ДОЖИВЕМ ДО ПОНЕДЕЛЬНИКА

Одно время тема школы была ведущей в общественном сознании, теперь многие наваливают кучи дерьма на образ жизни советского человека, но, могло ли быть в целом недостойным общество, охваченное заботой о подрастающих поколениях. Причем внимание направлялось на нравственное здоровье и разумность, благодаря чему даже моральные уроды талантливы во лжи о своем прошлого и об истории своей Родины. 
Недавно мы наблюдали всплеск общественного сознания, вызванный сериалом Валерии Гай Германики «Школа». Казалось бы, общество умудренное опытом постсоветского существования могло бы, наконец, додуматься о сути коренного вопроса воспитания. Увы. Я бы хотел посильным образом обозначить сам этот вопрос и вновь поднять тему воспитания здоровой будущности. Похоже, что у многих гайдпарковцев начисто отсутствует понятие о преемственности, а, следовательно, нет ни критерия для суждений ни нравственного права на суждение.

М. Фуко – Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. – М. «Ad marginem». 1999.
«Обратимся теперь, после Видока и Ласенера, к третьему персонажу. Он сделал всего один краткий выход; его известность вряд ли продержалась более одного дня. Он был лишь мимолетным образом мелких противозаконностей: тринадцатилетний мальчуган без крова и семьи, обвиненный в бродяжничестве. Приговоренный к двум годам исправительной колонии, он, несомненно, надолго попал в круговорот делинквентности. Конечно, он остался бы незамеченным, если бы не противопоставил дискурсу закона, сделавшего его делинквентом (больше даже во имя дисциплин, чем в соответствии с кодексом), дискурс противозаконности, которая устояла перед принуждениями и обнаружила недисциплинированность, существующую систематически двусмысленным способом как беспорядочное устройство общества и как утверждение непреложных прав. Все противозаконности, расцененные судом как правонарушения, обвиняемый переформулировал как утверждение жизненной силы: отсутствие жилья — как бродяжничество, отсутствие хозяина — как независимость, отсутствие работы — как свободу, отсутствие организованного и регулярного труда - как полноту дней и ночей. Это столкновение противозаконности с системой «дисциплина-наказание-делинквентность» было воспринято современниками (точнее, оказавшимся в суде журналистом) как комическое проявление схватки уголовного закона с мелкими фактами недисциплинированности. И действительно, само дело и последовавший приговор представляли сердцевину проблемы законного наказания в XIX веке. Ирония, с какой судья пытается окружить недисциплинированность величием закона, и дерзость, с какой обвиняемый возвращает ее в число фундаментальных прав человека, создают показательную сцену для уголовного правосудия.

Поэтому ценен отчет, появившийся в «Gazette des tri-bunaux»: «Председатель: Спать надо дома. — Беас: А у меня есть дом? — Вы постоянно бродяжничаете. — Я тружусь, чтобы заработать на жизнь. — Ваше общественное положение? - Мое общественное положение. Начать с того, что их у меня не меньше тридцати шести. Я ни на кого не работаю. Я давно уже делаю, что подвернется. У меня днем одно положение, ночью - другое. Днем, например, я раздаю рекламки всем прохожим, гоняюсь за прибывшими дилижансами и переношу багаж пассажиров, хожу колесом по авеню Нейи*. Ночью спектакли, я распахиваю дверцы карет, продаю билеты. У меня много дел. — Лучше бы вы поступили учеником в хороший дом. — Вот еще! Хороший дом, ученичество - тоска зеленая. И потом хозяин... вечно ворчит, никакой свободы. - Ваш отец не зовет вас домой? — Нет у меня отца. — А ваша мать? — Нет у ме¬ня ни матери, ни родственников, ни друзей. Я свободен и независим». Услышав приговор — два года исправительной колонии, - Беас «скорчил мерзкую мину, а потом вернулся в свое обычное хорошее настроение: "Два года, никак не больше двадцати четырех месяцев. Ну, в путь"».

Именно эту сцену перепечатала «La Phalange». И значение, придаваемое ей газетой, чрезвычайно неторопливый, тщательный ее разбор показывают, что фурьеристы усматривали в столь обычном деле игру фундаментальных сил. С одной стороны, силы «цивилизации», олицетворяемой судьей — «живой законностью, духом и буквой закона». Она обладает собственной системой принуждения; по видимости это свод законов, на деле же - дисциплина. Необходимо иметь место, локализацию, принудительное «прикрепление». «Надо спать дома», — говорит судья, поскольку, по его мнению, все должны иметь дом, жилище; будь то роскошное или жалкое; задача судьи - не обеспечить жильем, но заставить каждого индивида жить дома.
Кроме того, индивид должен иметь положение, узнавае¬мую идентичность, раз и навсегда установленную индиви¬дуальность. «Ваше общественное положение? — Этот вопрос — простейшее выражение порядка, утвердившегося в обществе. Бродяжничество ему отвратительно, оно дестабилизирует его. Необходимо иметь прочное, постоянное общественное положение, думать о будущем, о безопасном будущем, о том, чтобы гарантировать его от любого посягательства». Наконец, надлежит иметь хозяина, занимать определенное место на иерархической лестнице.

Человек существует, только когда он вписан в определенные отношения господства. «У кого вы работаете? Иными сло¬вами, раз вы не хозяин, то должны быть слугой. Дело не в вашей индивидуальной удовлетворенности, а в необходимости поддерживать порядок». Дисциплине в облике закона противостоит именно противозаконность, предъявляющая себя как право; не столько уголовное правонарушение, сколько недисциплинированность является причиной образования бреши. Недисциплинированность языка: неправильная грамматика и тон реплик «указывают на резкий раскол между обвиняемым и обществом, которое в лице председателя суда обращается к нему в корректной форме». Недисциплинированность, вызываемая врожденной, непосредственной свободой: «Он прекрасно понимает, что подмастерье, рабочий - раб, а рабство плачевно... Он прекрасно понимает, что уже не сможет наслаждаться этой свободой, этой владеющей им потребностью движения в устоявшемся порядке жизни... Он предпочитает свободу, и важно ли, что другие считают ее беспорядком? Свободу, иными словами — спонтанное развитие индивидуальности, «дикое» развитие, а значит, грубое и недалекое, но естественное и инстинктивное». Недисциплинированность в семейных отношениях: не имеет значения, был ли этот несчастный ребенок брошен или убежал сам, потому что он «не смог бы вынести рабство воспитания, родительского или иного». И во всех этих мелких недисциплинированностях, в конечном счете, отвергается «цивилизация» и пробивает себе путь «дикость»: «Работа, лень, беззаботность, распутство, все что угодно, только не порядок; в чем бы ни заключались занятия и распутство, это жизнь дикаря, живущего одним днем и не думающего о будущем».

Несомненно, анализы в «La Phalange» не могут рассматриваться как типичные для тогдашних дискуссий о преступлении и наказании в массовых газетах. Тем не менее, они принадлежат к контексту этой полемики. Уроки фурьеристов не прошли втуне. Они получили отклик, когда во второй половине XIX века анархисты, избрав своей мишенью уголовно-правовую машину, поставили политическую проблему делинквентности; когда они желали видеть в ней самое боевое отвержение закона; когда они пытались не столько возвеличить бунт делинквентов как геройство, сколько отделить делинквентность от захвативших ее буржуазной законности и противозаконности; когда они хотели восстановить или создать политическое единство народных противозаконностей.»

О чем говорит это стремление «восстановить или (что еще более показательно) создать единство народных противозаконностей»? – Об искони укоренившемся и всеобъемлющем глобальном противостоянии людей как рода людского в целом – власти, той реальной по эффективности и масштабности своего воздействия силе, которая контролирует и направляет его развитие. Народная стихия в лице анархистов провозгласила, хотя и не до конца осознанно, желание и потребность вернуться к глобально-фундаментальному противостоянию, не понимая искусственного характера (навязанного человечеству извне, а не в результате спонтанного всемирно-исторического развития цивилизации на планете) этого отношения. Таким образом, мы убеждаемся во вторичном характере классовых отношений, как и формирования классов, как уже своего рода дисциплинирования (европеизации) человечества на основе неписанного и почти несознаваемого людьми все равно к какому бы классу или сословию они не принадлежали, однако же по-настоящему действительного закона. Собственно вся история и может быть резюмирована как концептуально и методологически, тщательно и безжалостно к людям, к человеку как таковому, закольцованная структура эксплуатации отчужденной спонтанности как ресурса развития. Опять же глобально. И мальчик в данном случае лишь изобличает в лице судьи и суда как официальной инстанции рабский характер власти имущих и государства как такового. Действительно, по сравнению с королевской властью, скандальный характер которой вскрылся другим таким мальчиком в сказке Андерсена «Волшебное платье короля», положение вещей явно усугубилось.

К сожалению Фуко не дожил до 90-х прошлого века когда мир был ввергнут в диалектическую фазу «отрицания отрицания» какой бы то ни было дисциплинированности и законности путем последовательного стимулирования дикой спонтанности и поощрения в самых диких формах индивидуальности за счет всего общества и его будущности. Как правильно заметил А. Секацкий гораздо более фундаментальное отношение должно быть описано по аналогии с произведением М. Фуко в сочинении под названием «Выслеживать и шпионить». Впрочем, труд сей мог бы быть написан только после окончательной победы воссозданного «политического единства народных противозаконностей». Недаром политический либерализм (по существу мировое масонство) в лице Фукуямы поспешил прихватизировать концепт «конца истории» упреждая осознание людьми апокалиптичности, финальности глобализации. 

Я уже предлагал в обсуждениях сделать Гайдпарк открытым народным университетом. Своё слово надо держать, ведь, предлагая это, я вменил себе в обязанность поработать над основанием. Возможно, точно обозначенный вопрос и является этим основанием?