ВЕЛИКАЯ И ГОРЬКАЯ: НАЧАЛО ВОЙНЫ - ЧТО ЖЕ ПРОИЗОШЛО ТОГДА?

« В минном поле прошлого копаться

Надо без ошибок потому,

Что на минном поле ошибаться

Просто абсолютно ни к чему.»

В.Высоцкий

Прошедшая война оставила после себя не только настоящие минные поля, но и заминировала историю. И одна из самых опасных, до сих пор не обезвреженных исторических мин, это, так называемая, «загадка 22 июня» - загадка нашей подготовки, а точнее неготовности к отражению немецкого удара. У этой загадки нет решения в сегодняшнем дне, поэтому искать его нужно в том далеком, еще мирном, мае 1941 года. При этом надо учитывать один важный момент, который историками не всегда принимается во внимание. Дело в том, что потомки по отношению к современникам событий обладают одним, поистине божественным, преимуществом – они знают будущее. Но историю творили не боги, многое перед войной, вполне вероятно, виделось совсем не так, как представляется нам через десятилетия, когда все карты раскрыты и свидетели допрошены. Поэтому есть смысл взглянуть на прошлое, временно сняв с головы нимбы пророков и тогда «делам давно минувших дней» возможно найдутся вполне реальные объяснения.

Итак, пехотные дивизии вермахта уже на наших границах, полным ходом идет сосредоточение танковых дивизий. По дорогам Европы в нашу сторону войска идут сплошным потоком, и таким же потоком на стол Сталина ложатся разведданные в которых, среди прочего, не раз уже упомянуто 22-е число. Планом «Барбаросса» на этот период мероприятия по дезинформации не планируются – немцы понимают, что скрыть подготовку к наступлению уже невозможно. У Красной армии есть по крайней мере два месяца на подготовку. Уже поздно менять наступательное стратегическое построение войск, но в оперативном и тактическом плане для обороны еще многое можно сделать. Можно оттянуть часть войск от границы из под первого удара, привести по возможности в порядок и занять войсками старые укрепрайоны, рассредоточить или оттянуть в тыл авиацию. В конце концов, если бы та самая директива, которая ушла в войска в ночь перед войной, была бы послана, пусть даже в качестве орентировки, на день раньше, генерал Павлов наверняка не смотрел бы в субботу «Свадьбу в Малиновке», а проверил бы лишний раз связь с войсками, а командир мехкорпуса Рокоссовский думал бы не о рыбалке, а о маршрутах и способах выдвижения корпуса к границе. Причем очевидно никаких негативных последствий в случае, если бы сведения о нападении не подтвердились, такая орентировка иметь не могла. Точно такая же картина с подготовкой к взрыву мостов. Каждый, мало-мальски знакомый с подрывным делом знает, что наряду с планомерной подготовкой, существует экстренный способ подрыва моста, когда на нем просто взрывают грузовик, загруженный взрывчаткой. Какие политические последствия мог иметь торчащий около моста с поднятым капотом одинокий грузовичек? Однако мы не делаем ничего! Мы ведем себя так, как будто на наших границах ничего не происходит. Мы подставляемся!

Проще всего, конечно, как это делают некоторые современные историки, объяснить эту ситуацию сталинской трусостью или идиотизмом, да есть в таком объяснении одна небольшая неувязочка. Сталин не был ни трусом, ни идиотом. Сталин был политиком. Жестким, порой жестоким, но дальновидным, хитрым и умным. И если Сталин поступал так, а не иначе, значит на это были причины. Вот их то и надо искать.

В современной исторической литературе много внимания уделяется вопросу о том, с какого времени у Сталина появился страх перед немцами. При этом многие приходят к выводу, что переломным моментом был французский блицкриг. Действительно, как установлено историками, Сталин, прогнозируя исход немецкой кампании на Западе, допускал различные варианты, кроме одного – быстрой победы вермахта. Но ведь и немцы сначала на этот вариант не рассчитывали. И если бы решительность Манштейна не нашла себе поддержки в авантюризме Гитлера, результаты этого наступления скорее всего были бы значительно скромнее. Такой победы не могло быть, потому что не могло быть никогда. Да и как иначе могли думать политики и военные того времени? До 1935 года вермахта практически не существовало, нельзя же называть армией десяток дивизий. А дальше лавинообразный рост с 31-й дивизии в 1936 году до 156-ти в 1940-м. И это в стране, где 17 лет мужское население вообще не занималось военной подготовкой и где не было военных училищ. Так кого же могло устрашить это наспех сколоченное и не обученное войско? И тем не менее в 1940-м году именно оно одержало самую полную и оглушительную победу. И объяснить ее можно было либо чудом, либо случайностью. Но в чудеса Иосиф Виссарионович, к сожалению, не верил и, поэтому продолжал считать, что «в германской армии ничего особенного нет и в танках, и в артиллерии, и в авиации», а победу немцев должен был приписать чему угодно, только не силе вермахта. В этом смысле примечательно высказывание одного из наших танковых генералов, кажется Богданова, который пытался объяснить наши неудачи в начале войны тем, что существующие сколоченные танковые бригады разворачивались в дивизии путем пополнения их новым личным составом. Этот процесс он сравнивает с разбавлением бутылки вина двумя бутылками воды и делает вывод, что в результате получалось что угодно, только не вино. Скорее всего в нашей армии так оно и было, но ведь вермахт, по свидетельству тех же немцев, разворачивал свои новые дивизии точно так же, и чудо именно в том и состояло, что при этом «разбавлении» они почему-то получали чистый спирт.

Да, Сталин этого не знал и не мог знать. Зато он знал другое. Он знал, что, пусть дорогой ценой, но он подготовил страну к войне. И в этой стране в пять раз больше, чем у немцев танков, артиллерии и самолетов. Сегодня много пишут о недостатках нашей предвоенной техники, о плохих фильтрах, триплексах и фрикционах. Знал ли о них Сталин? О чем-то, видимо, знал, о чем-то мог и не знать, но ведь и танки Гитлера были не идеальными машинами. Даже если не брать во внимание наши новые танки, ведь любой БТ или Т-26, вооруженный той самой, прошедшей всю войну противотанковой «сорокопяткой», на всех реальных дистанциях боя мог поразить любой немецкий танк, включая новейшие, хотя и сам был уязвим для немецких танковых орудий. То есть никаких реальных преимуществ даже новые немецкие машины перед нашими старыми танками не имели. Наоборот, решающим фактором в бою при таких условиях становилась скорость, а ведь БТ не просто ездил – он «низко летал». Хуже обстояли дела в авиации, но, как сегодня признают многие специалисты, наши маневренные и хорошо вооруженные И-16, уступая в скорости «мессершмиту», все же вполне могли выполнять оборонительные задачи по прикрытию своих войск. А современная наступательная авиация уже сходила с заводских конвейеров. И вовсе не важно так ли все это было на самом деле. Важно, что именно так, по всей вероятности, должен был оценивать ситуацию Сталин.

            Сегодня принято считать, что после финской войны слабость Красной армии стала очевидной для всех. На самом деле все это стало очевидным гораздо позже, и только тогда, когда эту слабость подтвердила уже другая война. А в «текущей реальности» Сталин просто испытывал свою армию на прочность в самых экстремальных условиях. Блицкрига, правда, не получилось, но то, что войска одного единственного Ленинградского военного округа не смогли прорвать в условиях суровой северной зимы одну из самых сильных в мире (по утверждению конечно же военных) оборонительных линий еще ни о чем не говорило и ничего не доказывало.Испытание продолжалось и в конце концов было вновь доказано, что нет таких крепостей, которые не смогла бы взять Красная армия. А то, что эта армия вполне способна громить противника в обычных условиях, доказывали события на Халхин Голе. Недостатки были вскрыты, меры приняты и вот уже в январе 1941 года начальник Генштаба К.А.Мерецков делает выводы «что наша дивизия значительно сильнее дивизии немецко-фашистской армии и, что во встречном бою она, безусловно,разобьет немецкую дивизию. В обороне же одна наша дивизия отразит удар двух-трех дивизий противника.» Сегодня, естественно, не совсем понятны истоки подобного оптимизма, но дело не в этом. Важно то, как к подобным заявлениям должен был относиться Сталин. А вывод мог быть только один. Даже если верить военным процентов на пятьдесят, все равно мы по крайней мере в два раза сильнее немцев. Именно поэтому нет в предвоенных высказываниях вождя страха перед немецким нападением.

Чего стоит только один ответ на вопрос югославского посла, что будет, если Гитлер нападет на Советский Союз? – «Пусть попробует!». И не стал бы трясущийся от страха перед Гитлером Сталин орентировать на наступление своих офицеров – выпускников военных академий, и не отдал бы в первый день войны приказа войскам взять Люблин, и не создал бы Ставку во главе с Тимошенко. Не было у Сталина причин бояться немцев. Он их и не боялся. Сил у Красной армии должно было с лихвой хватить для отражения любого удара из любого исходного положения.

А что дальше? А дальше уже спланированное и отработанное на зимних играх наступление в Европу. И вот тут то и проявляется сталинская дальновидность и мудрость. В отличие от лидеров Германии и Японии, Сталин понимал, что экономический потенциал страны не беспределен. Можно выиграть войну у одного противника, но воевать со всем миром нельзя. Раньше или позже поражение в такой войне неизбежно. И поэтому вся его предвоенная политика направлена на то, чтобы этого не допустить, именно это он называл политической подготовкой к войне. Но в случае нашего успешного наступления в Европе ( а в том , что оно будет успешным Сталин не смневался) мог ли он быть уверенным, что Англия станет нашим союзником? Едва ли предвоенные события позволяли однозначно ответить на этот вопрос. Война между Англией и Германией, справедливо названная «странной», странно и продолжалась. Сначала Англия не мешает Гитлеру разделаться с Польшей, затем Гитлер не мешает Англии эвакуировать войска у Дюнкерка, далее «владычица морей» почти не препятствует десанту немцев в Норвегию, в ответ немцы ведут рыцарскую, бескровную войну на ее морских коммуникациях. Словом, противники стараются дверью не хлопать и мосты не сжигать. Более того, воздушный мост, наведенный Гессом, «когда два сражающихся государства открыто прелюбодействовали на дипломатическом поприще», мог насторожить и менее подозрительного политика, чем Сталин. А если добавить к этому, что, по некоторым источникам, Сталин узнал о разрабатываемых в Англии планах бомбардировки бакинских нефтепромыслов, то вопрос о том, с кем и против кого объединится Запад перед лицом «красной опасности», вряд ли мог быть решен в пользу СССР. А именно этого Сталин и не мог допустить. И он нашел единственный выход из этой парадоксальной и очень опасной ситуации – для всего мира СССР должен стать жертвой вероломной и подлой агрессии. И пусть для этого придется пожертвовать пограничными войсками, частично первым эшелоном, но никому в мире нельзя дать ни единого факта, позволяющего обвинить нас в развязывании войны, либо даже в подготовке к ней. Только тогда появится надежда на то, что после нашего перехода в наступление, Черчиль просто не сможет объяснить избирателям необходимость военных действий против СССР совместно со вчерашним врагом. И предвоенное заявление ТАСС никакой не зондаж, как принято считать, с целью прощупать намерения Гитлера, с этим как раз было все ясно. Заявление предназначалось всему миру и прежде всего Англии и США, и даже не столько их руководителям, сколько общественности. По сути дела оно должно было оправдать наше неизбежное наступление в Европу. Кстати, отсюда и запрещение войскам переходить границу в утренней директиве от 22 июня. Врага надо было отбросить и дать время руководству страны для дипломатической рекогносцировки.

Но была и еще одна причина не позволявшая Сталину привести войска в состояние повышенной боеготовности накануне войны. События, происшедшие после 22 июня как-то заслонили тот факт, что 1941 год начался с кампании вермахта на Балканах – захвата Югославии, Греции и Крита. А это открывало перед немцами прямой путь к Суэцкому каналу, ближневосточной нефти и далее в Индию. Возможность такого поворота событий Сталин ни в коем случае не мог, и не должен был игнорировать, ибо при этом предпосылки нашего вступления в войну становились прямо-таки идеальными – вермахт подставлял нам свой тыл. И по этому тылу Советский Союз просто обязан был нанести удар первым, потому что в противном случае немцы беспрепятственно выходили в Иран, вплотную к нашей бакинской нефти. Именно это, а не мифическое резуновское ледокольство, является причиной нашей наступательной группировки. Правда, это понимал и Гитлер. Поэтому сосредоточение немецких войск на наших границах вполне можно было объяснить прикрытием этих самых тылов. Но самое главное, чего ни в коем случае не следовало делать Советскому Союзу в данной ситуации – это проводить какие-либо военные приготовления на границе. Гитлера нельзя было спугнуть. Наоборот, надо было всеми средствами показать ему, что никакой опасности со стороны СССР не существует, Красная армия к войне не готовится и живет нормальной, мирной жизнью. Именно поэтому, а вовсе не от страха перед немцами, было приказано не сбивать немецкие самолеты-разведчики. Пусть летают, пусть видят, что с нашей стороны угрозы не существует. Ну а если все-таки нападут, что ж «пусть попробуют!»

Надо сказать, что в истории ХХ века это, пожалуй, далеко не единственный случай, когда руководители государств шли на определенные жертвы для достижения политических целей. Эти «уши» вполне определенно просматриваются и в Цусимском сражении, и в Перл-Харборе, и в истории с конвоем PQ-17. Так что вряд ли стоит очередной раз обвинять Иосифа Виссарионовича в каком-то исключительном злодействе. И, если вместо того, чтобы низводить действительно мудрого вождя до своего уровня мышления, попытаться понять его мысли и поступки, то придется признать, что перед войной Сталиным было предусмотрено все, что можно было предусмотреть.

И все-таки ошибка была – роковая ошибка в оценке силы собственных войск и войск противника. Только вот можно ли обвинять Сталина в том, что он в 1941 году неправильно решил вопрос, настоящего ответа на который нет и в начале ХХ1 века. Дело в том, что причиной наших неудач в начале войны были вовсе не репрессии и не внезапность нападения, не отсутствие у войск боевого опыта и не технические недостатки наших танков и самолетов. Причина в другом, только вот на «минном поле прошлого» она представляет из себя даже не просто мину, а настоящий ядерный фугас, который сегодня к тому же поставлен на неизвлекаемость. А потому каждый, кто попытается копать в этом месте, должен твердо помнить слова нашего великого современника:

Спит земля под белыми цветами,

Но когда находят мины в ней,

Их берут умелыми руками

И взрывают дальше от людей.

1. PS. Как оказалось, в начале 90-х годов, когда писалась эта статья, почти то же самое писал ещё один человек. Но, если всё написаное выше, чисто умозрительные заключения и теоретические выводы, то тот, другой, был, если не участником, то свидетелем, стоящим очень близко к действующим лицам. Тем удивительнее совпадение, которое уже подозрительно похоже на доказательство. Вот показания этого свидетеля.

Берия, Серго Лаврентьевич*

Мой отец — Лаврентий Берия

Сайт «Военная литература»: militera.lib.ru

Издание: Берия С.Л. Мой отец — Лаврентий Берия. — М.: Современник, 1994.

Книга на сайте: http://militera.lib.ru/bio/beria/index.html

... А правда такова. Сталин действительно был подавлен, узнав о положении на фронтах. Но когда об этом вспоминают, непременно спешат подчеркнуть: не ожидал, мол, Сталин удара немцев, поверил Гитлеру, а тот обманул... Все это один из мифов, внедренных много лет назад в общественное сознание. А потрясение Сталина было вызвано не мифическим внезапным нападением, в чем убеждают нас до сих пор учебники истории, а тем, что армия не сумела сдержать первый удар. Этого Сталин никак не ожидал. Вполне понятно и его недовольство наркомом обороны Тимошенко и начальником Генерального штаба Жуковым в первые дни и часы войны. И они, и другие высокопоставленные военные не раз заверяли Сталина и Политбюро, что Красная Армия в случае чего первый удар сдержит, а затем, как и планировалось, нанесет ответные удары. И речь, заметь, читатель, шла не о боевом духе войск, что, безусловно, немаловажно, но о вещах более конкретных. Сталин ведь прямо спрашивал у руководителей Наркомата обороны, чего не хватает армии. Военные в один голос успокаивали: «Армия располагает всем необходимым». И когда Сталину доложили, что армия откатывается на восток, он, естественно, был потрясен....