Вот стоит Аполлон Бельведерский...

Вообще, в рассматривании первичных и вторичных половых признаков классических скульптур нет ничего нового. Помните персонаж Крамарова в "Джентльменах удачи"? Который очень интересовался Венерой Милосской. Тут уж, как говорится, у кого чего болит... Тот на то и смотрит.

И нет ничего удивительного в том, что нашлась в городе на Неве гражданка, для которой в скульптуре Давида самой притягивающей внимание деталью оказался половой член. Это еще Фрейд заметил, и само по себе это место, и всё, что его напоминает ("фаллические символы") обладают для многих гражданок немалой притягательной силой. (Впрочем, исторической справедливости ради, нужно заметить, что на подобную притягательность обращали внимание авторы и до Фрейда, вспомним хоть Александра Сергеевича Пушкина с его царем Никитой.) И в этом ничего удивительного нет. Вполне, можно сказать, естественное явление – да, притягивает...

И в реакции "Срам!" тоже нет ничего удивительного. Вспомним другой сюжет наших комедиографов: персонаж Смирнова из "Операции "Ы"", не из "Напарника", а из самой "Операции "Ы"", сцена на рынке.

В общем, все нормально. Ну, соединилось в сознании у гражданки нагота Давида с успехами религиозного возрождения, вот и выдала она стон про беспорточного мужика. Не божественно это ей показалось. Тем более, что просто стоит (я имею в виду Давида) – добро б еще что-то делал...

Всё здесь нормально. Немало у нас озабоченных гражданок, и заботы у них какие только ни попадаются. Ненормально то, что последовало за этим криком души: "Портки мужику!". Вместо того, чтобы просто отмахнуться – мало ли безумных теток ходит вокруг Давида, организаторы выставки решили статую одеть.

Из каких соображений они действовали, не очень понятно – не то испугались, не то решили таким образом попиариться (что тоже осуждать трудно – уж больно повод хорош), но в результате срамное место беспорточного Давида оказалось заклеено какой-то кепкой. И шедевр гениального создателя Ватикана приобрел не свойственную ему комичность.

И вот здесь возникают два уже вполне серьезных вопроса. Кухарки жили в нашем обществе всегда. Но они никогда не выпячивали свою "кухарскость", никогда ею не гордились, наоборот – стеснялись.

Сегодня не стесняются и открыто претендуют на то, чтобы руководить. Впрочем, не только претендуют – посмотрите на госду-у, в ней не одна кухарка. Как дошли мы до жизни такой?

И второй вопрос. Как случилось, что нет у нас никого, кто мог бы поставить разгулявшуюся работницу плиты на место? "Знай свое место!" – должны были бы объяснить даме добрые люди. Не нашлось. А вот те, кто подпели, нашлись. Как такое получилось? Боимся мы их что ли этих духовитых поборников духовитой духовности?

Здесь с советскими временами сравнить интересно. Причем, как с вегетерианскими, так и с совсем невегетерианскими. Как раз теми, когда сказано было про кухарку. Всегда хватало людей из "народной гущи", наровящих обернуть свою дремучесть в руководство для других. И делать им это было как будто совсем удобно: назови свою глупость марксизмом и маши ею, как красныи флагом. Так и делали. И всё же у всякого безобразия было свое приличие. И уж точно никто не одевал скульптуры в Летнем Саду. Неприлично это было. По самым-рассамым советско-кухаркиным меркам.

Интеллигенция, казалось, была запуганно-перезапуганной. Но свою функцию "тень, знай свое место" все равно выполняла. Несмотря на бушевавшую вокруг безыменщину и зощенковщину.

Что же изменилось сегодня? Хамство стало мощнее или мы слабее?

Нет, хамство мощней не стало. Наглее – может быть, но не мощнее. Но наглее-то оно потому и стало, что не встречает больше отпора. Мы его, хамство разрешили. Под разными красивыми именами: свобода слова, религиозное возрождение, демократия, личное мнение, вплоть до постмодернизма, вот какое слово!..

И этим самым своим разрешением лишили себя той силы, которая обязана охранять и которая всегда охраняла общество от хамства. Мы теперь хама хамом не называем. Мы теперь его уважаем. И не просто уважаем. А уважаем в нем хама. Потому что отделить в хаме хама, уважения не стоящего, от человека, безусловно, по праву рождения уважения заслуживающего, мы не можем. Это ментальное дифференцирование для нас слишком сложная задача.

И в результате мы утратили свою естественную функцию фильтра. А без фильтра безобразию приличие иметь уже не нужно. Оно и не имеет.