«Советский реализм был на самом деле чистым сюрреализмом»

Эдуард Тополь, автор книги «Завтра в России», предсказавшей события августа 1991 года, размышляет о том, как уходил СССР и какое наследие нам от него осталось.

Я не историк, не политик и не экономист. Поэтому говорить о распаде СССР могу только как субъективный свидетель истории. По мне, конец советской империи случился из-за банкротства государственно-социалистической экономики. СССР мог прокормить себя в границах 1938 года, как сегодня, не выходя из своих границ, кормит себя Северная Корея. Но с момента «братского» раздела Польши с Гитлером до вторжения в Афганистан СССР нагружал свой бюджет расходами на содержание всего «лагеря социализма» — просоветских режимов и коммунистических партий от Южной Америки и Африки до Италии и Палестины. И практически скормил им себя так, что уже и своих граждан кормить стало нечем.

Поскольку первую половину жизни я прожил в СССР, могу сказать, что лагерем (социализма) он назывался не зря — то была, что называется, «оговорка по Фрейду»: страна была по-лагерному закрыта от всего мира, даже от подвассальных соцстран. (Знаменитый и обласканный властью Донатос Банионис говорил мне: «Как может какой-то солдат на границе запретить мне увидеть всю Землю, которую подарил мне Господь?») Советские «граждане», прикрепленные прописками к своим баракам, имели только лагерные права; их доходы (и питание) были по-лагерному рационированы, причем «пайка» назначалась Кремлем и дворнику, и секретарю обкома КПСС.

Монопольно царило государственное, то бишь лагерное, производство всего — от ракет и танков до лифчиков и презервативов. Двойная мораль и лагерная дисциплина поддерживались жесточайшей цензурой, силовыми органами и всепроникающими щупальцами партийного, комсомольского и профсоюзного контроля. Как-то, будучи разъездным корреспондентом «Комсомольской правды», я написал репортаж с заполярной стройки и был тут же вызван в кабинет цензора на пятом этаже знаменитого «Комбината «Правда» на улице Правда, 24. (У комбината, производящего правду для всего лагеря социализма — «Правда», «Комсомольская правда», «Московская правда», «Пионерская правда» и т.д., — был один цензор на всех). Так вот, сидя за столом, заваленным оттисками завтрашних газетных полос, этот цензор показал мне какой-то тяжелый том и сказал: «Молодой человек, вы пишете в своем репортаже: «В снегу вокруг стройки валяются ржавые тракторные гусеницы, обломки бетонных плит, куски колючей проволоки». Но вот справочник всей продукции, производимой в СССР. В нем нет колючей проволоки. В нашей стране ее не производили и не производят. Вы меня поняли?»

И даже в «правдинских» кабинетах, когда мы, журналисты, хотели поговорить меж собой откровенно, кто-то обязательно закручивал диск телефона — на случай гэбэшной прослушки.

Эта атмосфера повсеместного надзора кремлевского аппарата, правящего страной и «всем прогрессивным человечеством» от имени нищего и спивающегося пролетариата («Водка стала два и восемь, все равно мы пить не бросим. Если станет три и пять, будем Зимний брать опять!»), — эта атмосфера, повторяю, была удушающей и давящей, как жизнь под железобетонной плитой. А когда в Новочеркасске пролетариат, оголодав, вышел на улицу с требованием еды для детей, его просто расстреляли…

Впрочем, если вспомнить «Один день Ивана Денисовича», то были и у советских граждан свои лагерные радости. К ним я в первую очередь отношу реальную дружбу большинства людей разных национальностей в СССР. Хотя с детства я и физически, и морально не раз испытал на себе кулаки антисемитов и удавку государственного антисемитизма, я, тем не менее, через всю жизнь пронес дружбу со своими соучениками в бакинской школе (в нашем классе было 19 учеников восьми национальностей!) и со своими однокурсниками по ВГИКу, где в мое время учились студенты из всех советских республик плюс ребята из всех соцстран и «пробуждающейся» Африки. Лагерная жизнь сплачивает, и СССР был практически нашей большой «общагой»…

Могу назвать и еще одно положительное качество жизни в СССР: сравнительная с сегодняшним днем безопасность. Да, была уличная преступность, в 1964 году я писал о ней в «Репортаже из переулка» в «Литературной газете», а потом, в 1975-м, сделал фильм «Несовершеннолетние». И все-таки летом 1962-го мы с моим вгиковским сокурсником вдвоем прошли от Кирова до Астрахани пешком, совершенно не боясь никаких грабителей. Не думаю, что нынче я могу кому-то посоветовать такое путешествие «в народ».

Сегодня в России есть немало людей, ностальгирующих по СССР. Думаю, что на самом деле большинство из них ностальгирует по своей молодости в СССР. Но и среди молодежи есть те, кто в СССР не жил, а судит о той жизни по советским фильмам, которые постоянно крутят по «ящику». Им я могу сказать, что эти фильмы делались на деньги, выдаваемые партийной номенклатурой, а, как известно, «кто платит, тот и танцует». То есть фильм мог состояться только в том случае, если он потрафил вкусам обитателей кремлевских дач. Иными словами, кинематографисты были обязаны показать Брежневу, Суслову и Ко, как замечательно мы живем под их мудрым руководством. Когда в Госкино утверждали мой сценарий фильма «Несовершеннолетние», в котором главными героями были пятеро хулиганивших подростков, редактор с говорящей фамилией Громыко сказала мне и режиссеру Владимиру Роговому: «А действие в каком городе происходит, сколько в нем жителей?» «Ну, тысяч двести…» — ответил Роговой. «На двести тысяч аж пять хулиганов?! — возмутилась она. — Нет, сократите до четырех!» «Но я покажу, что все остальные — прекрасные советские дети! Я пущу по улице двести пионеров в красных галстуках!» — пробовал защищаться Роговой, поставивший фильмы «Офицеры» и «Юнга Северного флота». «Нет, — сказала Громыко. — Или вы сокращаете одного хулигана, или мы не утвердим сценарий».

Советский реализм был на самом деле чистым сюрреализмом. Сто тридцать фильмов, авторы которых хоть на шаг отошли от этого стандарта в сторону подлинного реализма, были запрещены цензурой и легли на полку. Среди них два моих — «Любовь с первого взгляда» и «Ошибки юности» с Мариной Нееловой, Станиславом Жданько и Николаем Караченцовым. (Любопытно, что несколько лет назад эту «Любовь…» показывали на Московском кинофестивале в программе «Советский авангард».)

Что же сегодня имеет Россия в результате распада СССР?

В первую очередь, открытые границы. (Правда, уже ходят слухи о скором введении выездных виз, но хочется верить, что до этого не дойдет.) 
Есть свобода слова (но в определенных пределах).

Нет цензуры (но ее функции взяла на себя самоцензура).
Нет прописок (но есть регистрация по месту жительства).
Нет социалистических соревнований, стахановцев и прочих ударников труда (но есть погоня за баблом).
Нет Госплана (но есть госзаказы).
Нет государственного антисемитизма (и даже папа Римский извинился перед евреями за две тысячи лет гонений), но бытовой антисемитизм тлеет в толщах народных масс, как пожар в шатурских болотах.
Нет «сосссиалиссических» методов производства (но нет и честной конкуренции производителей всего). 
Нет морального кодекса строителя коммунизма (но нет и границ у аморальных деяний многих «новых русских»).
Нет партийной номенклатуры (но есть «приближенные к власти»).
Нет кремлевских пайков, сотой секции ГУМа, «Березки» и партийных распределителей (но есть такая коррупция, какая и не снилась чиновникам даже во времена брежневского застоя).
Иными словами (сальдо) — методом прихватизации огромных кусков государственной собственности нажились на распаде СССР в первую очередь чиновники советского партийно-хозяйственного аппарата. (Помню, как в 1991 году страдал один эмигрант, которого жена удерживала от поездки в СССР. «Ты не понимаешь! — кричал он. — Там целую страну делят, а я тут время теряю!»)

Мне кажется, некоторые наследники того чиновничьего аппарата успешно продолжают эту дележку. 
Россия в пути. 

А этот путь, как всегда, ставит ее перед выбором: пятиться ли назад в свое «светлое прошлое» или идти в неясное будущее. К сожалению, третьей опции строптивая дама История никому не дает. Помнится, в 1962 году в центре нищего города Советск на Вятке мы с моим другом обнаружили арку с вывеской «Советский колхозный рынок». За аркой была пустая пыльная площадь, посреди которой шумно мочилась понурая одинокая кляча. «Старик, — в манере тех лет сказал я своему 25-летнему другу. — Если на этой стороне Вятки стоит Советск, давай махнем на ту сторону. А вдруг там Анти-Советск?»

Вот только плавсредств у нас тогда не было. А есть ли они у сегодняшней России — это тема уже другой статьи.

Эдуард Тополь, писатель, автор книги «Завтра в России», предсказавшей события августа 1991 года