Трудно сказать, как много европейцев было в действительности подвержено влиянию этого изобилия новых идей. Можно с определенностью сказать, что наиболее дерзкие представители молодого поколения относились к ценностям и нормам поведения своих предков со все возрастающим высокомерием и даже со скукой. Часть молодежи увлеклась языческим миром, который казался более свободным и естественным, чем привычное мещанское окружение. Нудизм, культ Солнца, подражание крестьянам в одежде и обуви, свободная любовь, вегетарианство, проживание в коммунах, даже рост популярности дач – все это было частью революции против современной промышленной цивилизации.
В Германии тысячи юношей и девушек примыкали (хотя бы на короткое время) к движению «перелетных птиц» (Wandervogel), которое объединяло любителей путешествий по стране – пешком или на велосипедах . Хотя многие представители старшего поколения, особенно в высших кругах, тоже скептически относились к современности, поведение молодежи беспокоило их не меньше, чем устремления рабочего класса – и во многом по тем же самым причинам. Будут ли эти люди сражаться? Или же они не просто откажутся воевать, а – что еще хуже – вовсе поднимутся против своих правителей? Хотя эти опасения и терзали военные ведомства по всей Европе, в данном конкретном случае они оказались беспочвенными; когда грянула Великая война, молодежь и пролетариат покорно отправились на бой.
Предвоенное европейское общество обуревало огромное количество разнообразных страхов. Как и в наши дни, тогда существовали заметные опасения по поводу террористов, которые являлись непримиримыми врагами западного мира, но при этом могли легко существовать и действовать в самой его гуще. Как это было в случае с «Аль Каидой» после терактов 11 сентября 2001 г., никто не знал ни точного количества террористов, ни того, насколько далеко простираются сети их организаций. Было известно лишь то, что они, казалось, могут нанести удар где пожелают, а полиция имеет лишь незначительные успехи в борьбе против них.
Конец XIX и начало XX в. ознаменовались в Европе учащением террористических атак, особенно во Франции, Испании, России и Соединенных Штатах. Террористы тех лет часто были нигилистами или вдохновлялись идеями анархизма и считали, что любые формы социальной и политической организации служат орудиями угнетения. Они подкладывали взрывные устройства, кидали самодельные бомбы, стреляли и даже нападали с холодным оружием, добиваясь порой исключительного успеха. В период с 1890 по 1914 г., помимо всех прочих, были убиты: президент Франции Сади Карно, два премьер министра Испании (Антонио Кановас в 1897 м и Хосе Каналехас в 1912 м), король Италии Умберто, президент США Маккинли (причем убийца в этом случае вдохновлялся как раз покушением на итальянского короля), австрийская императрица Елизавета, российский премьер министр Столыпин и великий князь Сергей Александрович, дядя самого царя. Жертвами нападений становились не только известные и могущественные люди – скажем, в Барселоне во время оперы «Вильгельм Телль» в зрительный зал бросили бомбу, отчего погибло двадцать девять человек, а другая бомба, брошенная на свадьбе испанского короля Альфонсо XIII, не повредила самому монарху, но убила тридцать шесть зрителей в толпе. Террористические акты влекли за собой репрессии, порой весьма суровые, – но они, в свой черед, провоцировали новую волну атак и насилия.
В начале 1890 х гг. Парижу пришлось испытать на себе двухлетний период особенно частых террористических актов. После того как был вынесен обвинительный приговор группе анархистов, участвовавших в демонстрации, закончившейся уличными беспорядками, дома государственного обвинителя и судьи взлетели на воздух. Виновник был задержан благодаря подозрительности одного официанта – но вскоре кафе, где тот работал, было уничтожено еще одной бомбой. Шесть полицейских погибло при попытке разрядить взрывное устройство, заложенное в конторе горнодобывающей компании, которая в тот момент была охвачена серьезнейшей забастовкой. Один анархист бросил бомбу в кафе Terminus – таким образом он, по его же словам, пытался добраться до «маленьких добрых буржуа», довольных существующими порядками. Наконец, еще один устроил взрыв прямо в парламенте, в знак протеста против несправедливости мира, в котором его семья была вынуждена голодать. Какое то время люди даже опасались показываться в общественных местах, ведь нельзя было сказать, куда террористы ударят в следующий раз .
Страх перед ними был особенно силен еще и потому, что с ними, казалось, невозможен был никакой диалог. Они столь решительно отвергали общество, что при аресте порой даже отказывались называть причины своих нападений. Убийца президента Маккинли, например, сказал только одно: «Я исполнил свой долг» . Кроме того, сам выбор целей был пугающе непредсказуемым. Луиджи Лукени, безработный итальянский строитель, заколовший австрийскую императрицу Елизавету, говорил о себе: «Я убежденный анархист. В Женеву я прибыл, чтобы убить какую нибудь коронованную особу и тем подать пример всем, кто угнетен и страдает, но ничего не смеет предпринять по этому поводу. Мне было все равно, кого конкретно я убью» . Анархист, который спокойно закончил трапезу в одном из парижских кафе, а потом хладнокровно убил одного из обедавших там же, позже заявил: «Если даже я убью первого попавшегося буржуа – то и тогда нельзя будет сказать, что я убил невинного» . Как и в случае с «Аль Каидой», такой терроризм быстро утратил большую часть общественной поддержки. Еще до начала войны от террористов отвернулись даже в тех левых и революционных кругах, где им некогда сочувствовали, – таково было отвращение к используемым ими методам. Однако страх и ощущение уязвимости не покидали европейское общество.
...
Многие тогда полагали, что процветание и прогресс в конечном итоге вредят человечеству как виду и по их вине юноши все меньше подходят для военной службы. Скорость, с которой изменялось общество (да и просто возросшая скорость перемещения людей, освоивших поезда, велосипеды, автомобили и аэропланы), была, по мнению ряда экспертов медиков, причиной дестабилизации нервной системы человека. В 1910 г. французский врач писал:
«Нас всех подстерегает невроз. Никогда еще у этого чудовища не было больше жертв, чем теперь, и виной тому либо накопившиеся за поколения дефекты наследственности, либо возбуждающее воздействие самой нашей цивилизации.
Гибельное для большинства, оно погружает нас в атмосферу вялой праздности и всевозможных страхов» . Макс Нордау, сын будапештского раввина и известный врач, написал в 1892 г. крайне популярную критическую работу «Вырождение», посвященную дегенеративной природе современного искусства и прискорбному состоянию современного общества в целом, – его опасения во многом походили на те, что испытывал его французский коллега. «Вырождение» перевели на несколько языков, и книга хорошо расходилась в Европе. Нордау утверждал, что
сама цивилизация становится жертвой меркантильности, жадности, неустанного поиска новых наслаждений и разрушения скреп традиционной морали, после чего всюду утверждается «необузданный разврат». По его словам, европейское общество «шагало навстречу верной гибели, поскольку стало слишком дряхлым и импотентным для выполнения великих задач» . Использование сравнений из области секса довольно примечательно и вполне характерно для эпохи, когда многие были склонны оплакивать всеобщую нехватку мужественности.
Мужчины становились все более слабыми и даже женоподобными – или, по крайней мере, этого повсеместно опасались. Считалось, что в современном мире мужскими добродетелями больше никто не дорожит. Фельдмаршал сэр Гарнет Уолсли, занимавший в 1895–1900 гг. пост главнокомандующего британской армией, считал очень плохим знаком то, что оперные певцы и танцовщики балета стали столь высоко цениться обществом . Германский военный мыслитель Вильгельм Бальк, автор одного из самых известных в то время учебников тактики, был убежден в физической деградации тогдашних мужчин и считал, что они заодно утрачивали и должный «фанатизм, а также национальный и религиозный пыл, характерный для минувших эпох». Бальк предостерегал: «Неуклонно растущий уровень жизни усиливает действие инстинкта самосохранения и подрывает дух самопожертвования» . В Германии, как и в Великобритании, среди военных были распространены серьезные опасения насчет физического состояния потенциальных призывников. Проведенное после войны с бурами исследование этого вопроса шокировало английскую общественность, так как выяснилось, что 60 % добровольцев были признаны негодными к службе .
Также существовали серьезные подозрения насчет того, что в обществе – особенно в высших его слоях – быстро распространяются гомосексуальные отношения. Разумеется, это должно было подорвать институт семьи, один из краеугольных камней сильного государства. Можно ли было ожидать, что гомосексуалы окажутся преданными слугами своего отечества? Максимилиан Гарден – тот самый журналист, который сумел уничтожить репутацию князя Филиппа Ойленбурга, друга и советника германского кайзера, – описывал то, как гомосексуалы легко отыскивают себе подобных и объединяются в группы и клики. Подобно масонам и анархистам, они могли похвастаться интернациональной солидарностью. Существование подобного рода страхов может объяснить, почему скандальные происшествия, связанные с гомосексуалами, – такими, например, как Оскар Уайльд, – неизменно вызывали широчайшее общественное возмущение и озабоченность. Гарден, описывая в своей газете Ойленбурга и его окружение, использовал такие выражения, как «лишенные мужественности», «слабые», «болезненные». Ведущий германский психиатр доктор Эмиль Крепелин (на которого Гарден активно ссылался) добавлял к этому списку характерных черт гомосексуального характера внушаемость, необязательность, склонность к лжи, хвастовству и ревности. Крепелин утверждал: «Нет ни малейших сомнений в том, что сексуальное влечение к своему полу формируется на базе дегенеративной и болезненной личности» .
От этих неустанных рассуждений о чести веяло каким то отчаянием – как отдельных людей, так и целых государств. Существовало опасение, что бросавшиеся в глаза материальные достижения Европы: новые городские кварталы, железные дороги, огромные универмаги – предвещают развитие общества более грубого, вульгарного и эгоистичного типа. Разве не становилась тогда хорошо заметной духовная пустота, которую организованные традиционные религии уже не могли заполнить? Отвращение к современному миру, который выдающийся германский поэт Штефан Георге описывал как «трусливые годы вздора и банальности», привело к тому, что некоторые интеллектуалы начали приветствовать войну, видя в ней средство очищения общества. Вальтер Ратенау, необычным образом совмещавший в себе таланты промышленника и мыслителя, опубликовал в 1912 г. работу «К критике нашего времени», в которой выразил озабоченность последствиями индустриализации и утраты культурных идеалов. Незадолго до начала Великой войны он писал другу: «Наша эпоха представляет собой один из самых сложных переходных периодов в истории человечества – [вполне вероятны] катастрофы и своего рода ледниковый период» . При этом Ратенау был своего рода оптимистом и полагал, что мир в итоге восстановит те духовные, культурные и нравственные ценности, что утрачивались им на ранних стадиях промышленной революции и развития капитализма . А вот его старший соотечественник Фридрих Ницше подобными надеждами себя не тешил: «Уже очень давно наша европейская культура движется вперед с мучительным напряжением, усиливающимся с каждым десятилетием и как будто предвещающим катастрофу – она во всем беспокойна, поспешна и свирепа, как бурная река, устремившаяся к своему устью»
Комментарии