Таджик в Тюмени

Это рассказ Владимира Глухова, замечательного тюменского художника, т.е. не тюменского, а среднеазиатского, но переехавшего в Тюмень и живущего теперь здесь. Глухов таджик не по национальности, а потому, что родина его в Таджикистане. В Тюмени ему плохо и неуютно; он говорит со мной уже порядком поддатый, и это чувствуется, поскольку Владимир перескакивает с одной темы на другую... иногда мысль обрывается, так и не получив должного развития...

«Когда я приехал в Тюмень, позвонил другу в Питер, а он и говорит: “А слабо тебе сказать, что такое Тюмень?” Почему, говорю, слабо? Могу сказать – пьяно и грязно. Зимой холодно, что я терпеть не могу. Весной – грязно. А летом – летит этот тополиный пух, от которого вся морда горит. Но весь этот экстрим подстегивает тебя как-то, заставляет суетиться. В Таджикистане у нас, когда идет «афганец» (самум), это вообще страшное давление на организм. Но я тогда был молод: отец и мать у меня сильно страдали, а мне хоть бы что. И это был, конечно, повод для живописи. Интересно, как солнце сквозь пыль пробивается. И пыльная буря в горах... Ты видел, как на картинах у китайцев: передний план четкий, потом – туман, потом опять четкий вид возникает...

Маленькими мы выбирали подходящие деревья и строили на них гнезда, скрепляя их алюминиевой проволокой. В нашем дворе у всех были гнезда. Заберешься в гнездо и уроки сразу сделаешь – влёт! Гнездо – это твой маленький домик на дереве. Потом смотришь, как дерево постепенно начинает проволоку обволакивать – нигде такого не видел! Упадок начался с того момента, как мы стали строить гнезда лежачие... Удивительно, но 1.000.000 лет назад, на том месте, где сейчас Душанбе, обитали жирафы. Факт!

Есть такое понятие «душанбинский характер» – открытость, душа нараспашку... А тюменский характер... это люди, в своем большинстве с тройным, а то и с четверным дном, очень скрытные и негостеприимные. И Тюмень... Что за город без градостроительной концепции – в самом городе какая-то временщина заложена. Полюбить Тюмень мне бы очень хотелось! Сравнить картины душанбинского и тюменского периода – тюменские пронзительнее, но такие мало кто купит... Я Тюмени благодарен за образ Васи, это совершенно реальный был Вася; одна из картин с Васей в Третьяковке сейчас. А потом посмотрю на многих (вот на Ельцина) – да это же Вася! Самые пронзительные вещи в Тюмени написаны... Оказалось, что я очень люблю грибы собирать (сам не знаю, откуда это во мне), но лес вот совсем не люблю. Как любить это однообразие стволов? А пустыня – она другая, в ней постоянно все течет и меняется...

В 92-м году таджики убивали всех памирцев, памирцы стреляли в таджиков. Парень кагэбэшник мне тогда уже сказал: «Уезжай – все, ничего здесь больше не будет!» На юге нефть нашли, тут и Америка, конечно, вставит свои 15 копеек. Гражданскую войну в Азии просто сделать: приходишь и расстреливаешь семью. «Кто?!» – отвечаешь, что, мол, из соседнего кишлака. До этого говорили, но всегда с иронией: кулябцы – менты, Ленинабад всегда у власти. А есть еще Памир, есть Вахшская долина.

Много группировок: то дрались, то мирились. Я думал, что победит Ленинабад – у них деньги и власть, а победил Куляб. Ленинабадцы совсем, видно, зажрались. В 92-м году дом пришлось продать за гроши. Отец, заслуженный деятель науки СССР, член-корреспондент, остался в Таджикистане. Он получает пенсию 500 рублей. У моих племянников два часа в неделю уроки – какое образование они там получат? А мой дед, бабка и с ними отец приехали поднимать этот край. Тут до них вообще ничего не было... Как написала жена моего друга, поэт Марина Некрасова, «мы уехали и забрали с собой город...» Приехал в Душанбе в 1996 году, встречали Новый Год, пошел к друзьям, выпивали. Надо домой идти, а на улице темно. «Не ходи!» Да ну, вы что! Моя родная улица. Приставили пистолет к голове, сняли все, ботинки не успели – кто-то подъехал и фары направил... Вернулся туда, где сидел. «Ну, что мы тебе говорили?» Фигушки – а ботинки-то остались! Очень я тогда обиделся – на моей родной улице!

Я благодарен Тюмени на 100 процентов: приютила, дала возможность зарабатывать. Есть люди, с которыми могу посидеть и поговорить от души; их немного, но они есть. Но у города нет своей идеи. Город сдвинулся: от одного берега отплыл, а к другому не приплыл. Как писалось, если не можешь выбрать время, когда умереть, то место ведь можешь. Я бы хотел умереть дома. Приехал в Тюмень в первый раз, пошел от вокзала до Красина, зимой было дело, и самое теплое место у меня просто заледенело. Но и в Тюмени есть нечто хорошее – ожидание. Вот Васю надыбал, глядишь, еще что-нибудь надыбаю. Но последний раз кисточку в краску обмакнул я еще в августе! Все таджики здесь плохо адаптируются, однако во всяком правиле есть исключения...

Вот Чемакин Тюмень понимает. И Олег Федоров понимает. И Захаров. И они, в отличие от меня, любят ее. У меня в окно виден храм, смотрю на него, а в голове война. Позвонила знакомая из Парижа: «Ты что сейчас в окно видишь?» «Храм». «Какой кайф!» А у меня война в голове. С Тюменью я хотел разобраться через живопись – что она такое? Вокруг раздрай, не могу связующее поймать. Академик Краллау, первый директор Музея изобразительных искусств в Тюмени, приезжал сюда из Питера, я его пригласил посмотреть мои картины. Он говорит: «У вас есть три варианта: уехать на родину, спиться или полюбить Тюмень». Мол, боль вас убьет – в картинах все это есть. Вот в Таджикистане я написал серию в цветах таджикского флага: красный, белый, зеленый и еще один красный внизу. Был я у друга, а он рисовал флаг, и вдруг сверху красная краска потекла... Тут я все и увидел. Ведь красный и зеленый – антагонисты, и между ними идет постоянная война. А белый между ними посредник. А Азию я понял, когда в Душанбе один раз в автобус вошел – там сидела женщина-таджичка, платком закрыто пол-лица, и тут я понял – вот это Азия! Глаза есть, но молчит. Через эту полузакрытость я многие вещи тогда просек. Например, почему в азиатских домах нет окон на улицу. Мне очень хочется Тюмень написать, но не могу найти единую черту. Я смотрю всегда предвзято. Я себе вдолбил в голову, что я ее не люблю. Я говорю себе: ведь эта же земля тебя приютила. Меня не грязь угнетает, а то, что я эту грязь не понимаю».