КОЛЕСО

(Я пробовал оставлять комментарии в Макспарке. Ничего не выходило. Переходите на новую версию NEWSLAND

   Июльский день. Я с женой  в отпуске в станице. Ртутный столбик градусника, который  прикреплён к стене кирпичной кухни под деревянным козырьком, крытым железом, преодолев отметку в сорок пять, неумолимо рвётся к  отметке пятьдесят. Это в тени.

   Солнце поднимается всё выше и обрушивает такой жар, от которого выжигается трава и даже трескается земля. Утром было свежо, небо закрывали тучки, казалось, что день продержится в свежести, а потом, словно вмиг накалилось солнце и сыпануло раскалёнными лучами, которые и слизали всю свежесть, оставив духоту. Резко меняется погода. Неустойчивое здоровье скоренько может обвалиться. Да так, что потом и не поправишь.

   Я выхожу из кухни и иду в дом. В большой комнате прохладно. За швейной  машинкой «Зингер» с ручным приводом  сидит худенькая, с дробным лицом женщина в огромных роговых с толстыми линзами очках, из под которых виднеется только один высохший кончик носа.  Залетающий лёгкий ветерок шевелит мелкие колечки седого волоса. Это - Мария Моисеевна: мать моей жены.

    Луч света, проникающий через открытое окно, слепит мне глаза, и я не вижу, что она делает. Отойдя  в сторону, я сажусь на диван, глаза не ослеплены,  и я внимательно присматриваюсь. Мария Моисеевна, не останавливаясь, крутит маховое колесо машинки с давно стёртой чёрной краской и отполированное её ладонью. Левой рукой делает движения,  как бы подсовывая ткань под иглу, но ткани нет. Игла бьёт впустую.

- Мария Моисеевна, - говорю я, - что Вы делаете?

- Не мешай, - отрывисто бросает она. – Не видишь что ли. Шью тебе брюки.

   Я бы принял её ответ за розыгрыш, шутку, если бы  не дальнейшие  слова: скоро закончу, подожди и можно будет примерять.

- Вы, - начал я осторожно и успокаивающее, -  работаете вхолостую. У Вас  ткани под иглой нет.

   Мария Моисеевна вздрагивает, останавливает маховое колесо, снимает очки, старательно протирает их носовым платком, потом одевает, шарит рукой по столу, тяжело вздыхает и поворачивается ко мне.

- Нашло, - мелко улыбаясь, говорит она. -  Я думала, что шью тебе брюки.

- Так это несколько десятков лет назад было. Шили, да ещё какие. – Я нахваливаю Марию Моисеевну и думаю, что отвожу её мысли от машинки, но язык не подчиняется моему желанию и гнёт своё. - А модное свадебное платье, например, сейчас сшили бы?

- Да что его шить. Сколько лет за машинкой сидела. С молодости. Сама ночами и днями модели выдумывала. В станице выставку  моих костюмов, платьев устраивали.

   Мария Моисеевна замолкает, берёт со стола бархотку, тщательно вытирает всю машинку  и говорит.

- Убрал бы ты её с глаз моих долой. -  В её голосе слышится тоска. -  В сарай закинул бы, - заканчивает она тихим голосом.

- Зачем, - отвечаю я.-  Придёт кто-нибудь с заказом платье  или костюм сшить, а машинка в сарае.

   Мария Моисеевна встаёт со стула, сдвигает очки так, что и носа не видно и  с удивлением смотрит на меня, словно я, не подумав,  что-то ляпнул.

- У тебя от жары мозги спеклись, - насмешливо отвечает она. – Платье, костюмы. - Она смотрит на свои  морщинистые руки. - Вытаскивай её в сарай.

- Да зачем, - упираюсь я не потому, что мне не хочется выходить на жару и париться, а потому, что я не понимаю, зачем добротную вещь выбрасывать в сарай.

- Да ты выйди на улицу и пройдись по станице, посмотри, - сердится она.

- На что смотреть и куда идти?

   У меня проскальзывает мысль, что тёща снова запуталась. Может быть, не выспалась или поругалась с мужем Иваном Яковлевичем. Мелькают и другие тревожные мысли, но я отгоняю их.

- Ну, что стоишь, - напирает она. – Её место теперь в сарае.

- Подождите, Мария Моисеевна, - говорю я. – Вы сбиваете меня с толка. То машинку вытаскивай, то посылаете меня идти куда-то и что-то смотреть.

- Эх, - Мария Моисеевна гладит машинку. -  Отработанные мы с тобой, подруга. Не нужна ты мне сейчас, и руки мои не нужны.

- А что нужно, - не отстаю я.

- Деньги, - отвечает Мария Моисеевна.- Раньше при советской власти в магазинах ни платья хорошего не было, ни костюма приличного.

Все станичники ко мне ходили. Всех обшивала. Отбоя от заказов не было. Дом никогда не пустовал. Полон людей был с утра до вечера.  А сейчас зайди в наши магазины. Всё есть. Был бы карман полон. Перестроились.

- Нужно было открыть кооператив по пошиву, - сказал я.

- С кем? – отбивает Мария Моисеевна. - Наши бабы бросились в Москву и за границу за вьетнамским и китайским товаром. Накупили кучу  и шить не нужно.

    Она грустно улыбается, никого не ругает и уходит в маленькую комнату, где спит. Я вижу, как колышутся занавески, закрывающие проём двери и слышу, как тяжело скрипит пружинистая кровать.

   Я уже собираюсь тащить машинку, как половинки занавески разлетаются в сторону, и показывается Мария Моисеевна. Она молча проходит мимо меня, выходит во двор, заходит в гараж, выкатывает  белый мопед, сотни раз отремонтированный своими руками, и вылетает  через открытые ворота. Примерно через полчаса Мария Моисеевна возвращается с целлофановым пакетом, в котором лежит хлеб. Она заносит его в кухню, а выйдя, зовёт правнучек Соню и Карину старшего сына Ромки, играющих в песке, затаскивает их в бассейн и барахтается с ними, как ребёнок. Во дворе стоит визг и смех, когда Мария Моисеевна молотит руками по воде, выбивая фонтаны брызг.

   Время подходит к обеду. В пекло и есть не хочется, но Мария Моисеевна соблюдает порядок и никому не доверяют кухонную готовку.

  .После бассейна она начинает мотаться по всем хозяйственным закоулкам:  идёт в летнюю кухню, захватывает большею белую миску и направляется на огород, где срывает спелые помидоры, огурцы, горький и сладкий перец, из курятника выносит яйца,  из погреба вытаскивает банки с соленьями, картошку, садится на порожек и чистит. Она, как круть, верть. Была возле колонки и качала воду, а потом, словно  трансформировалась и оказалась возле печки, а от неё -  к столу. И задорный голос: скоро кушать!  

- Неутомимая, - говорю я.- Без дела не может. И другим не даёт отдохнуть, - сердито заканчиваю я. – Тесть где-то спрятался, а то бы она заставила его и пчёл пересчитать в омшанике.

   Я захватываю машинку и выхожу.  В это время неизвестно откуда набегают тучи и сплошняком  затемняют небо, с которого обрушивается сильный ливень и порывистый ветер. Он налетает на старые деревья, ломает их, некоторые даже вырывает с корнями. С молодыми и низкорослыми ветер справиться не может, так как ему не за что ухватиться, и он только гнёт их к земле.

- Что за день, мать твою, - ругаюсь я, пробиваясь скачками сквозь плотную ливневую завесу к сараю, - хаос какой-то.

   На двери сарая, ещё не осевшего, с кое-где потрескавшейся черепичной крышей и  сложенного из обтёсанного, крепкого камня, висит тяжёлый амбарный замок. Его внутренности скрипят, когда я, пропотев,  с трудом открываю его, захожу  внутрь и попадаю в темноту. Нащупав выключатель, нажимаю.

   Свет разбегается по помещению, и я вижу  пару тонких тюков прогнившей, изгрызенной материи. На них стоят разбитые, заполненные разноцветными  лоскутами пластмассовые ящики, возле которых валяются деревянные катушки с запутанными  нитками, пожелтевшие, изорванные выкройки, растрёпанный учебник по шитью, стопки тетрадей,  коробки с напёрстками и иглами, лекала, кальки, маркера для ткани, портновские манекены и ржавый  остов какой-то старой швейной машинки... Мне жаль оставлять машинку среди этого хлама, но и тащить назад не стоит, а то  Мария Моисеевна  снова  начнёт шить мне брюки.

   Я ставлю  машинку на тюки. Дождь не прекращается, наводняет станицу, образует огромные лужи, и я решаю подождать. Присев на  ящики, проваливаюсь в дрёму, а потом в сон.

   Мне снится огромное маховое колесо, которое крутит худенькая, с дробным лицом женщина в огромных роговых с толстыми линзами очках. Просыпаюсь я от сильного удара грома, который, словно камнеград валится на станицу. Дождь прекращается. Снова появившееся солнце очищает небо от туч.

   Выходя, я оглядываюсь на машинку, закрываю дверь, навешиваю замок и вспоминаю, как  светло улыбалась Мария Моисеевна, как она  радовалась, заливалась смущённым румянцем и благодарила, когда заказчики хвалили её за хорошо и крепко сшитую вещь и  говорили «Ай, да Мария. Мастерица».