Современное искусство в России

После моего студенческого увлечения русским авангардом, я не слишком часто обращалась к этой теме. Несколько раз приезжала в Россию в конце 80-х, но очень кратко, только чтобы перевести картины. Следующий мой визит в Москву был уже в 2000-х годах и я увидела у вас действительно серьезные перемены с современным искусством, которые меня впечатлили. Я была на первой московской биеннале в 2003 году, которая проходила на волне всеобщего ажиотажа вокруг современного искусства. Мне очень хотелось получше узнать эту новую ситуацию. И когда мне сказали, что запланирован год России во Франции, я для себя четко решила, что хочу серьезно изучить русскую современную арт-сцену и подготовить проект. Я приезжала в Москву на несколько биеннале, в этом году была в жюри премии “Инновация”, вручала приз Андрею Монастырскому, общалась с художниками, ездила к ним в ателье. Над “Контрапунктом” я работала с Ириной Горловой и Михаилом Миндлиным из ГЦСИ. Мы вместе отсматривали каталоги, выставки. У меня были каталоги из галереи Марата Гельмана. Также во многом мне помогла прежняя атташе по культуре Бланш Гринбаум-Сальгас. И на Венецианской биеннале я всегда смотрю Русский павильон. Таким образом, собрав всю эту информацию, мы создали “Контрапункт”.

Чем вы руководствовались при выборе художников и работ для выставки?

Мы выбирали тех художников, чьи работы в той или иной степени апеллируют к прошлому, задают ему вопросы, полемизируют с историей искусств, или, например, в них есть перекличка с пространством иконы или с авангардом. Сразу исключили все, что связано с гламурной тенденцией или с соц-артом, который критикует советский режим, потому что это не имеет никакого смысла в Лувре. В тоже время мне хотелось сделать быстрое резюме из разных поколений российских современных художников. Отдать должное “пионерам” – Илье Кабакову, Эрику Булатову, Игорю Макаревичу, и потом представить художников русского концептуализма, в работах которых намешана и критика, и история искусства, и авангард. Эти принципы помогли мне сделать непростой выбор из огромного количества художников. И еще важный критерий, я просила художников посмотреть непосредственное место экспозиции, так как оно очень специальное, почти неприспособленное для выставок. Это средневековый ров, фактически в подземелье. На некоторые стены там вообще ничего нельзя повесить. Поэтому я выбирала художников, способных адаптироваться к этим залам. Но эти руины наталкивают на идею утопии, которая перекликается с темой музея, с темой прошлого и утопией эстетической, политической и поэтической, которую представляют русские художники.

Предлагала ли вам российская сторона отказаться от каких-либо из выбранных вами работ и почему?

Нет, не предлагала. У нас были некоторые проблемы с серией “Радикальный абстракционизм” Авдея Тер-Оганьяна, но он просто стал жертвой недоразумения. Люди, которые не совсем поняли произведения, приняли смысл его работ слишком буквально. Но, к счастью, все уладилось, и выставка идет без купюр. Я сделала свой список больше года назад, он был полностью согласован с ГЦСИ, так что для нас не было никаких причин, по которым работы Тер-Оганьяна не могли бы приехать в Париж. А сам художник будет присутствовать на вернисаже. Для нас это было важно, вне всякого политического контекста. Эмблемой этой выставки стала картина Эрика Булатова “Свобода”. И поэтому важно, чтобы музей мог соблюдать эту свободу художников и без проблем выставлять их в экспозиции.

В Москве такое решение объясняли таким образом, что вы якобы изначально не поняли смысла текста, и никто вам его не перевел.

Да, я не знала точного перевода, когда я дала свой выбор. Из серии “Радикальный абстракционизм” я отобрала четыре работы, которые мне понравились своей близостью к супрематизму.

Я понимала идею и концепцию этих работ, но у меня не было полного перевода всех фраз. В общих чертах мне сказали, что “это запрещает это”, “то запрещает то” и все. В этой серии также были другие произведения, но это правда, что изначально еще были и чисто формальные обстоятельства, и они элементарно не подходили для зала. И спустя какое-то время, когда мне дословно перевели текст и я поняла, что это статьи из уголовного кодекса, с сильным политическим посылом, я только сказала, что это замечательно. Как вам в итоге удалось получить разрешение на вывоз этих работ из России?

Я не могу ответить на этот вопрос, потому что не я этим занималась. Мне кажется, что все это прошло через посольство, через Сulture France. Потому что эта экспозиция является частью официальной программы Года России во Франции. У нас есть соглашение между Culture France, ГЦСИ и Министерством по культуре. ГЦСИ также как и Лувр является организатором этого мероприятия. Я думаю, что в посольстве в Москве настояли на том, чтобы эти работы были допущены к выставке, как это было запрошено изначально.

Как вы относитесь к казусу с ультиматумом Авдея Тер-Оганьяна и в общем к подобным бойкотам и солидарности художников, отстаивающих свои права?

На самом деле я получила всего два или три письма от художников, которые были готовы отказаться от участия в выставке, если будет присутствовать цензура. Мы понимаем и уважаем их действия. Со своей стороны, я считаю, что нужно уважать солидарность художников. И их действия можно понять, потому что в такую ситуацию мог попасть любой. Поэтому я думаю, что их реакция была вполне оправдана. Но я говорю с точки зрения куратора и это не самая выгодная позиция, чтобы давать оценки. Мы рады, что в итоге все положительно разрешилось. В противном случае, это была бы крайне скандальная ситуация и невыгодная для российского современного искусства здесь во Франции, тем более в свете того, какие именно работы были запрещены к вывозу. Нельзя скрывать, что для художников в России существует ряд сложных ситуаций, и этот политический аспект также является частью экспозиции.

Во Франции забастовки – единственный способ отстоять свои права. На ваш взгляд, имеет ли художник право на забастовку?

Да, конечно. По всему миру современные художники подвергаются гонениям и цензуре. Это и в России, и в Турции, и во Франции – везде. Мне кажется, крайне важным защищать художников в таких случаях, предоставлять им слово, право выразить свою позицию.

Сталкивались ли вы раньше в своей карьере с подобными ситуациями, как в случае с выставкой “Контрапункт”, когда речь шла о цензуре и запрете к вывозу и показу?

У меня был другой случай в Бордо, связанный с выставкой “Считающиеся невинными. Современное искусство и дети” (Présumés Innocents - L'art contemporain et l'enfance). Ассоциация по защите детства La mouette подала в суд на меня, как куратора выставки, и на директора музея за то, что мы якобы показывали произведения порнографического содержания. По их мнению экспозиция унижала детей. И этот процесс длится уже десять лет и до сих пор не завершен. Прокуратура признала нас невиновными, но ассоциация попросила пересмотреть решение трибунала. Они были настолько озлоблены, что отправили повторно свой запрос в европейскую инстанцию, и в скором времени должен быть вынесен вердикт.

К сожалению, это распространенная практика в России. Вы наверняка слышали про громкий судебный процесс над кураторами выставки “Запретное искусство” Андреем Ерофеевым и Юрием Самодуровым?

Да, конечно. Хорошо, что они все-таки не до конца проиграли этот процесс. Хорошо, что была сильная общественная реакция. Такая борьба должна быть. Я очень сильно поддерживала Андрея. На самом деле мы дружим с 1973 года, со времен его студенчества в Париже. Тогда он приходил заниматься в Музей современного искусства, где я работала над своей первой выставкой. И он дразнил меня “большевичкой” и отказывался понимать, почему я выбрала Маяковского.