4 простых вопроса о внешней политике России

Внешняя политика — сфера, которая в России занимает многих людей даже больше, чем вопрос о том, достаточно ли у них денег, чтобы завтра сходить в магазин. О ней могут рассуждать бесконечно, а экспертом в ней считает себя практически каждый.

Все знают при этом, что государство должно об­ла­дать «реальным суверенитетом»; что мир полон врагов, происками коих обу­словлены те немногочисленные и эпизодические трудности, с которыми нам иногда приходится сталкиваться; что у страны должны быть не постоянные союзники, а постоянные интересы. Собственно, именно последний тезис и вызывает желание задать самому себе и всем заинтересованным лицам четыре простых вопроса о том, насколько рациональна нынешняя внешняя поли­тика России, если принимать во внимание некоторые очевидные и легко верифицируемые факты.

1. Почему мы дружим с теми, кто обижает русских?

Итак, начнем с самой близкой во всех смыслах слова сферы — с постсовет­ского пространства. Не будем вдаваться в описание наших отношений с составляющими его странами (они в целом известны); коснемся лишь одного их аспекта — так называемого «русского мира». Российские политики и прези­дент нашей страны неоднократно подчеркивали, что поддержка и защита наших соотечественников за рубежом для нас важнее всего (что показывает, например, аннексия Крыма). Это, если быть последовательным, должно воп­лощаться в особых отношениях с теми странами, где русскоязычное население чувствует себя «как дома», и, напротив, в более напряженных — с теми, где жизнь русских оказывается невыносимой. Если при этом предполо­жить, что русскоязычные граждане не являются мазохистами, способны де­лать рациональный выбор и не страдают инфантилизмом, то производной от положения русских в постсоветских странах является доля их в населении этих стран и скорость «оттока» в Россию. И тут мы видим интересные вещи. Если обратиться к демографической и миграционной статистике, окажется, что наиболее быстро сокращается доля принадлежащих к «русскому миру» именно в тех странах, дружба с которыми провозглашается в Кремле чаще всего, и наоборот:

Сегодня, таким образом, доля русскоязычных в дружественной нам Сред­ней Азии сократилась в 2,8 раза по сравнению с 1989 годом, тогда как в «фашис­тской» Прибалтике — всего на 19% (замечу: в Средней Азии процесс продол­жался неснижающимися темпами в 2000-х и 2010-х годах, тогда как в странах Балтии в это время он почти остановился). Самым крупным — на 2,6 млн че­ловек — было сокращение числа соотечественников у нашего основного союзника, Казахстана. Это оз­начает, что под завесой рассуждений об интеграции мы солидаризуемся с теми, кто не учитывает интересы русскоязычной диа­споры — и, следователь­но, если новомодный термин «национал-предатели» и подходит к кому-то в России, то прежде всего к людям из Кремля и со Смоленской площади.

2. Почему мы сближаемся с «глобальными изгоями»?

Россия — относительно успешная в экономическом и социальном смыслах страна, гарантирующая гражданам значительное число свобод и занимающая довольно высокое положение в рейтинге человеческого разви­тия (Human Development Index), составляемом ООН (50-я позиция в 2015 году), а также в других международных сопоставлениях. В подавляющем большин­стве случаев другие страны, в том числе и многие авторитарные государства, стремятся сократить отрыв от лидеров и блокироваться с теми, кто может этому помочь. Так что при «прочих равных» это должно предполагать, что нашими союзника­ми вполне могли бы выступать государства, находящиеся на схожем уровне социального развития; а в идеале, разумеется, и на более высоком. Однако, если взглянуть на знаковые голосования в ООН (например, на знаменитое голосование по резолюции A/RES/68/262 «О территори­альной целостности Украины» от 27 марта 2014 года), окажется, что все наши «друзья» (против этой ре­золюции проголосовали Армения, Белоруссия, Бо­ливия, Венесуэла, Зимбабве, КНДР, Куба, Никарагуа, Сирия и Судан) зани­мают по большинству позиций куда более скромные позиции в мировых рейтингах, то есть что мы солидаризируемся прежде всего с теми, кого мо­жно назвать «глобальны­ми изгоями» (outcasts). Сотрудничество с такими странами контрпродуктивно, так как оно указывает прочим потенциальным контраген­там на специфику твоего собственного государства и выступает векто­ром, указывающим на потенциальное направление твоего собственного раз­вития — и, хотя этот вектор четко указывает вниз, Россия, похоже, совер­шенно этим не обеспокоена.

3. Почему мы торгуем с теми, с кем невыгодно?

Это, конечно, печально, но даже в таких ситуациях не все безнадежно, если правительством движет банальная выгода. Тот же Китай, например, в по­следние два десятка лет стал торговым и инвестиционным партнером де­сятков государств, с которыми не хотят иметь дела «чистоплюи» из Европы или Америки. В Африке и Азии китайцы сотрудничают с самыми одиозны­ми режимами, но такое сотрудничество обеспечивает Китай дешевым сырьем и рынками сбыта для своих товаров. Совсем иначе обстоит дело в России: возьмем наших нынешних или недавних больших «друзей» — на­пример, Сирию (военный союзник), Венесуэлу (идеологический союзник), Никарагуа (единственную страну, признавшую Абхазию и Южную Осетию), Вьетнам (якобы стремящийся вступить в зону свободной торговли ЕврАзЭС), Ливию (при Каддафи), Анголу (с которой мы намерены «возвращаться в Африку), или Монголию (где Россия заинтересована в совместных проектах в добывающих отраслях).

Оценим средний объем экспорта России в эти страны в 2015 году и сравним его со списанием советского и российского долга этих государств в 1996–2016 гг. Как видим, даже в условиях сохранения нашего экспорта данные страны будут по сути получа­ть наши товары бесплатно по 5–20 лет или более (а некоторые чуть ли не вечно).

Иначе говоря, мы активнее всего дружим с теми, кто наносит нам наибо­льший вред (про Белоруссию, как часть Союзного государства, я не говорю). Характерно, что в период списания долга Ливия имела валютные резер­­вы, более чем в 10 раз превышавшие сумму списания, Монголия пять лет до мо­мента прощения долгов показывала самые высокие в мире темпы эко­но­ми­ческого роста, Вьетнам с 2000 года нарастил свой подушевой ВВП в 6,2 ра­за, а Никарагуа могла бы расплатиться с нами, например, акциями нового ка­нала, строительство которого сейчас активно ведется и который может стать конкурентом Панамскому. Это ли не мазохизм? Как соотносится все это с интересами страны? И как — что довольно занятно — следует воспринимать тот факт, что если в 2000–2007 и 2012–2014 гг. Россия списывала в среднем по $14 млрд ежегодно, то в 2008–2011 гг. прощено было менее $1 млрд? Не был ли президент Медведев бóльшим патриотом, чем сам Путин?

4. Почему мы портим отношения с теми, кто в нас инвестирует?

Наконец, политическое сотрудничество в современном мире обычно связано не просто с масштабностью экономических контактов, но с одним более частным показателем, а именно с инвестициями, приходящими в экономику из той или иной страны или региона. Сила политического союза между теми же США и Европейским союзом обусловлена не только солидарностью по «ценностным» вопросам, но и тем, что стороны проинвестировали друг в друга почти по $2 трлн каждая, и разрыв отношений чреват экономичес­кой катастрофой в стиле «гарантированного взаимного уничтожения». На этом «фронте» в России дела обстоят вообще феерически: мы уверенно и жестко идем сегодня на обострение наших отношений практически со всеми странами, которые наиболее активно инвес­тировали в Россию (я не буду сейчас принимать во внимание офшорные центры, через которые репатри­ируется беглый отечественный капитал), и пытаемся в то же время переори­ентироваться на государства, инвестиционный инте­рес которых к нам минимален, а возможности технологического трансферта из которых достато­чно ограниченны.

Зачем это делается, не вполне понятно. Мне кажется, что тут мы пытаемся обменять блага уже имеющиеся на некие будущие преференции и возмож­ности, однако пока явных признаков того, что этот обмен успешен, нет: те же китайские инвестиции и кредиты, которые должны были заместить попав­шие под санкции, пока мелькают только в подписываемых коммюнике, но не в официальной экономической статистике.


Подводя итог, можно еще раз повторить вопрос: если Москва упорно про­водит курс на сближение со странами, откуда бегут наши соотечественники; если все наши союзники — автократические и малоразвитые стра­ны, сотруд­ничающие с нами только из-за материальных выгод и готовые нас предать как только они закончатся; если наши экономические связи, а следовательно, и забота о благосостоянии нашего населения, дикту­ют нам необходимо­сть сближения с Западом, а мы разворачиваемся на Восток — не является ли этот курс предательством национальных ин­тересов Российской Федерации?

Что ответит на это Мария Захарова?