НЕБОЛЬШОЙ "РЕМИКС" ИЗ ПРОШЛОГО

             Поезд катил уже по Москве, оставалось минут пятнадцать до его прибытия под своды Ленинградского вокзала, когда в дверь нашего купе постучали. Мы с Олегом переглянулись, гостей мы не ожидали, чай проводник нам принёс, билеты отдал, все формальности были соблюдены, мы добавили для бодрости в чай коньячку, сидели и  кайфовали, как вдруг этот встревоживший нас стук. «Кто там»? - спросил я, не открывая дверь; мы везли драгоценный груз и должны были любой ценой доставить его по назначению. Пускай наш груз не был дипломатической почтой, как у Теодора Нетте, дипломата и коммуниста, в стихотворении Маяковского, однако это был багаж делегата съезда профсоюзов, и мы с Олегом отвечали за него головой перед Череватенко, и поэтому не могли открывать дверь на любой стук. Нужна была определенность. Мы должны были знать кто там за дверями враг или друг. Вчера дверь у нас была открыта и многие пассажиры,  проходящие мимо нашего купе, видели, что мы пьём, и бутылки достаём  из красивой коробки, обёрнутой подарочной бумагой с бантиком, стоящей у наших ног. Может быть, кто-то пришёл попросить похмелить его. Беда в этом поезде частая. Ночью здесь пили многие, и утром у них болела голова, в буфете была очередь, а в Москву приезжать с больной головой не хотелось и они пришли к нам. За дверью на мой  первый вопрос не ответили, и я повторил его снова: «Кто там»? – спросил я ещё раз. Голосом Катаняна, аранжируя свою просьбу матом, меня довольно невежливо попросили открыть дверь в купе. Я обалдел от такой наглости и открыл дверь, впустил незваного гостя; им действительно оказался Катанян.  Он посмотрел на меня, на Олега Андреева, на наши запасы, которые сам помогал нам собирать и усмехнулся:

- Нехорошо, нехорошо вы себя ведёте. Череватенко был бы вами чрезвычайно недоволен. Вы вскрыли багаж делегата съезда профсоюзов, который он с такой любовью собирал. Это вам так с рук не сойдёт - засмеялся он.

-  «Андрей, - я протянул к нему руки, - тебя послал к нам сам Господь бог, ты ангел спаситель, но прежде чем послать тебя к нам,  Бог покарал меня. Не зря Иисус Христос говорил: «На чужой каравай рот не разевай».

Катанян засмеялся: - Я не очень послушный сын церкви. Нагорную проповедь слышал в пол-уха, но такой заповеди Христа не припомню.

-  Я тоже не открывал  библии, где-то слышал эти мудрые слова, и  всегда думал, по своей религиозной неграмотности, что так мог сказать только Иисус Христос.

Катанян посмотрел на моё мурло и спросил: - А где же ты умудрился себе нос разбить? – спросил он меня.

          - Здесь, в купе, где ещё? Видишь чуть припудренная свежая рана. Олег дезинфицировал её водкой. Моё здоровье в безопасности. Но нет гарантии, что Маскаленко, увидев меня с таким носом, захочет, чтобы у неё были такие помощники. Тогда моя квартира, когда вопрос, наконец, сдвинулся с мёртвой точки, горит синим пламенем. Я должен доставить багаж Маскаленко в гостиницу «Россия», но кто меня пустит туда с таким фейсом? Андрей, только ты можешь спасти меня.  Помоги мне справиться с этим опасным для меня грузом,  отвези его по месту назначения. Ты сейчас на вокзале встретишься с Маскаленко, скажи ей, что я приболел, и ты заменяешь меня.

Андрей понюхал коньяк в бутылке, плеснул из него  немного себе в стакан, выпил, закусил бутербродом с красной рыбкой и только тогда решил успокоить меня, сказал, что всё сделает, отвезёт багаж по назначению.

            -А как ты оказался в поезде? – спросил я его: - Где ты был, почему не пришёл к нам? Что за самодеятельность и кто тебя послал в командировку? – спросил я Катаняна как его непосредственный начальник.

          - Очень много вопросов и не на один у меня, Эдичка, к сожалению, нет ответа, - коротко информировал он меня, как мой подчиненный.

              Я проглотил обиду на неуправляемого, пустившегося в самостоятельное плавание подчиненного, и пытать его больше не стал. Я понял, что утолить своё любопытство мне не удастся. Катанян не хотел рассказывать о том,  где провёл ночь в поезде

            Маскаленко, тоже ехала в  нашем поезде,  в вагоне «СВ», в отдельном купе, под номером 19. Отдельные купе с такими же номерами  в «Стреле» были во всех вагонах. Этими местами командовал лично начальник станции. В свободную продажу, в кассы вокзала, они никогда не поступали. Конечно, Маскаленко не был положен такой дорожный уют, но Череватенко наладил дружеские отношения с начальником станции, и у неё тоже появилась возможность ездить в Москву в одноместное купе. Она быстро привыкла к такому дорожному сервису и уже требовала  одноместное купе, как  законную привилегию. Такая привилегия позволяла ей брать с собой своего парикмахера, та обычно ехала в  обычном купейном вагоне, но утром, перед Москвой приходила к Маскаленко в купе, чтобы сделать ей причёску. Это было удобно. Маскаленко не тратила время на то, чтобы привести себя в порядок и могла сразу же   заняться  делам.

             Я был очень далёк от мысли, что появление Катаняна в «Стреле» может быть как-то связано с Маскаленко. Мне показалось, что в нашем поезде он оказался случайно, наверно, провожал подружку, с которой он познакомился  на вокзале, куда пришёл проводить нас. Она оказалась из Москвы, увлекла его, и он бросил все дела; друг, начальник станции, Петя Панушкин, помог с одноместным купе и он провёл эту ночь со своей новой знакомой в том же поезде, в котором мы ехали в Москву,  а теперь объявился  у нас.

          Прозрел я много времени спустя, и то опять с помощью Катаняна, когда и он и я в обкоме комсомола уже давно не работали. Мы сидели с  ним  у меня в гостинице, в которой я тогда работал; мы давно не виделись, радовались нечаянной встрече и потихоньку надирались в баре, он почему-то назывался Охотничьим; единственным атрибутом, который мог свидетельствовать о том, что здесь собираются охотники, были рога какого-то о козла;  кто-то подарил их бармену, и тот  повесил рога на стену на  видном месте.

         - Всё было просто, -  рассказывал мне Андрей: - На какое-то время Маскаленко превратилась для меня в какой-то фетиш, которому я готов был поклоняться, и просить снисхождения, милости, я боготворил её и готов был  сделаться её рабом, чтобы находиться с ней рядом. Она была моей богиней, прекрасной и недоступной и вся моя жизнь превратилась в одно стремление покорить её, обладать ею. Мне казалось, что только я смогу дать ей то, что недоступно другим, пожелавшим её поклонникам. Она не должна отвергать меня, предполагая, что я один из тех, кому нужно её положение и кого привлекают возможности, которыми она располагает. Мне надо было доказать ей, что мне от неё ничего не надо кроме самой, этой истой, спелой, красивой молодой женщины.  Застать её где-то одну было почти невозможно; ты же помнишь, охрана ей не полагалась, но рядом с ней всегда были люди. Я был у неё в кабинете, когда дежурил в её приёмной, пытался  расположить её к себе, напомнить ей, что она молодая женщина и любить ещё кого-то не грех, она отчитала меня, надежду на возможность между нами неформальных отношений назвала самонадеянностью, высмеяла меня и выгнала из кабинета.

             Почему Маскаленко так сильно привлекала меня как женщина, я определенно не могу ничего сказать, также как о мотивах, по которым я встречаюсь с другими женщинами, перебираю их как  крупу, но это другое, это поиски без адреса и без какой-либо перспективы. Просто я иначе не могу, здесь одна голая физиология, потребность плоти, желание иметь не одну, а разных женщин и как можно чаще; я веду себя так возможно из-за своей  гиперсексуальности; я не могу  существовать без женщины, если её нет рядом, меня одолевает сексуальная озабоченность, это что-то вроде головной боли, она мучает, изводит, я вынужден всё бросать и срочно заниматься ликвидацией этой проблемы. Это может быть шлюха, любая женщина, которую я прижимаю в каком-нибудь тёмном углу и чувствую, как её  трусики в моих руках становятся мокрыми. Но как любой человек я подвержен и сильным увлечениям, которые не похожи на мимолётную случку в подъезде. Такие увлечения захватывают меня надолго, я становлюсь охотником, и мои действия напоминают охоту на дичь, какую-нибудь неуловимую лань. Я не знаю что такое любовь. Любовь, по-моему – это соединение фантазии мозга и деятельности семенных желез. Мои увлечения - особая разновидность моей половой жизни, приятная разновидность. Желание раздеть женщину и овладеть ею, здесь уступает достаточно длительному процессу обольщения моей пассии. Прежде чем я раздену женщину, я буду ухаживать за ней, и это доставляет мне массу приятных хлопот, но, в конце концов, всё кончается также как и с другими, единственное отличие трёхчастная форма сексуальных отношений, почти как в музыке: прелюдия, аморозо и скрябинский экстаз в финале. Это, конечно, намного интересней, чем в подъезде со шлюшкой. Ты согласен со мной? – спросил меня Андрей и засмеялся. Он помолчал, выпил глоток коньяка и вернулся к основной теме нашего разговора: - Почему, я так стремился к Маскаленко? Потому что она необычная, яркая, редкая, умная женщина и моё увлечение ею, ухаживание, обольщение и, наконец, если бы  это удалось овладение, превратилось бы в спортивное состязание, где от обоих партнёров потребовалась полная отдача душевных и физических сил. У меня в жизни никогда не было достойного «противника» и, скорее всего, желание иметь его влекло меня к ней. Я ещё раз утверждаю, что её общественный статус для меня ничего не значил.  Победа  в таком поединке, это то же самое, как если бы Дон Жуан достиг своей заветной цифры и тогда бы мог считать себя  повелителем женщин. Вот на какую вершину я стремился.

           Так я оказался в поезде, в котором Маскаленко и вы ехали на съезд профсоюзов. Это было единственное, причём идеальное место, где можно было попытаться разыграть нашу партию, и нам никто бы не помешал. Петя Панушкин, с которым я был уже накоротке, сделал мне купе по соседству с купе Маскаленко. Проводнице бригадир поезда сказал, чтобы ко мне никого не подселяли.  Когда-то я  работал  проводником поезда, просто никому этого не рассказывал, тонкости этой работы знаю, с девчонкой проводницей мы договорились.  Поезд  летел в сторону Москвы уже минут сорок, я надел форменную фуражку, взял в руки поднос со стаканом чая и понёс его Маскаленко. Я знал она одна, и  спать ещё не легла, потому что просила у проводника чаю. Постучал в дверь её купе, сообщил, что несу чай, она  позволила мне войти к ней в купе. На проводника она не обращала внимания, была занята работой и поэтому головы от  стола не подняла.

           - Валентина Ивановна, - спросил я её, - куда можно поставить ваш чай. Она показала свободное место на столике, не занятое бумагами. Какое-то мгновение она не двигалась, сидела в прежней позе, застыла в ней, казалось, она что-то мучительно вспоминает. Потом подняла голову и спокойно спросила, как будто ожидала меня:

           - Катанян это ты?

           - Я, Валентина Ивановна.

           Реакции Маскаленко по поводу моего появления в её купе была непредсказуемой. Самая вероятная, конечно, ярость, гнев, от моей выходки, эмоциональный взрыв, за которым последует  предложение немедленно убраться из её купе; испуг, растерянность от моего визита к ней были маловероятны. Она была не тот человек. Звать кого-то на помощь она тоже не стала бы. Она не могла и подумать о том, что я представляю для неё какую-то опасность.

       - Слушай, у тебя не плохо получается. И фуражка тебе идёт. Спасибо за чай, надеюсь, заварил для меня покрепче. Чай, индийский?

         - Валентина Ивановна, простите, но чаем не занимался, взял с общего подноса у проводницы в купе. Поэтому, какой чай не знаю. 

        - И все-таки, какой наглец, - без негодования, скорее с удивлением  отреагировала Маскаленко на моё появление в её купе.                                                                                  

       - Со своими талантами ты, Катанян, далеко пойдёшь, - продолжала она. К своей цели, ты, идёшь уверенно, никакие препятствия тебя не пугают, изобретателен, ничего не скажешь. Конечно, где меня ещё можно застать одну? Охраны у меня нет, из-за тебя шум поднимать не стану, и звать милиционера не буду. Всё рассчитал. Ты посмотри, со всех сторон прикрыт. Хорошо. Внешние препятствия ты преодолел, оказался со мной один на один и что дальше? Ты знаешь, я в поезде амурными делами никогда не занималась. Тем более не представляю себе как можно женщину заставить заниматься сексом с незнакомым ей человеком, только потому, что этого  хочется ему. Я понимаю, в поезд для свидания со мной тебя привлекла не экзотика этого места, просто это единственное место, где ты можешь быть со мной наедине и на что-то надеяться.  Я люблю отважных людей и не могу отказать тебе в смелости твоего  предприятия. Я не дура и понимаю, что такие рискованные трюки не выкидывают ради женщины, от которой хотят не любви, нет, хотят переспать с ней и уже  считать себя, её бойфрендом,  чтобы эксплуатировать её положение в своих интересах. То, что ты, несмотря на  наше с тобой неравенство в общественном положении смотришь на меня как на обычную женщину, которая тебя влечет, и ты делаешь всё для того, чтобы она стала твоей, мне нравится. Где-то ты прав я постоянно занята делами и иногда забываю, что я женщина и моё время любить бежит и как у всех остальных его в жизни не так много; ты  лишний раз напомнил мне об этом.

          Катанян стоял возле столика с чаем, оперся спиной на стену, сесть было не на что, плюшевый диван, на котором сидела Маскаленко был единственный, присесть на него она  не приглашала. Он смотрел на Маскаленко, слушал её и понимал только одно, игра началась, она включилась в игру. То, что она не выгнала его  сразу,  уже хорошо. Он кайфовал от присутствия рядом с нею и хотел невозможного, чтобы они хотя бы до Москвы были вместе.

       - Конечно, - сказал он, - вам всегда будет некогда оглянуться вокруг, и вы свою женскую невостребованность, семья не в счёт, огромный потенциал любви будете тратить вот так, как сейчас, в детских домах раздавать детям игрушки, гладить их по головке, таким микроскопическим образом освобождаясь от накопившейся  неутолённой любви.

           - Андрей, - сказала Маскаленко, - и он почувствовал  в её голосе, какую-то нерешительность.

          -  Давай не будем спешить делать выводы.

          - Присядь, - показала она ему рукой на свой диван: - Стоишь, как неприкаянный, а я не замечаю, ошарашенная, по-другому не скажешь, о твоём явлении; сесть не предлагаю, может быть, оттого что ты не гость, а самозванец, ведь хотела выгнать тебя - Маскаленко, впервые за всё время пока Андрей был у неё в купе, улыбнулась: - Вот, хотела доделать кое какую мелкую работу, на неё всегда времени не хватает, и лечь спать, ведь уже ночь, уже устала, а тут ты. Конечно, какой тут сон, улетучился, теперь не заснуть и не хочется оставаться одной и поэтому не хочется, чтобы ты уходил.  И здесь нет никакого подтекста, не ищи его, его просто нет. Если я чего-то хочу я называю вещи своими именами. Мне просто захотелось поговорить с тобой, сделать своим собеседником, неважно, что у нас с тобой  для этого ночного разговора почти нет тем, может быть, кроме одной. Мы с тобой такие разные люди. Хорошо давай поговорим о любви. Правда, это  многогранное понятие, так много значащее в жизни каждого человека, ты практически свёл к одной его стороне, плотской, физиологической и поэтому вся твоя любовь это один голый секс, меняются  лишь  партнёрши и их имена. Вот ты говоришь, что я теряю время в детских домах и там оставляю часть своей неизрасходованной, сексуальной энергии. Большей чуши ты не мог придумать? Как у тебя язык-то поворачивается такое говорить.

        - Не надо передёргивать, - Валентина Ивановна, - остановил её праведный гнев Катанян: - Есть масса людей обиженных Богом лишенных счастья материнства, у вас, Слава Богу, с этим всё в порядке. У них же порыв сердца направленный на то, чтобы помочь бедным детям, крик отчаяния, компенсация собственной неполноценности. Богом так придумано, не нами. Какой уж тут секс, здесь катарсис изуродованной судьбы. И вам, если вы бываете в таких местах  с чистым сердцем,  зачтётся у Бога, но осмеливаюсь и продолжаю утверждать, что в основе вашего, несомненно, бескорыстного желания  и таких же, как вы одиноких женщин, - Маскаленко с недоумением посмотрела на Катаняна, - лежит совсем другое  обычное чувство сексуальной неудовлетворенности, как следствие образа жизни, ограничений на секс из-за всяких искусственных препонов, являющихся следствием, может быть общественного положения человека, его пола и других причин. Я могу утверждать, что при всей своей занятости на работе, при всём том, что даёт вам дом, ваша семья муж и ребенок, когда кажется, что больше ничего не нужно, а если что и надо так это прибавить к суткам ещё несколько часов, чтобы высыпаться, вам всё равно чего-то не хватает; признайтесь, иногда вас прихватывает тоска, и причину её вы знаете и  прячете это желание подальше, стараетесь забыть о нём, переводите его в подсознание;  так страус прячет голову от опасности под крыло. Но вы же знаете, это не выход, не освобождение от проблемы.

            - Освобождение от проблемы это ты? – засмеялась Маскаленко.

            - А почему бы и нет – ответил ей Катанян.

            Говорили они с Маскаленко довольно долго, она не гнала его, а сам он от неё не уходил. То ли ночь или быть может ирреальность обстановки с несущимся в ночи поездом, а скорее всего что-то другое, то о чём он только что говорил, но она вдруг увидела Катаняна с другой стороны, Андрей почувствовал перемену в её настроении, она всё больше и больше проникалась к нему симпатией. Андрей  не пытался перевести их беседу в русло опасных разговоров вокруг их  дальнейших отношений, он боялся вспугнуть её. Он понимал, что если  хочет закрепить хрупкие плоды достигнутого, желания Маскаленко общаться с ним и дальше, он это чувствовал, то не надо спешить. Ему было с Маскаленко так хорошо,  как, наверно, бывает зверю, когда его гладят, ему это нравится, и он на время забывает, о своём зверином аппетите.

            У этого романтического путешествия продолжения не было. И не оттого, что у кого-то из двух людей, у которых возникла симпатия друг к другу, утром следующего дня, как какой-то лёгкий дым, не рассеялось очарование прошедшей ночи, и вместе с ним желание продолжить трудный путь сближения, прежде чем они смогли бы  оказаться в объятиях друг друга. Не было его по другой причине. Катанян не мог изменить самому себе, он мог оставаться только самим собой, он так был устроен. «Человек-зверь» не мог не подчиняться своим инстинктам и, прежде всего, самому главному из них - принципу удовольствия. Время шло, а между ними по-прежнему ничего не происходило. Встречаться в поезде, или в другом  потайном месте и какое-то время таким образом поддерживать отношения Маскаленко наотрез отказалась. Других возможностей для сближения и тем более перевода отношений в интимные  не существовало. Это был у Катаняна первый случай, когда он как охотник должен был признать, что цель неуловима и, наверно, следует отказаться от её преследования. Он по-прежнему желал её, но это был журавль в небе, которого он понял ему никогда не достать. Он видел её, он встречался с ней, но это были всё те же те мимолётные рабочие встречи. Иногда они ехали в лифте вдвоём. Он спрашивал её, уже перейдя, без её разрешения, на ты, так близка она стала ему, когда он думал о ней: - Валентина, когда мы сможем увидеться?

            - Андрей, я не знаю, всё очень сложно. Так много препятствий, ты должен это понимать. Мне не хотелось бы, чтобы ты думал, что я забыла ту нашу поездку в поезде. Тогда я приобрела тебя, и терять не хочу. Я согласна идти с тобой до конца. Подожди ещё немного. Я что-нибудь придумаю, надеюсь, у меня это получится, если ты что-нибудь не выкинешь, устав ждать. Прошу тебя, давай без экспромтов. Ты мне  можешь это обещать?

         - Нет, - говорил он и намеревался пересечь пространство лифта, чтобы оказаться с ней рядом, обнять её. И не успевал. Раздавался колокольчик звонка и лифт распахивал двери; она казалась ему очаровательной бабочкой, выпорхнувшей из его рук. Он не поймал её и на сей раз. Он говорил себе, - «в другой раз я тебя не упущу». Однако другого раза больше не было. События вскоре последовавшие, сделавшие их любые встречи невозможными, раз и навсегда унесли его от любимой прекрасной бабочки.

            Я спросил Андрея: - А как ты думаешь, что было бы дальше, если бы  не этот форс-мажор на Московском вокзале, ваш роман всё-таки состоялся бы? Я знаю, ты слово любовь не любишь, не признаёшь, однако в данном случае, это слово больше подходит к тем отношениям, которые складывались между вами, чувства, которые вы испытывали друг к другу, были настолько искренними и чистыми они должны были перерасти в любовь. Даже в самый критический для тебя момент, когда все бросили тебя, не верили твоим оправданиям,  Маскаленко, быть может, осталась одна, продолжая верить тебе, твоим словам; и в судьбоносный  для тебя момент, когда её слово могло решить многое, не отказалась от тебя помогла тебе уже тем, что в отличие от других не закапывала тебя, а сделала всё что могла, чтобы смягчить твою участь.

           -Что могло быть дальше? вопрос без ответа, - сказал мне Катанян.  Ответа на этот вопрос я не знаю, потому что дальше просто ничего не было. А фантазировать, строить предположения, мечтать об утерянной по моей вине возможности быть с прекрасной женщиной, которая сама себе не знает цену, пустое занятие.

           Это случилось дождливым осенним вечером 29 октября в День рождения комсомола, который мы, как теперь принято говорить, корпоративно, то есть  всем управлением делами, отмечали в кафе «Сонеты». Были приглашенные, среди них выделялся человек в форме железнодорожного начальника. На галунах обшлагов его рукавов красовалась большая генеральская звезда.

Это был Пётр Панушкин, начальник станции Ленинград-Московский пассажирская. Его пригласил Катанян, он дружил с ним,  их дружбу скрепляла общая страсть, оба  без женщины и дня прожить не могли.  Петя был  жуткий кобель, к тому же из плебеев и если женщины, которых имел Катанян, как правило, были от него без ума и потом долго помнили секс с ним как единственное и исключительное ни с чем не сравнимое наслаждение, сумасшествие восторга, то женщины, побывавшие в постели у Панушкина, могли сказать о нём только, что это настоящий кобель и скотина. Его стремительная карьера совершенно необъяснима. Сам откуда-то из деревни, кончил ЛИИЖТ, был на Московском вокзале бригадиром носильщиков, потом помощником начальника вокзала, стал начальником Московского вокзала; такое ощущение, что его столь быстрому продвижению по службе постоянно способствовала чья-то рука. «Судьба – женщина, - писал в одном из своих трактатов Макиавелли, - и чтобы одержать над нею верх, нужно её бить и толкать. В таких случаях она чаще уступает победу, чем в случае проявления к ней холодности. И как женщина она склонна дружить с молодыми потому, что они не столь осмотрительны, более пылки и смелее властвуют над ней». Петя Панушкин своих женщин бил, колотил, насиловал, издевался над ними,  не ставил ни во что, не считал их другим особым полом, к которому должно быть трепетное, галантное, предупредительное отношение; своих взглядов он не скрывал от друзей, к которым относил и Катаняна; его убеждение, что все они суки не претерпело изменений с годами, полученное в детстве  где-нибудь на скотном дворе у грубой деревенщины, соответствующее воспитание, превратило его в Дон-Жуана со скотного двора;  он и рассуждал как эти убогие люди: «бабу  как корову, разницы никакой, надо бить, хотя бы за упрямство». Возможно такая грубая прямота, наглость, невоспитанность, в отношениях с женщинами импонировали его ветреной подруге. Парадоксальность её предпочтений иногда поражает своей, казалось бы, очевидной несправедливостью. То, что одно время ветреная непостоянная, изменчивая судьба заботилась о нём, несомненно; природа создала  из него на радость женщинам настоящего мужчину, самца, племенной экземпляр, Homo erotikus, c наглостью, не знающей предела; доверила ему полноценный и настроенный инструмент тела, такую viola d’amore, (скрипку любви) чтобы он мог играть на ней всю жизнь. Внешний облик этого буцефала,  ничем не выдавал в нём мужчину, со столь яркими достоинствами, он был не в духе модной сегодня физической красоты мужчины, эдакого жеребца с накачанными мышцами рук и ног, был строен и красив, в общем, внешне это был bel homo. Избранник судьбы, он был преисполнен собственного достоинства, говорил со всеми через губу надменно и поучительно. Видимо, как необходимое приложение к его достоинствам, виртуозно владел матом. Был мелок, имея высшее образование, необразован, скушен, неинтересен. Кого он там трахал в Управлении Октябрьской железной дороги, но не без этого; начальник отдела вокзалов была ещё молодая  женщина, её подруга, тоже молодая женщина, была секретарём партийной организации управления дороги,  однозначно, что без их помощи, ему никогда не стать самым молодым генералом, начальником самой крупной и престижной станции на Октябрьской железной дороге. Причём свой карьерный путь проделал со скоростью курьерского поезда, за несколько лет. Когда он стал начальником станции, ему было  33 года. Скоро он взял в полон весь город. Все хотели ездить с удобствами и он, используя своё служебное положение, обложил всех данью. Череватенко, например, по его записке, которую он передавал через Катаняна, устраивал ему детишек своих деревенских родственников или детишек начальства Управления дороги в пионерские лагеря, «Артек», «Орленок», отправлял бесплатно в молодёжные лагеря «Спутника» в Сочи, на Чегет, повеселиться своих подружек, которых пользовал постоянно. Коньячные заводы города исправно снабжали его дорогим коньяком. В ресторан на вокзале он приходил не как посетитель, а как лицо уважаемое, высокочтимое, ел и пил вволю, приводил своих знакомых, среди них  бывал и Катанян, но никогда не платил, считая ресторан своей вотчиной.

           В тот ненастный октябрьский вечер  Панушкин был с нами в «Сонетах». Ему очень нравилась одна волшебная девушка из управления делами: инструктор-контролёр, очаровательная, на щечке ямочка, прелестно картавила; познакомил их, конечно же, Катанян; он приводил её к  Пете на вокзал за билетами, однако от его предложения провести с ним вечер она отказалась. Он не забыл её и сегодня рассчитывал, что не упустит её; его не смущало то обстоятельство, что она была с женихом. Все быстро напились, стоял какой-то пьяный базар. Петя подумал, что пора действовать и получил по морде от жениха за то, что стал лапать его невесту. Их еле разняли. Разгневанный генерал покинул «Сонеты» и за ним увязался Катанян. Они пошли по направлению к Московскому вокзалу, но не по Невскому, а кружным путём,  его машина ползла за ним. Он не мог успокоиться. Пинал, встречающиеся по пути тротуарные тумбы с мусором, бил  руками по водосточным трубам, но это было всё не то. Не было настоящего противника. Чесались кулаки. Они сели в машину он приказал шофёру, чтобы вёз их к гостинице «Октябрьская». Для него здесь всегда если не держали, то находили номер, в котором он мог придти в себя. Отоспаться перед работой или вызвать дежурную шлюшку, чтобы отсосала ему почмокала губами и успокоила. Сейчас он хотел другого, возмездия и  ему нужна была жертва,  какая-нибудь женщина чем-нибудь вызывающая, раздражающая его; насилием, зверством над ней он отомстит за унижение, которое ему нанесли. В гостинице с Катаняном они пошли в бар и здесь опять пили, не смотря на то, что ему сегодня надо было отправлять «Стрелу» и вообще он с ночи дежурил по станции. С Катаняном  они почти не разговаривали, пили молча, смотрели по сторонам; Панушкин выбирал себе жертву.

           В бар вбежала явно под кайфом смеющаяся, стройная, молодая, красивая девчонка. Она не искала ни места, ни знакомого, залетела просто так. Панушкин вздрогнул, как зверь, который увидел свою жертву, он почувствовал прилив крови, ему стало жарко,  желание тот час же оттрахать эту незнакомку лишило его рассудка и способности держать себя в пределах разумного и не переступать черту, за которой могли быть самые непредсказуемые и ничего хорошего не обещающие последствия. Он грубо схватил её за руку и толкнул на место возле себя.

             - Что будешь пить? – спросил он у неё.

             Она или не поняла вопроса или не расслышала его,  и дёргалась в каком-то только ей известном ритме, непрерывно смеялась, на  грубое с ней обращение не обратила внимания и вообще всё, что происходило вокруг неё, не затрагивало её сознания. Она находилась в виртуальном мире и  сейчас жила только в нём. 

            - Ты слышишь, блядь, что я тебе говорю, - он дёрнул её за руку и повернул лицом к себе:

            - Я спрашиваю тебя, что ты будешь пить?

            Девушка смотрела на него, явно не понимая, что он от неё хочет.

            - Хочешь покурить травки? - предложила она ему.

            - Ах, ты блядь, за кого ты меня принимаешь, сука! - заорал он на неё.

            Девушка посмотрела на него без страха, единственно, что проникло в её сознание это непонятная ей его агрессивность.

            - Отчего ты такой сердитый. Какая на тебе форма? Ты кто? Лётчик? - спросила она его и засмеялась опять: - Дай поносить фуражку, она мне пойдёт, - девушка протянула руку к его голове,  за фуражкой;  он, как татарин, сидел за стойкой бара в головном уборе.

            Панушкин с силой ударил её наотмашь рукой по лицу. Девчонка от такого удара свалилась с барного табурета на пол. Она заплакала и с пола не поднималась. Катанян поднял её и посадил на стул, стал её успокаивать. Сильный удар по лицу, видимо, пробил брешь в её сознании, она пришла в себя, испуганно смотрела на Панушкина, ей было больно, она не понимала, за что её ударили, видела, что человек в форме смотрит на неё зверем, и хочет ударить опять. Подошёл бармен. «Пётр Афанасьевич, не трогайте девушку, она живёт в гостинице, в люксе, отец у неё  большой человек, сейчас его нет. У вас могут быть  большие неприятности. Она балуется  марихуаной, и не пьёт. Отец не поощряет её увлечение,  это она в его отсутствие расслабилась. Оставьте её в покое». Панушкин тупо смотрел на него. Бармен пошёл на своё место. Катанян продолжал успокаивать девушку, и она потихоньку пришла в себя. Он спросил, в каком номере она живёт, и повёл девушку из бара прочь. Он был уже в коридоре и вёл девушку  в её номер, когда его догнал Панушкин.

           -  Андрей, мы что, не трахнем её, так отпустим? - недовольно спросил он.

          - Успокойся Петя, здесь ты пролетел, сам виноват, нашёл на ком свою злость выместить. Возвращайся в бар, найди кого-нибудь попроще,  я сейчас приду.

           Они с девушкой стояли в холле на пятом этаже гостиницы.

            -Присядем, - предложил девушке Катанян.

             Она согласилась.

           - Мне к себе возвращаться ещё рано. Давай покурим, - предложила она Катаняну.

           Они закурили. Панушкин не уходил; присел с ними, курить не стал, сидел и молчал, казалось, он задремал.                      Девушка опять поплыла, повеселела, спросила Андрея:

         - А здесь есть место, где можно потанцевать?

          Панушкин открыл глаза, сказал: - Конечно, пошли в ресторан на вокзал. Там потанцуем.

       - А ты не будешь больше драться? - спросила его девушка.

         - Нет. Если будешь себя хорошо вести.

         - Это как? – спросила она

       - Не будешь дурачиться и будешь слушать меня, что я скажу. Договорились?

      - Я согласна. Пойдём танцевать?

        Катанян попытался отговорить Панушкина от его затеи:

      - Петя, может не стоит? Ты же видишь. Она не в себе. Найдём другую.

      - Нет. Я хочу эту. Трахну и отпущу. А ты не будешь?

      - Нет, я не сумасшедший. С нею будут одни неприятности.

      - Как хочешь. Всё равно пойдём на вокзал. Я её оттрахаю у себя в кабинете. Она сейчас шёлковая и уговаривать не надо.

       - А танцы? Когда будут танцы?- спросила Панушкина уже всё забывшая девушка:

       - Я хочу танцевать, - повторяла она, заранее ликуя от предстоящего  развлечения.

      - Ты знаешь пословицу? - спросил  у неё Панушкин.

     - Какую?

      - А вот такую. Будут тебе санки, будет и свисток. Но всё в своё время.

      - Нет, не слышала и вообще о чём она не понимаю. Говоришь загадками.

      -  Скоро поймёшь. Санки не знаю, а салазки, я тебе обещаю, сделаю.

       Они втроём сели в машину объехали площадь и остановились у Московского вокзала.

       - Приехали, вылезай,  - сказал он девушке и вышел из машины.

         В ресторане при вокзале они были недолго. Девушка за столом сидеть не хотела, и если играл оркестр, она выбегала на танцплощадку и танцевала сама с собой; к ней сразу же начинали цепляться кавказцы, ими был забит весь зал. Надо было уходить, чтобы не нарваться на мордобой. Девушка идти никуда не хотела. Панушкин был  в форме, он подозвал милиционера, который кормился при ресторане, присматривал за порядком, и тот буквально вынес её на руках из ресторана.

       - Куда её, Пётр Афанасьевич? - показал на девушку услужливый милиционер, когда они вышли из ресторана: - Отведи девчонку ко мне в кабинет - попросил Панушкин милиционера.

        Сопротивляющуюся девушку милиционер, через зал ожидания, где было полно народа, повёл к Панушкину в кабинет, входная дверь в него находилась в углу зала ожидания, перед выходом на платформу, там же, где и депутатская комната. Сам кабинет начальника станции, находился на втором этаже прямо над ней. В приёмной начальника станции никого не было. Милиционер посадил девушку на стул, откозырял Панушкину, и ушёл. Андрей Катанян  не покинул своего приятеля и был здесь же. Панушкин скинул  с себя шинель и фуражку и остался стоять у входных дверей кабинета. Огромной длины стол заседаний, с зеленым бильярдным сукном в оправе из полированного дуба, упирался в столь же массивный, с крышкой из зеленого сукна, дубовый стол начальника станции.

            - Куда ты меня притащил, - спросила девушка у Панушкина; она вошла в его кабинет и оглядывалась по сторонам.

            - Ты плохо вела себя в ресторане, и сейчас я тебя здесь буду наказывать. Разложу на столе и выпорю.

            Панушкин стал расстёгивать брючный ремень. Девушка повернулась к дверям, хотела бежать, но он перехватил её на выходе из кабинета, легко поднял и бросил, в чём она была, в шубе и в сапогах на стол заседаний.

            - Петя,  остановись, - попытался урезонить его Катанян.

      -Уйди не мешай.  Если хочешь, можешь быть вторым - предложил ему Панушкин  и показал на девушку, лежащую на столе; она пыталась подняться, но он крепко держал её, прижимая рукой к столу. 

            Катанян вышел из кабинета.

            Ночью по залам ожидания  вокзала, по территории, примыкающей к вокзалу, бегала  обезумевшая, босая, в шубе одетой на голое тело, девушка. Она  забежала в отделение транспортной милиции и просила о помощи, но из милиции её грубо прогнали.  И только  случайно проезжавшая  машина с оперативниками из  ГУВД, увидев обезумевшего, босого человека остановилась и подобрала его. Девушка ничего не могла рассказать о себе, сказала, что её насиловали на вокзале, в большой комнате на столе с зеленым сукном. Тело у неё было всё в кровоподтёках, и искусано так, что на нём остались следы зубов. Сосок на одной груди был перекушен и еле держался.

          Панушкина вычислили;  нашли без брюк и трусов, спящим за столом, у себя в незакрытом кабинете. Повсюду было раскидано нижнее женское бельё. Сапоги, чтобы девушка не убежала, были спрятаны в сейфе. Милиционер из ресторана показал, что насильников было двое. С Панушкиным был ещё один человек. Катаняна взяли спящим, у себя дома, с какой-то шлюхой в четыре часа утра; его  привезли в отдел транспортной милиции на вокзале и закрыли в «обезьяннике».

          «Стрелу» утром встречал заместитель Панушкина. Второй секретарь Обкома партии Можаев, видимо, трепетно относившийся к регламенту встречи этого элитного поезда, он сам сегодня приехал из Москвы на «Стреле», не преминул спросить у заместителя начальника станции, почему поезд не встречает Панушкин.  «Где он»? - поинтересовался секретарь Обкома.

         - Его допрашивает у себя в кабинете транспортный прокурор, - несколько смущенно, шепотом, доложил ему  заместитель Панушкина.

        - Что?! - вскинулся Можаев.

          Он не поленился с заместителем начальника станции подняться в кабинет Панушкина. Прокурор встал, увидев такого посетителя. Панушкин сидел тут же, он почти протрезвел. Можаев брезгливо посмотрел на его расхристанный вид, спрашивать ничего не стал, он попросил выйти с ним в приёмную прокурора.

Таким образом, дело об изнасиловании дочки одного из министров правительства страны приобрело общегородское значение. Романов находился на отдыхе, и дело взял под личный контроль сам Можаев.

При обыске в кабинете Панушкина чего только не нашли. Сотни визитных карточек заслуженных, уважаемых, высокопоставленных людей. Многочисленная элита города приходила к нему на поклон. Стали обзванивать этих людей выяснять, почему  их визитные карточки оказались у Панушкина. И выяснили интересные вещи. Конечно, большинство их них поддерживали отношения с начальником станции только по причине существующих билетных проблем. У них поинтересовались, что просил в обмен на билеты начальник станции. И поразились аппетитам и алчности человека занимающего столь ответственный пост, оказавшийся для него бездонной кормушкой. В его кабинете по закромам:  в шкафах, специально оборудованной кладовой, всюду, где только можно было, он спрятал столько  различной товарной продукции, в основном продовольственного назначения, что  в кабинете, не выходя из него можно было жить не один год. Когда стали разбираться с делишками, которые проворачивал Пётр Фёдорович, невыносимо запахло парашей, не только насильника, прокурору показалось она потребуется и другим высокопоставленным чиновникам города, так или иначе связанным с ним. Можаев понял, что если это дело раскручивать по полной программе то разразится грандиозный скандал, затрагивающий многих известных в городе людей и не только в нём, кое какие следы вели в московские кабинеты. У Панушкина конфисковали не всё, кое какой компромат на людей «во власти» у него остался. Это было опасно.

Прокурор только вошёл в служебный раж, он чувствовал у себя на плечах уже генеральские погоны. Его вызвал помощник Можаева и изложил мнение обкома партии, по нашумевшему делу об изнасиловании  девушки в кабинете начальника станции на Московском вокзале. Он предложил прокуратуре закончить дело в кратчайшие сроки, но в суд его пока не передавать. Пусть   партийные комитеты организаций, в которых работали обвиняемые, займутся ими и примут свои решения; в партийном порядке накажут  коммунистов насильников, исключат их из партии, и потребуют от руководителей организаций суровых кадровых решений

 Оставалась проблема с девушкой и её отцом, крупным государственным чиновником. Он требовал наказания  насильников в суде, потому  что считал,  как и все другие, кто был знаком с этим делом,  что изнасиловали дочку  и терзали её два подонка. Он не понимал, почему они должны быть наказаны только в партийном порядке. Его вызвали на Старую площадь и кое-что объяснили. С тяжелым сердцем несчастный отец принял доводы партийных товарищей по поводу  случившегося с его дочерью несчастья. Девушка десять дней боролась со смертью. Воспаление лёгких в купе с другими страшными травмами, насильник разорвал ей матку, и у неё было внутреннее кровотечение, держали её жизнь на волоске от смерти. Она победила смерть, выжила, и это примирило её отца с несправедливой судьбой. Когда её жизнь была уже вне опасности, в Смольном вздохнули с облегчением. Прокуратуре дали отмашку, что дело можно закрыть.

           Катаняна исключили из партии  и уволили с работы. Панушкина тоже исключили из партии,  сняли с должности начальника станции Ленинград-Московский пассажирская, но с железной дороги не выгнали. Он стал начальником станции на Адмиралтейском заводе. Скоро после перехода на новую работу Панушкин погиб; его сбил маневровый паровоз. Начальник станции переходил железнодорожные пути в неположенном месте. Андрей несколько лет работал инженером по технике безопасности на Балтийском заводе. Сумел получить там квартиру. Потом началась перестройка, со всеми её кульбитами, но последовавшее за ней разрешение на частное предпринимательство позволило ему заняться бизнесом. У него было несколько начинаний и всё неудачно. Уже при новой власти он ещё раз попробовал заняться бизнесом, ввязался в авантюру, которая привела его в африканскую тюрьму. В этой африканской стране правитель был каннибал. Народ не был таким, ел в основном растительную пищу. Четыре года в африканской тюрьме не прошли для Андрея бесследно; он вышел из заточения  тяжело больным человеком. В этой стране не было российского посольства, не было консульства, ни одной российской  кампании, ни одного россиянина и всё же Андрей сумел передать весточку о себе в Верховный Совет Российский Федерации. Поскольку Андрей писал, что он ленинградец его записка попала к Маскаленко, она была депутатом Верховного Совета от округа,  в который входил  Ленинград. Помочь Андрею по дипломатическим каналам обычным путём было невозможно, по решению суда он должен был сидеть в африканской тюрьме ещё несколько лет, возможности его освобождения сводились к каким-то частным инициативам. Короче кто-то должен был выкупить его или помочь бежать из тюрьмы.

 Я уже от Андрея, после его освобождения мы разговаривали с ним по телефону, знаю, что Маскаленко не оставила его в беде и в этот раз; и то что освобождение стало возможным, в этом несомненно её заслуга. Его освобождение из африканской тюрьмы детективная история и возможно Андрей когда-нибудь сможет рассказать её. После своего возвращения из Африки мне говорили, что он работал в аппарате Калякина, представителя города Москва в Санкт-Петербурге. Где Катанян сейчас и чем занимается, я не знаю.