"Хоть с дьяволом, но против русских…"

Если бы в ходе Нюрнбергского процессе или в первые десятилетия после него кто-то высказал сожаление, что его страна, состоявшая во Второй мировой войне в антигитлеровской коалиции, совершила ошибку, вступив в ту коалицию, что ей надо было заключить в союз с Гитлером, ему, скорее всего, порекомендовали бы визит к психиатру. Но теперь именно такие сожаления звучат из уст многих поляков, притом отнюдь не простых обывателей, о которых можно было бы сказать, что они не отягощены историческими познаниями, потому на их высказывания не стоит обращать внимания.

Польский журналист и доктор политических наук Якуб Корейба в ходе одного из июньских выпусков программы Романа Бабаяна «Право голоса» на московском телеканале ТВЦ заявил прямым текстом: руководству его страны следовало бы договориться с Гитлером раньше Сталина и вместе с ним ударить на восток. При этом его никак не смутило, что в таком случае часть ответственности за страшные преступления, совершенные нацистами против многих народов, лежала бы и на поляках.

Впрочем, Якуба Корейбу нельзя считать открывателем подобной «америки» в новейшей истории своей страны.

Многие годы профессор Варшавского университета Павел Вечоркевич бредил видением: Гитлер и польский маршал Эдвард Рыдз-Смиглы в декабре 1941 года на трибуне Мавзолея принимают парад немецко-польских победителей. И поясняет, что в таком случае «Польша была бы одним из главных создателей – наряду с Германией и Италией – объединенной Европы со столицей в Берлине и с немецким языком в качестве официального».

Всплеск дискуссий о том, как надо было вести себя Польше в те времена, вызвала и книга историка Петра Зыховича “Пакт Бек-Риббентроп”. Как писала “Газэта выборча”, в ней автор утверждает, что надежда на помощь Англии и Франции была страшной ошибкой. Следовало передать Гданьск рейху, согласиться со строительством экстерриториальной автострады через польское Поморье, которая бы соединила Пруссию с остальными германскими территориями, а затем вместе напасть на СССР, что “поставило бы точку на империи Сталина”.

Однако и Вечоркевича с Зыховичем нельзя назвать авторами новой формулировки “польского вопроса” в части ее участия во Второй мировой войне. Еще в социалистической Польше заявления такого рода делал историк Ежи Лоек, правда, публиковал их в эмигрантских изданиях. Но то, что подобная идея столь живуча, неуклонно ведет к вопросу, на чем она основана, побуждает заглянуть в те времена, когда Польша стояла перед дилеммой, эхо которой до сих пор колеблет политическую атмосферу в стране.

В мае нынешнего года в газете «Столетие» публиковалась статья о маршале Эдварде Рыдз-Смиглом, который накануне Второй мировой был верховным главнокомандующим польских вооруженных сил, потерпевших поражение в первые же недели сентября 1939 года. В конце 1940-го он возвращался из эмиграции в Варшаву, чтобы, как утверждают многие польские источники, создать польское правительство по аналогии с квислинговским. Но, оказывается, в таких метаниях он не был одиноким. Сподвижником Рыдз-Смиглого в этом деле был экс-премьер-министр Польши Леон Козловский. Оставив формируемую в СССР армию Андерса, он перешел линию фронта и сдался немцам, затем в Варшаве и Берлине вел беседы с гитлеровцами о формировании правительства на условиях вассалитета. Впоследствии сотрудничал с органами нацистской пропаганды.

Но и он на этом пути не был «первопроходцем». Известный варшавский журналист Дариуш Балишевский отмечал в журнале «Wprost», что переговоры с немцами на ту же тему после падения Польши вел в Румынии и министр иностранных дел полковник Юзеф Бек. А польский историк Ежи Туронек пишет, что на исходе минувшего века в берлинском архиве были найдены письма видного польского политика Станислава Мацкевича, который после крушения Франции в 1940 году тоже посылал немцам свое предложение. Уже в нашем веке этот документ был обнаружен в германских архивах преподавателем Европейского университета во Франкфурте. По мнению немецких историков, это была самая весомая попытка польской коллаборации с третьим рейхом. Меморандум начинался с констатации, что поражение Франции в июне 1940 года радикально изменило положение в Европе и поставило польское сообщество в ситуацию, способствующую укреплению в нем советского влияния, что не соответствует интересам ни Германии, ни Польши.

Ограничить его можно двумя путями: добиться положительного отношения поляков к немецкой оккупации и создать коллаборационистское правительство, что будет поддержано разными политическими движениями от националистов до части социалистов. Кроме антикоммуниста и германофила Мацкевича его подписали И. Матушевский – один из наиболее влиятельных последователей Пилсудского, Т. Белецкий – лидер националистического движения, Е. Здзеховский – известный политик, бывший министр, вице-председатель центрального совета промышленности, торговли, горного дела и финансов, Э. Гутен-Чапский – депутат сейма… Меморандум был датирован 24 июля 1940 года и направлен в Лиссабон итальянскому послу в Португалии для передачи германскому послу барону Освальду фон Хойнинген-Хюне. Барон переслал его в Берлин. Риббентроп оставил инициативу без ответа.

Еще одно предложение о сотрудничестве с немцами было сформулировано в Польше сразу же после оккупации. Как написал еще в 2001 году в журнале «Polityka» в статье «Война о войне» публицист Станислав Жерко, оно исходило от историка Владислава Студницкого, который потом вспоминал, что к нему «приходили люди из разных слоев общества, представляющие разные политические направления. Они считали, что следует начать переговоры с немцами, создать Национальный комитет, послать в Берлин делегацию, что надо спасать то, что еще удастся спасти». Студницкий убеждал немцев: «У вас недостаточно людского материала для того, чтобы водвориться на территории и обеспечить безопасность коммуникационных линий. Без восстановления Польши, без воссоздания польской армии вы проиграете».

Предполагалось, что польская армия будет воевать только на востоке, займет территории по Днепр, а немецкая – по Дон и Кавказ. Самому вермахту она никак бы не угрожала, поскольку в ней не планировалось иметь танков и авиации, только пехоту и кавалерию.
Все эти предложения были изложены в специальном документе, который был подан немцам 20 ноября 1939 года. В январе 1940 года В. Студницкий был принят Геббельсом, что опровергает суждения о маргинальности автора записки: стал бы министр пропаганды рейха тратить время на маргинала.

В этой связи неизбежен и вопрос о том, на какую поддержку рассчитывали Студницкий, Бек, Мацкевич, Козловский, Рыдз-Смиглый, нашлись ли бы в тогдашней Польше люди, готовые поддержать идеи союза с третьим рейхом? Станислав Жерко отвечает утвердительно: если появились желающие сотрудничать с Советами, то такой же призыв, брошенный в немецких офлагах для польских пленных, тоже встретил бы понимание. Были бы добровольцы и «на воле», ведь в Польше многие руководствовались правилом: хоть с дьяволом, но против русских. Однако на создание отдельных польских воинских формирований рейх все-таки не решился.

Конкретный ответ на вопрос, много ли было тогда в Речи Посполитой тех, кому хотелось «хоть с дьяволом, но против русских», даёт вышедшая пять лет назад в Кракове («Wydawnictwo Literacke») книга директора Института истории Силезского университета Рышарда Качмарека «Поляки в вермахте». Автор в ней подчеркнул:

«Из докладов представительства польского правительства в оккупированной Польше следует, что до конца 1944 года в вермахт было призвано около 450 тысяч граждан довоенной Польши. В общем можно считать, что через немецкую армию во время войны их прошло около полумиллиона… В немецком мундире воевал каждый четвертый мужчина из Силезии или Поморья».
Притом 60 процентов дравшихся в вермахте поляков составляли граждане предвоенной Польши и только 40 – представители немецкой «полонии». Первый «набор» состоялся уже весной 1940 года. В парашютном десанте, результатом которого стал захват гитлеровцами острова Крит в 1941 году, поляки уже участвовали, «на кладбище на Крите, где лежат погибшие участники немецкого десанта», профессор «находил и силезские фамилии».

Показательно и интервью Рышарда Качмарека, которое в мае 2013 года – как раз в дни празднования очередной годовщины победы над гитлеровской Германией – опубликовала «Gazeta wyborcza». Оно богато нюансами, дающими ответ и на вопрос, не насильно ли загоняли гитлеровцы поляков в свой вермахт. Но, оказывается, «во время отправления рекрутов, которые вначале проводились на вокзалах с большой помпой, часто пели польские песни... Начинали петь рекруты, затем подключались их родные, и вскоре оказывалось, что во время нацистского мероприятия поет весь вокзал». Конечно, не все поляки в вермахте были добровольцами, однако и «ситуации, когда кто-то бежал от мобилизации, случались крайне редко». Качмарек полагает, что «у 2-3 млн. человек в Польше есть родственник, который служил в вермахте».

Говоря о тех, кто готов был хоть с чертом, но против русских, нельзя не вспомнить еще об одном человеке. Он главенствовал в межвоенной Польше, по его инициативе был подписан первый в Европе межгосударственный документ с уже гитлеровской Германией, о чем помалкивают польские политики. Это маршал Юзеф Пилсудский, которого еще называли Комендантом государства. Как ни странно это звучит в наше время, но в приходом Гитлера к власти отношения между Польшей и Германией улучшились. Раньше главным польским союзником в Европе была Франция. Она оказала наибольшую помощь Польше во время войны с Советской Россией, по сути, вооружив ее армию. В частности, орудий поляки получили в три раза больше, чем армия Деникина. Польским командирам помогали сотни французских офицеров во главе с генералом Вейганом. Заслуги их были столь велики, что французский маршал Фош получил и звание маршала Польши.

Потом Франция больше всех поспособствовала тому, чтобы Верхняя Силезия вошла в состав Речи Посполитой, именно она настояла на международном признании Рижского договора с РСФСР, который Лига Наций называла договором, заключенным в результате агрессии. Но остались вопросы с польско-немецкой границей. Их предстояло решать с Германией, на стороне которой оказались Италия с Великобританией, так как Рим старался отвлечь внимание от своей соседки Австрии, Лондон же был заинтересован в высокой температуре на немецко-польской границе, чтобы иметь большую свободу рук для воздействия на западных соседей немцев.

Когда 30 января 1933 года во главе Германии стал Гитлер, Пилсудский решил, что этот политик «не представляет для Польши такой опасности, как правительства его предшественников».
В книге «От Костюшко до Сикорского» известный еще с довоенных времен польский военный историк полковник Ян Цялович пояснил, что именно привело маршала к подобной оценке. Во-первых, «Гитлер происходит из австрийцев, а ментальность австрийская отличается от прусской». Во-вторых, «окружение Гитлера и вся среда, в которой он вращается, в малой степени заражены «пруссачеством», и в этой связи невозможно приписать Гитлеру той степени заинтересованности в ревизии границ на востоке, что и пруссакам». В-третьих, «Гитлер еще долго будет занят внутренними делами Германии, а это время будет работать на Польшу». В-четвертых, антисоветские тенденции национал-социализма могут способствовать определенному сближению Германии с Польшей». Кроме того, Пилсудский не верил, что за Гитлером пойдет армия.

Именно такое мнение легло в основу польской заграничной политики, тех же заявлений, которые «свидетельствовали о чем-то совершенно ином, в Польше не воспринимали всерьез». Кроме того, в Варшаве появились основания меньше верить вчерашним союзникам. Когда обострилась ситуация в Гданьске, Пилсудский приказал усилить воинский контингент на Вестерплятте у самого входа в порт и направил в Париж самого доверенного генерала, своего бывшего адъютанта Болеслава Веняву-Длугошовского, чтобы прозондировать позицию Франции насчет того, готова ли она вместе с Польшей предпринять силовые акции против Германии. Результат поездки был разочаровывающим, даже оскорбительным. Как пишет Ян Цялович, отказ от совместных действий был обоснован указанием «на слабость высшего польского командования». По сути, это была пощечина самому Веняве-Длугошовскому, который имел диплом врача и уже в звании полковника прошел курсы офицеров генерального штаба, но не только ему. Генерал Эдвард Рыдз-Смиглы заканчивал Краковскую академию художеств. Руководивший в то время Высшей военной школой, а до этого и всем военным министерством генерал Казимеж Соснковский в юности осваивал навыки архитектора во Львовском университете. Командовавший армией во время польско-советской войны, а затем Львовским округом генерал Владислав Сикорский был инженером по строительству дорог и мостов. Все они стали военными в легионах Пилсудского во время Первой мировой войны.

Похоже, менялось отношение французского руководства и к маршалу Пилсудскому. И не только потому, что тот тоже закончил лишь один курс медицинского факультета в Харьковском университете.

Подтверждением такого рода изменений, по крайней мере, на негласном уровне, является докладная записка, которую французский посол в Варшаве направил своему министру в марте 1931 года. В ней говорится, что в Польше «никто не смеет принимать что-либо без Пилсудского, который является наполовину сумасшедшим», ненавидит парламентаризм и презирает Францию, «обвиняя ее в том, что она предала Польшу».

Он «не выносит никакой критики, никто не знает его следующего решения: все зависит от его настроения». А еще всем заправляет клика полковников, представитель которой есть в каждом министерстве. Полковником был и польский министр иностранных дел Юзеф Бек, и кто знает, не повлияла ли записка на то, что осенью 1933 года французский министр иностранных дел Жозеф Поль-Бонкур не приехал на вокзал встречать своего коллегу, хотя это предусматривал протокол визита.

Были поводы для польского недовольства и политикой других стран. Глава Италии Мусоллини предложил подписать так называемый «Пакт четырех», включающий Италию, Францию, Великобританию и Германию, который имел бы право ревизии ранее подписанных трактатов. Польша оставалась вне его рамок. Тем пактом дуче вновь стремился направить немецкую экспансию не на Австрию, а на Польшу. Пилсудский же смотрел на возможную судьбу Австрии иначе и не скрывал, что «готов продать аншлюс, но за приличную цену». Еще раньше ее назвал идеолог польского национализма Роман Дмовский, который исходил из того, что присоединение Австрии к Германии стоит включения большей части Восточной Пруссии в состав Польши.

В той ситуации Пилсудский потребовал от посла в Берлине Альфреда Высоцкого добиться встречи с Гитлером и прояснить вопрос о Гданьске. Она состоялась 2 мая 1933 года. В июле в Варшаве Пилсудский сам принял рейхсминистра пропаганды Геббельса. А в октябре, когда Германия покинула конференцию по разоружению и вышла из Лиги Наций, оказавшись в международной изоляции, Пилсудский решил, что на проблему двусторонних отношений пора посмотреть иначе и направил Гитлеру личное послание, которое новый польский посол Юзеф Липский вручил фюреру 15 ноября. В нем польский руководитель приход к власти в Германии национал-социалистов и их внешнюю политику оценил положительно, Гитлера назвал гарантом нерушимости границ и этим объяснил, почему он лично обращается с просьбой о преодолении польско-германских противоречий.

Некоторые источники утверждают, что, получив такое послание, фюрер пустился в пляс, так как Польша была ему нужна, чтобы иметь безопасный тыл в своих препирательствах с возможным перерастанием в вооруженный конфликт с западными странами, с другой стороны – в качестве союзника в предстоящей войне с СССР. Как писал по этому поводу Станислав Жерко, «фюрер считал, что Польша, располагающая немалым военным потенциалом, в принципе, могла бы встать на сторону рейха». А еще «немалую роль в этих расчетах сыграло неподдельное уважение, которое Гитлер и некоторые другие нацистские руководители питали к Пилсудскому – укротителю Красной Армии в 1920 году».

Вождь нацистов, конечно же, был информированным политиком, знал личное отношение польского предводителя к России и русским, скорее всего, и его слова, изреченные еще в 1904 году: Россия должна быть расчленена, а когда он возьмет Кремль, то прикажет начертать на его стенах «Говорить по-русски запрещается».
Французское посольство в Варшаве в своих записках отмечало даже такое явление в польском обществе, как «национальное чувство ненависти к России». Можно не сомневаться, что это же фиксировали и немецкие дипломаты, аккредитованные в Речи Посполитой.

Не исключено, что это чувство сыграло не последнюю роль при принятии Пилсудским решения о заключении пакта. Интересное свидетельство на сей счет содержится в «Новейшей политической истории Польши» В. Побуг-Малиновского. После подписания пакта маршал провел несколько встреч с польскими политиками и военными. На совещании с военными от большинства из них он услышал, что «самая большая и самая близкая опасность исходит со стороны Германии». И «не признал такую оценку правильной», поскольку к тому времени Гитлер «еще не овладел внутренней ситуацией, а вооруженные силы не готовы к нападению», а вот Россия, по его словам, к этому уже готова, тем более, она «более склонна к риску». Ян Цялович тоже подчеркивал, что Пилсудский все те годы исходил из того, что главная угроза для его страны исходит от востока. Немецкую он тоже признавал, но этим, мол, должны заниматься Франция с Англией, поскольку в их собственном противостоянии с Германией они вынуждены будут обращаться за помощью к Польше. А мнение Коменданта государства тогда означало все, внешняя политика государства по своей сути была «личной политикой маршала Пилсудского». Впрочем, и внутренняя тоже. Будучи только главой военного ведомства, он мог вызвать к себе и президента, и премьера.

Подготовка пакта о ненападении между Польшей и Германией шла весьма быстро. Уже через две недели полякам был вручен его проект, а 26 января 1934 года подписи под ним поставили тогдашний министр иностранных дел рейха Нейрат и польский посол Липский.
Известие об этом, по словам В. Побуг-Малиновского, «вызвало живое возбуждение во всей Европе». Ведь всего неделю назад там были уверенны, что такое попросту невозможно. Как писала французская газета «Эвр» в публикации своего корреспондента из Женевы, где находилась штаб-квартира Лиги Наций, «мы можем заявить на основании авторитетных источников, что то, что некоторые называют германо-польским сближением, является шуткой дурного тона». И вот случилось. Как отметил Станислав Жерко в статье «1939 – правды и неправды» в журнале «Polityka” в сентябре 2009 года, в Европе тогда стали открыто рассуждать о том, какой ценой это достигнуто. Итальянский вице-министр иностранных дел Фульвио Сурвич в глаза заявлял польскому послу, что Польша что-то дала Германии за отказ от ревизии границ. В прессе появились утверждения, что помимо официальной декларации подписано и секретное соглашение, а французская «Эко де Пари», некоторые швейцарские и британские газеты опубликовали его текст. В самой Польше такие видные политики, как генералы В. Сикорский, Ю. Галлер, экс-премьеры М. Ратай, И. Падеревский называли министра иностранных дел Ю. Бека немецким агентом.

В советской прессе информация о заключении пакта “Нейрат-Липский” появилась уже назавтра, притом вместе с пространно-витиеватым заявлением Польского телеграфного агенства, главный смысл которого заключался в словах о том, что отныне для разрешения спорных вопросов стороны “ни в коем случае ... не будут прибегать к применению силы”. Днем позже пошли сообщения о том, как на это отреагировали в разных странах. Варшавская “Gazeta polska” и краковский “Czas” убеждали, что сделан самый крупный шаг “к упрочению мира на польско-германской границе, какой вообще может быть достигнут дипломатическим путем”, что закончился пятнадцатилетний период “скрытой войны за стабилизацию польско-германской границы”, что получены германские гарантии для польских “несопоримых прав на Поморье”, что “пакт этот не ослабляет нашего сотруничества с Францией”, а также “не изменяет наших обязательств по отношению к советской России”. Сообщали польские журналисты и о еще одной “пользе” для их страны: “германские национал-социалисты приказали полковнику Коновальцу – лидеру украинской военно-фашистской организации – прекратить борьбу против Польши и направить свою активность “в другую сторону””.

Однако варшавская газета “Robotnik” уведомляла читателей, что “польско-германский пакт рассматривается в Берлине как крупный успех Германии”, ведь Польша не только “демонстрирует дружественное отношение к Германии”; но и “отдаляется от Франции”, более того, она “подчеркивает свое нежелание препятствовать германской экспансии”.

Британская “Тimes” написала о “миролюбивых намерениях Германии”, но ее землячка “Daily express” сочла “невозможным доверять мирным намерениям” этой страны. Во Франции новость была встречена прохладно, в Чехословакии пришли к выводу, что последует отдаление Польши от Франции, а “германская экспансия теперь еще более решительно устремится на Австрию”. Советская “Правда” заявила, что “Советский Союз приветствует всякое соглашение, которое отодвигает опасность войны вообще и опасность войны в Восточной Европе в частности”, но в то же время подчеркнула, что “польско-германские отношения ставят на порядок дня очень много вопросов”. Например, “признало ли германское правительство польско-германскую границу как не подлежащую изменению”.

По мнению Яна Цяловича, «в свете позднейших событий и оглашенных документов баланс итогов пакта о ненападении от 1934 г. не представляет никаких трудностей». Да, плюсом для Польши стало «чувство облегчения и безопасности лет на десять, возможность проведения более самостоятельной политики в отношении Франции и соседей, а благодаря ослаблению германо-советских контактов – убеждение, что пришло время проведения политики балансирования между двумя сверхдержавами». Минусом же явилось «охлаждение польско-французских отношений, подозрительность и недоверие на Западе, а у самых близких соседей – в Чехословакии и Советском Союзе – значительное беспокойство». Не совсем уверенно ощущал себя и Пилсудский. Сложившуюся ситуацию он оценивал весьма образно: «Поскольку имеем два пакта (с Францией и Германией – Я.А.), то сидим на двух стульях… Надо бы знать, с которого свалимся и когда».

Но главная опасность от пакта, по мнению Яна Цяловича, заключалась в том, что он «усыпил бдительность народа, а правительству и руководителям внешней политики давал иллюзорное ощущение безопасности и преувеличенное представление о собственных силах, подталкивающее к роли сверхдержавы».

Немецкая же сторона, подчеркивал Ян Цялович, «могла записать на свой счет одни только плюсы». Во-первых, «в узле договоров, опоясывающих Германию, была сделана первая значительная брешь», во-вторых, «рейх вышел из изоляции, в которую в 1933 г. ее затащил Гитлер», в-третьих, он, «получив безопасность со стороны Польши, мог в порядке очередности сосредоточиться на западном направлении и территориальных приобретениях на юго-востоке». О том, насколько значимым пакт был для фюрера, свидетельствует и его реакция на смерть Пилсудского в мае 1935 года. Тогда Гитлер выразил свои соболезнования не только руководству Польши, но и семье Коменданта, затем лично присутствовал на траурной мессе в Берлине, а в сентябре 1939 года, когда вермахт занял Краков, приказал выставить почетный караул у его гроба. В 1944-м в столице союзной третьему рейху Румынии с почестями, в отдании которых участвовала гвардия румынского короля, был похоронен Ю. Бек.

Как на самом деле осуществлялась официально объявленная политика равновесия, лучше всего говорят факты. Весной 1934 года министр иностранных дел Франции Барту предложил подписать «Восточный пакт», по которому Франция, Польша, Германия, Советский Союз, Чехословакия, Литва, Латвия и Эстония стали бы гарантами нерушимости границ в Центральной Европе. Но Пилсудский выступил против, так как считал, что если СССР решит кому-либо помочь, то его войска помаршируют через Польшу. Кроме того, ему не хотелось гарантировать границ Чехословакии. Проект был похоронен. В 1935 году он вновь был инициирован сменщиком Барту Пьером Лавалем и отвергнут уже совместными усилиями Польши и Германии.

Польша не осудила Италию за агрессию против Абиссинии, промолчала во время поглощения рейхом Австрии, затем присоединилась к мюнхенскому расчленению Чехословакии, оккупировав Тешинскую Силезию.
Отношения Польши с Советским Союзом, которые за две недели до подписания пакта «Нейрат-Липский» министр Бек называл образцом «поиска новых путей» и даже «мощным фактором стабилизации положения в Восточной Европе», дошли до состояния, которое уже первый заместитель наркома иностранных дел СССР В.П. Потемкин охарактеризовал словами «хуже быть не может».

Первый гром ударил 15 марта 1939 года – Гитлер оккупировал Чехию. Становилось понятным, что дело идет к большой войне. Тогда Британия предложила сделать англо-франко-польско-советское заявление о гарантировании границ европейских государств, но и та «проба сошла на нет из-за позиции Польши, которая никак не желала связывать себя сотрудничеством с Советским Союзом». После потери этого последнего шанса сохранения мира в трех европейских столицах – в Берлине, Москве и Лондоне – принимались иные решения», констатировал Ян Цялович.

Решив «чешский вопрос», Гитлер приступал к очередному этапу реализации своих планов, согласно которым, пишет Станислав Жерко, «польские дивизии должны были бы сначала прикрывать рейх в боях с западными державами, а, победив Францию, можно было бы атаковать Советский Союз». Польше предстояло отдать Гданьск (Данциг), согласиться с экстерриториальным статусом немецкой автомагистрали и железнодорожной линии между Померанией и Восточной Пруссией, а также согласовывать свою внешнюю политику с Берлином. Речь шла о политическом аншлюсе Польши. Но такая перспектива не могла устроить и Великобританию. Вот тогда она, еще недавно отказывавшаяся признать польско-германские границы, заявила о гарантиях польской государственности, воздержавшись, тем не менее, от предоставления Польше кредита на оборонные цели. В Варшаве на заседании сейма прозвучали знаменитые слова Бека о том, что честь превыше всего. А Гитлер, узнав о гарантиях, дал указание готовить план «Вайс» о нападении на Польшу.

Второй звонок раздался в Москве. Потеряв надежду на взаимодействие с западными странами, там решили полагаться только на себя. В советскую столицу 23 августа 1939 года прибыл рейхсминистр Риббентроп, и произошла такая же неожиданность, что и 26 января 1934 – был подписан договор о ненападении между СССР и Германией.

Так были перечеркнуты надежды Польши на то, что ее шансы заключаются «в непреодолимом противоречии между Германией и Россией», а также расчеты Пилсудского, который, как писал Ян Цялович, «думал о войне, но верил, что она разразится не на польско-германской границе».
Вряд ли стоит возражать этому историку в том, что было бы преувеличением видеть успехи Гитлера «единственно в польско-германском пакте о ненападении и в перечеркнутом Польшей восточном пакте», что они проистекали и из «слабости Франции и пацифизма Англии». Но остается неопровержимым фактом то, что первым, притом весьма активным союзником Гитлера в его действиях, приведших к новой мировой войне, был Пилсудский и его выученики. Даже итальянский дуче стал на сторону фюрера позже.