Народ, к несчастью

Нынешнего русского человека, тем более столичного жителя, на Западе не удивишь ничем

Социальное расслоение начало сильно беспокоить имущий и образованный класс. Но не как экономическая или, боже упаси, моральная проблема. Скорее как вопрос контактов с агрессивным и несимпатичным племенем. Вдруг показалось, что бедные допекли. Достали.

Недавно я беседовал со своим знакомым, который уже второй год живёт в Финляндии, преподаёт в каком-то из тамошних университетов. Нынешнего русского человека, тем более столичного жителя, на Западе не удивишь ничем — даже чистотой на улицах: с прибытием в Москву армии таджикских гастарбайтеров наш город радикально отряхнулся от мусора. Однако одно очень важное различие ощутил мой приятель, причём различие, видное из прекрасного далёка, но к которому здесь, в России, мы совсем почти притерпелись. Не буду более томить читателей — речь идёт о социальном расслоении.

Верно, благополучные — особенно небольшие — европейские страны сильны своим средним классом. Там социальный ромб почти превратился в тупоугольный треугольник. Есть единицы очень богатых людей, есть просто богатые, есть обеспеченные, и есть нормальные, обыкновенные, средние, прилежно сводящие концы с концами. Трудолюбивые скромные бюргеры. Рабочий класс и фермерское крестьянство. Конечно, в благополучных европейских странах тоже есть очень бедные, просто-таки нищие люди, но их совсем немного, и в социально ориентированном государстве это скорее некие казусы. Потому что там нет бедняков как устойчивой социальной группы, где люди ведут себя в принципе иначе, чем благополучное большинство. Где формируется «культура бедности», как говорил великий Оскар Льюис, исследователь мексиканских трущоб. Кстати, его книга «Дети Санчеса» — поразительная. Одна из лучших. Не по социологии, не по антропологии, а вообще одна из лучших книг на свете. Очень рекомендую.

Проблема бедности огромна. Не то что в одной колонке — даже в одной толстой книге её не охватить, даже не очертить. Тут и история, и социология, и экономика, и даже отчасти этнография с антропологией. Ну и психология, конечно.

Вот о психологии я и хочу поговорить. Но даже не столько о психологии бедных людей, сколько о психологии отношения к бедным.

Вот я написал, что мы в России уже привыкли к социальному расслоению — но, наверное, не совсем и не во всём. С одной стороны, конечно, да. Мы уже давно, лет двадцать как, отбросили совковые иллюзии равенства и согласились с тем, что мир состоит из богатых и бедных и что это в конечном счёте естественно. Что у богатых или просто обеспеченных людей свой стиль жизни, а у бедных — свой. Свой язык, свои песни, свои манеры. Собственно, так всегда в России было: культура дворянская, крестьянская, разночинская. И не только в России. И вообще, как писал В.И. Ленин в «Критических заметках по национальному вопросу», в каждой национальной культуре есть две культуры. Две — это ещё ничего. Бывает три, четыре и пять. Но к Ленину мы ещё вернёмся. Поскольку в нашей общественной мысли внезапно возник рецидив ленинизма. В самой что ни на есть красно-террористической форме.

Итак, сам факт наличия бедных со своими, как бы это выразиться, бедняцкими манерами долгое время никого не смущал. Но вдруг — неожиданная подножка от демократии. От общества массового потребления, которое и есть демократия в действии, о чём нам не раз напоминали американский историк Дэниел Бурстин и российский президент Дмитрий Медведев. Широкие народные массы, в полном согласии с демократическим идеалом, вышли на потребительскую авансцену. С шансоном и пивасиком, как пишут прогрессивные журналисты. «…Пропасть, разделяющая Россию мытую и немытую, стала совсем непроходимой, точнее — невыносимой. Что бы ты ни делал, за углом всегда маячит гопник с бутылкой пива, который оборжёт, опохабит, испоганит всё лучшее и светлое», — пишет Юрий Сапрыкин в «Афише» от 16 сентября. Надо сказать, что это он не от себя пишет, а как бы от имени тех кровожадных господ, которые хотели бы «1) свезти весь, извините, быдляк в гетто в отдалённых районах Сибири; 2) провести принудительную стерилизацию, чтоб не размножались». Авторская позиция Сапрыкина на самом деле умная и трезвая, но об этом чуть далее.

Социальное расслоение начало сильно беспокоить имущий и образованный класс. Но не как экономическая или, боже упаси, моральная проблема. Скорее как вопрос вынужденных контактов с агрессивным и несимпатичным племенем. Вдруг показалось, что бедные допекли. Достали.

Я использую это неудобное и раздражающее слово «бедные», чтобы не лицемерить. Речь идёт именно о бедности и её культурном оформлении. Слова «гопники» и «шпана» — это нечто подобное словам «ниггеры» или «чиканос», «психбольные» или «пидоры». Это оскорбление вместо понимания — и этих людей, и всей массы проблем.

Нуждающиеся учителя и библиотекари — это, философски выражаясь, «бедные в себе», то есть люди неимущие, но целиком принадлежащие высокой господствующей культуре. А так называемые гопники — это уже «бедные для себя». Люди, которые выработали — с помощью богатых и высококультурных сограждан — свой собственный стандарт поведения, свои ценности, свои, извините, художественные вкусы. Радио «Шансон» и группу «Лесоповал» не сами гопники придумали. Не сами эти песни сочинили, не сами музыкантов наняли, радиостанцию учредили, залы оформили. И рекламную кампанию не сами провели. На что теперь жаловаться? На кого? И, главное, кому?

Давайте зарубим себе на носу: во всём, что происходит в любой стране, виновата её элита. Политическая, общественная, художественная — всякая. Справедливо говорит Сапрыкин: «Дело дрянь ещё и потому, что образованный вестернизированный класс, который сейчас страдает от ментовских выходок и пьяных криков под окнами, в общем, сам виноват. <…> С народными массами никто даже не говорит серьёзно; всё, что мы имеем им предложить, — журнал «Зятёк», сериал «Счастливы вместе», убогие ток-шоу и книги в уродливых обложках; то, от чего нас самих тошнит.

Почему-то Шукшину, Данелии или даже ранней Пугачёвой удавалось сообщать этим людям важные вещи о них самих, не играя на понижение, а сейчас никто даже не пытается». Когда-то давно, лет восемь или десять назад, я писал: «Если в России и есть (вернее, была) драгоценная самобытность, то она состоит (то есть состояла) в ответственном отношении элиты к народным массам. Все — от прогрессивного Михайловского до реакционного Победоносцева, от простоватого Потапенко до утончённого Блока — старались просветить народ. Они знали, что непросвещённые люди не поймут высокого искусства, но им в голову не приходило кормить этих людей примитивом и похабщиной».

Но всё кончается. Видать, кончилась и святая миссия русской интеллектуальной и художественной элиты. А жаль.

В трогательном стихотворении «Памяти Ахматовой» (1966) Евтушенко писал о двух разрезах России. Есть Россия Петербурга и Россия Ленинграда и ещё Россия духа и Россия рук. И о том, что не может быть двух и более Россий, что страна и культура у нас одна и гроб безымянной нищей старушки в церкви на отпевании так же величав и надмирен, как стоящий рядом гроб Ахматовой. Конечно, тут можно долго рассуждать, и довольно витиевато, о том, что политическое, географическое, историческое и какое угодно ещё единство России не отменяет социальных и культурных различий. Да, разумеется. Но не надо разогревать эти различия до градуса гражданской войны.

Наверное, гражданская война и большевицкий террор нанесли нашему народу не зажившую до сих пор рану. И ещё неизвестно, кто эту рану расчёсывает сильнее — простые души, жаждущие сильной руки, порядка и репрессий, или утончённые господа профессорского звания, жаждущие ровно того же.

Ленин считал, что в каждой культуре есть две культуры: прогрессивная и реакционная. Не так важно, что именно он имел в виду, какие смыслы вкладывал в слова «прогресс» и «реакция». Важнее другое — разделение культуры на хорошую и плохую, причём хорошую надо поддерживать, а плохую — уничтожать, выпалывать, как сорняк. Всеми доступными методами диктатуры.

Занимательно в связи с этим читать статью заместителя научного руководителя Высшей школы экономики Льва Любимова в «Ведомостях» от 13 сентября. Казалось бы, Вышка — учебно-научное заведение, известное своим либерализмом; да и я сам состою в совете фонда «Либеральная миссия» под председательством Евгения Ясина, научного руководителя ВШЭ, то есть непосредственного начальника господина Любимова. Плюрализм, однако, торжествует. Господин Любимов выступает крайне нелиберально: его возмущают безработные бездельники, пьяницы, живущие на пенсию старушки-матери, охранники, занятые «сутки через трое», а то и «год через двое», сельско-слободская шпана, которая крадёт у дачников велосипеды, а у фермеров — картошку. Особенно возмущает то, что вся эта публика тихомолком составила многомиллионный класс, пользующийся «правом на безделье» — именно так называется статья Льва Любимова. Да, люди эти весьма несимпатичны (лично мне, к примеру) и проблема действительно острая, но это не значит, что мы должны возвращаться в Совок с его законами против тунеядства, с обязательным привлечением к труду на стройках народного хозяйства и т.п. Очевидно, должны быть экономические механизмы вовлечения этих потерявшихся людей в нормальную жизнь, в производство товаров и услуг. Если же этих механизмов пока нет, если они не придуманы, то вряд ли стоит шарахаться в тоталитарные крайности.

У исторического утопизма есть интересное свойство: некий самообгон мысли. К примеру, возмечтаешь о брежневском застое — получишь сталинизм. Возмечтаешь о сталинском «порядке» — получишь и вовсе что-то несусветное.

Либерализм — не улица с односторонним движением. И если некто сначала говорит вроде бы резонные вещи, а заканчивает свои рассуждения фашистским бредом, то либерал просто обязан ему ответить. Лев Любимов пишет: «Одно делать нужно немедленно — изымать детей из семей этих «безработных» и растить их в интернатах (которые, конечно, нужно построить), чтобы сформировать у них навыки цивилизованной жизни, дать общее образование и втолкнуть в какой-то уровень профессионального образования. То есть их надо из этой среды извлекать».

Это уже серьёзно. Это гораздо серьёзнее, чем стенания по поводу потных гопников с «Шансоном» и пивасиком. Это заявка на самый отвратительный деспотизм. Опасный для всех без исключения. Управлять людьми — величайший соблазн. Разумеется, речь не идёт о начальствовании на работе или в армии: там просто велят что-то делать, а что-то не делать в рамках должностных инструкций. Управлять жизнью людей — вот что опасно.

Потому что свобода неделима. Свобода для себя не должна быть несвободой для другого. Стройте себе сеттльменты, охраняемые территории и прочие оазисы цивилизации. Но не трогайте других, которые живут в своих оазисах или на своих помойках. Помогайте, воспитывайте, сейте разумное-доброе-вечное, вовлекайте в полезный труд — но не смейте ограничивать их свободу.

Если вам не жалко этих людей и их детей — тогда пожалейте себя и своих детей.

Потому что если вы ограничите свободу одних — свободу бедных, глупых, пьяных людей жить своей бедной, глупой, пьяной жизнью, — то очень скоро ограничат и вашу свободу. Очень скоро придёт человек, такой весь из себя стальной или даже алмазный в ценностях, поступках и мотивах, что ваша достойная, умная и трезвая жизнь, в сравнении с его сталью и алмазами, немедленно покажется — ему самому и тем, кто ему аплодирует — немедленно покажется нищей, глупой и даже отчасти пьяной. И вы, такие умные и утончённые, сами станете кандидатами на отъём детей, а может, и на стерилизацию.