Отношение властей к народу на примере Погостья

НО НЕТ ЗДЕСЬ МОНУМЕНТОВ СЛАВЫ

Погостье - это железнодорожная станция и примыкающая к ней деревушка из восьми домов на железнодорожной ветке Мга - Кириши. Как будто свыше, Богом ей изначально дано такое название, в полной мере оправдавшееся в годы Великой Отечественной войны. Старинное русское слово "погост" означает кладбище. И в войну для многих тысяч солдат по обе стороны фронта Погостье стало местом последнего дня их жизни. НО НЕТ ЗДЕСЬ МОНУМЕНТОВ СЛАВЫ. Печальные фанерные пирамидки и деревянные столбики со звездочками сгнили, растворившись в ожившем лесу. Останки погибших разбросаны по лесам и болотам, артиллерийским и авиационным воронкам, затянутым болотной жижей, осыпавшимся траншеям, обвалившимся блиндажам.

Еще с ноября 41-го года похоронные команды цепляли крючьями разложившиеся или скованные морозом трупы наших солдат, тащили их до первой попавшейся воронки и сбрасывали их туда как в могилу. Мы не можем сейчас упрекать эти команды: они хоронили, как могли. Но многие убитые так и остались, лежать под открытым небом. Не заметили их похоронщики или прошли мимо: трупы были повсюду. При возможности пытались изъять у них документы или "смертные" медальоны, но не у всех они были, и не всегда удавалось извлечь их из смерзшихся, пропитанных кровью гимнастерок. Потому так много убитых попало в разряд без вести пропавших.

НН.Никулин: "Для меня Погостье было переломным пунктом жизни. Там я был убит и раздавлен. Там я обрел абсолютную уверенность в неизбежности собственной гибели. Но там произошло мое возрождение в новом качестве. Я жил как в бреду, плохо соображая, плохо отдавая себе отчет в происходящем. Разум словно затух и едва теплился в моем голодном, измученном теле. Духовная жизнь пробуждалась только изредка. Когда выдавался свободный час, я закрывал глаза в темной землянке и вспоминал дом, солнечное лето, цветы, Эрмитаж, знакомые книги, знакомые мелодии, и это было как маленький, едва тлеющий, но согревавший меня огонек надежды среди мрачного ледяного мира, среди жестокости, голода и смерти.

Я забывался, не понимая, где явь, где бред, где грезы, а где действительность. Все путалось. Вероятно, эта трансформация, этот переход из жизни в мечту спас меня. В Погостье «внутренняя эмиграция» была как будто моей второй натурой. Потом, когда я окреп и освоился, этот дар не исчез совсем и очень мне помогал. Вероятно, во время войны это был факт крамольный, недаром однажды остановил меня в траншее бдительный политрук: «Мать твою, что ты здесь ходишь без оружия, с цветком в руках, как Евгений Онегин! Марш к пушке, мать твою!»...

Странно, но именно после Погостья я почувствовал цену добра, справедливости, высокой морали, о которых раньше и не задумывался. Погостье, раздавившее и растлившее сильных, в чем-то укрепило меня – слабого, жалкого, беззащитного. С тех пор я всегда жил надеждой на что-то лучшее, что еще наступит. С тех пор я никогда не мог «ловить мгновение» и никогда не лез в общую свару из-за куска пирога. Я плыл по волнам – правда, судьба была благосклонна ко мне...

Атаки в Погостье продолжались своим чередом. Окрестный лес напоминал старую гребенку: неровно торчали острые зубья разбитых снарядами стволов. Свежий снег успевал за день почернеть от взрывов. А мы все атаковали и С ТЕМ ЖЕ УСПЕХОМ. Тыловики оделись в новенькие беленькие полушубки, снятые с сибиряков из пополнения, полегших, еще не достигнув передовой, от обстрела. Трофейные команды из старичков без устали ползали ночью по местам боев, подбирая оружие, которое кое-как чистили, чинили и отдавали вновь прибывшим. Все шло как по конвейеру.

Убитых стали собирать позже, когда стаял снег, стаскивали их в ямы и воронки, присыпая землей. ЭТО НЕ БЫЛИ ПОХОРОНЫ, ЭТО БЫЛА «ОЧИСТКА МЕСТНОСТИ ОТ ТРУПОВ». Мертвых немцев приказано было собирать в штабеля и сжигать. Видел я здесь и другое: замерзшие тела убитых красноармейцев немцы втыкали в сугробы ногами вверх на перекрестках дорог в качестве указателей.

Весь январь и февраль дивизии топтались у железной дороги в районе Погостье – Шала. По меньшей мере три дивизии претендовали на то, что именно они взяли Погостье и перешли железнодорожное полотно. Так это и было, но все они были выбиты обратно, а потом вновь бросались в атаку. Правда, они сохранили лишь номера и командиров, а солдаты были другие, новые, из пополнений, и они шли в атаку по телам своих предшественников.

Штаб армии находился километрах в пятнадцати в тылу. Там жили припеваючи... Лишали иллюзий комсомолок, добровольно пришедших на фронт «для борьбы с фашистскими извергами», пили коньяк, вкусно ели... В Красной армии солдаты имели один паек, офицеры же получали добавочно масло, консервы, галеты. В армейские штабы генералам привозили деликатесы: вина, балыки, колбасы и т. д. У НЕМЦЕВ ОТ СОЛДАТА ДО ГЕНЕРАЛА МЕНЮ БЫЛО ОДИНАКОВОЕ И ОЧЕНЬ ХОРОШЕЕ. В каждой дивизии была рота колбасников, изготовлявшая различные мясные изделия. Продукты и вина везли со всех концов Европы. ПРАВДА, КОГДА НА ФРОНТЕ БЫЛО ПЛОХО(например под Погостьем), И НЕМЦЫ, и мы жрали дохлых лошадей.

Из штаба по карте командовал армией генерал Федюнинский, давая дивизиям приблизительное направление наступления. Связь часто рвалась, разведка работала плохо. Полки теряли ориентировку в глухом лесу, выходили не туда, куда надо. Винтовки и автоматы нередко не стреляли из-за мороза, артиллерия била по пустому месту, а иногда и по своим. Снарядов не хватало... Немцы знали все о передвижении наших войск, об их составе и численности. У них были отличная авиаразведка, радиоперехват и многое другое.

В армейской жизни под Погостьем СЛОЖИЛСЯ СВОЕОБРАЗНЫЙ РИТМ. Ночью подходило пополнение - тысяча, две, три тысячи человек. То моряки, то маршевые роты из Сибири, то блокадники. Их переправляли по замерзшему Ладожскому озеру. Утром, после редкой артподготовки они шли в атаку. Двигались черепашьим шагом, пробивая в глубоком снегу траншеи. Да и сил было мало, особенно у ленинградцев. Снег стоял выше пояса, убитые не падали, застревая в сугробе. Трупы засыпало свежим снежком. На другой день была новая атака.

И все-таки Погостье взяли. Сперва станцию, потом деревню, вернее, места, где все это когда-то было. Пришла дивизия вятских мужичков, низкорослых, кривоногих, жилистых, скуластых. «Эх, мать твою! Была не была!» – полезли они на немецкие дзоты, выкурили фрицев, все повзрывали и продвинулись метров на пятьсот. Как раз это и было нужно. По их телам в прорыв бросили стрелковый корпус, и пошло, и пошло дело. В конце февраля запустили в прорыв наш дивизион – шесть больших неуклюжих пушек, которые везли трактора. Больше побоялись, так как в случае окружения вытащить эту тяжелую технику невозможно.

Железнодорожная насыпь все еще подвергалась обстрелу – правда, не из пулеметов, а издали, артиллерией. Переезд надо было преодолевать торопливо, бегом. И все же только сейчас мы полностью оценили жатву, которую собрала здесь смерть. Раньше все представлялось в «лягушачьей перспективе» – проползая мимо, не отрываешь носа от земли и видишь только ближайшего мертвеца. Теперь же, встав на ноги, как подобает царю природы, мы ужаснулись содеянному на этом клочке болотистой земли злодейству.

Подготовка к захоронению в Погостье

Много я видел убитых до этого и потом, но зрелище Погостья зимой 1942 года было единственным в своем роде. Надо было бы заснять его для истории, повесить панорамные снимки в кабинетах всех великих мира сего – в назидание. Но, конечно, никто этого не сделал. ОБО ВСЕМ СТЫДЛИВО УМОЛЧАЛИ, БУДТО НЕЧЕГО И НЕ БЫЛО.

Трупами был забит не только переезд, они валялись повсюду. Тут были и груды тел, и отдельные душераздирающие сцены. Моряк из морской пехоты был сражен в момент броска гранаты и замерз, как памятник, возвышаясь со вскинутой рукой над заснеженным полем боя. Медные пуговицы на черном бушлате сверкали в лучах солнца. Пехотинец, уже раненный, стал перевязывать себе ногу и застыл навсегда, сраженный новой пулей. Бинт в его руках всю зиму трепетал на ветру.

В лесочке мы обнаружили тела двух групп разведчиков. Очевидно, во время поиска немцы и наши столкнулись неожиданно и схватились врукопашную. Несколько тел так и лежали, сцепившись. Один держал другого за горло, в то время как противник проткнул его спину кинжалом. Другая пара сплелась руками и ногами. Наш солдат мертвой хваткой, зубами ухватил палец немца да так и замерз навсегда. Некоторые были разорваны гранатами или застрелены в упор из пистолетов.

Штабеля трупов у железной дороги выглядели пока как заснеженные холмы, и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании – в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках («клешах»). Выше – сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале сорок второго. Еще выше – политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки давали в блокадном Ленинграде). На них – тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года.

Страшная диаграмма наших «успехов»! Но все это обнажилось лишь весной, а сейчас разглядывать поле боя было некогда. Мы спешили дальше. И все же мимолетные страшные картины запечатлелись в сознании навсегда, а в подсознании – еще крепче: я приобрел здесь повторяющийся постоянно сон – горы трупов у железнодорожной насыпи".

Бывший солдат немецкой армии Хендрик Виерс: "Едва брезжил рассвет, толпой атаковали красноармейцы. Они повторяли атаки до восьми раз в день. Первая волна была вооружена, вторая часто безоружна, но мало кто достигал насыпи. Главные атаки были 27 и 29 января. 27-го красноармейцы четырнадцать раз атаковали нашу позицию, но не достигли ее. К концу дня многие из нас были убиты, многие ранены, а боеприпасы исчерпаны. Мы слышали во тьме отчаянные призывы раненых красноармейцев, которые звали санитаров. Крики продолжались до утра, пока они не умерли. В эту ночь к нам на насыпь пришли работники штаба батальона и привезли на санях пулемет с патронами. Даже командир батальона не стыдился помогать нам и переходил от поста к посту, чтобы поддержать наше мужество".

Фронтовой корреспондент П. Лукницкий размышляет о целесообразности боев за Погостье: "Мне не совсем ясно, почему надо штурмовать немецкие позиции именно здесь, в Погостье, вокруг которого немцы хорошо укрепились (...) Разве нельзя прорваться сквозь насыпь ж/д в каком-либо другом, менее укрепленном и неожиданном для врага месте (...)? Ведь вот же ищут И НАХОДЯТ СЕБЕ ПРОХОДЫ, действовавшие в немецком тылу?( Имеются в виду группы просачивающиеся через ЖД насыпь между немецких опорных пунктов). Лучше всех это знает командир 311 сд п-к Бияков! (...) После жестоких наступательных боев есть в армии такие части, от которых, кроме номера, почти ничего не осталось (...) - десятка полтора активных штыков".

Как жаль, что живые, назвав погибших в этих боях героями, забыли о них. Забыли сразу после боя, потом после войны и не вспоминают спустя десятилетия после их гибели. Сотни тысяч убитых остались лежать на полях сражений. СОТНИ ТЫСЯЧ ПАВШИХ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ГЕРОЯМИ ПОЛУЧИЛИ ЯРЛЫК "ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ". ИХ СЕМЬИ СТАЛИ ИЗГОЯМИ В СВОЕМ НАРОДЕ. Пропал без вести - страшная неведомая пустота. Сколько горя и страданий принесли эти слова! Страна негласно разделилась на два лагеря: одни до сих пор ищут "концы" своих исчезнувших отцов и братьев, другие давно списали их, будто и не жили эти люди на земле, и не добывали ценой своих жизней нашу Победу. Эти другие, обличенные властью, проводят мелиорации, запашки, лесопосадки в местах, где лежат сотни незахороненных героев.

Командующий Волховским фронтом генерал армии К. А. Мерецков позже напишет: "Не удалось нам найти верные способы оперативного взаимодействия между армиями Волховского и Ленинградского фронтов. В результате УДАРЫ ФРОНТОВ ПОШЛИ ПО РАСХОДЯЩИМСЯ НАПРАВЛЕНИЯМ И НЕ СОВПАЛИ ЦЕЛИКОМ ВО ВРЕМЕНИ. Гитлеровцы получили возможность отражать наши удары поочередно и осуществлять подвод из тыла оперативных резервов (...) Позже начали наступательные действия бойцы 54-й армии Ленинградского фронта. Оторванная от других армий своего фронта, 54-я армия не смогла четко взаимодействовать с ними. Ее войскам следовало бы взаимодействовать с войсками ВФ, со своими непосредственными соседями, однако нам эта армия не подчинялась..."

"В ночь на 3 октября 1943 г. г.-п. Линдеманн приступил к отводу своих войск с Киришского плацдарма и от железной дороги Кириши - Мга на заранее подготовленный рубеж по р. Тигода, - пишет Д. К. Жеребов, бывший в то время командиром 539-го саперного батальона. - Этот отвод немецких войск оказался неожиданным как для командования 4-й армии генерала Н. И. Гусева, так и для командования Волховского фронта. В течение 5 дней, с 3-го по 8 октября, используя мощную службу заграждения и прикрываясь сильными арьергардами, Линдеманн сумел отвести части на р. Тигода без больших для них потерь. Подвижные отряды 4-й и 54-й армий Волховского фронта овладели двадцатью населенными пунктами".

Так закончились трехгодичные бои на печально известной ст. Погостье. Они памятны тем, что в неимоверно тяжелых условиях, день за днем, в незнаменитых "боях местного значения" и наступательных операциях на дальних подступах к Ленинграду бойцы и командиры Волховского "болотного" фронта уничтожали врага и приближали нашу Победу.

ВЕЛИКА ЦЕНА, ЗАПЛАЧЕННАЯ НАШИМИ СОЛДАТАМИ В ВОВ. СКОЛЬКО ИХ ПОГИБАЛО В ЭТИХ НЕПРЕРЫВНЫХ ЛОБОВЫХ АТАКАХ НА НЕМЕЦКИЕ ПОЗИЦИИ! Вот что пишет знаменитый писатель-фронтовик Василь Быков:

"ЛЮДЕЙ НИКТО НЕ ЖАЛЕЛ. ВСЕ НА ФРОНТЕ БЫЛО ЛИМИТИРОВАНО, ВСЕ ДЕФИЦИТНО И НОРМИРОВАННО, КРОМЕ ЛЮДЕЙ. ИЗ ТЫЛА, ИЗ МНОГОЧИСЛЕННЫХ ПУНКТОВ ФОРМИРОВАНИЯ И ОБУЧЕНИЯ НЕПРЕРЫВНЫМ ПОТОКОМ ШЛО К ФРОНТУ ПОПОЛНЕНИЕ - массы истощенных, измученных муштрой людей, кое-как обученных обращаться с винтовкой, многие из которых едва понимали по-русски..."

Воинское захоронение в деревне Погостье