Современность и философские проблемы этики

Человек времен кризиса человечности

Есть незримые вещи, не имеющие никакой ценности. Кроме нравственной. Потому они и бесценны.

Мир пришел к тому, что люди сами начинают понимать, как стремительно из них исчезает человечность.

На вопросы «Независимой газеты» отвечает научный руководитель Института философии РАН, действительный член Российской академии наук Абдусалам ГУСЕЙНОВ.

– Абдусалам Абдулкеримович, вы на протяжении всей своей научной жизни занимались философскими проблемами этики. В каких отношениях эта древнейшая наука находится с тем, что мы называем гуманизмом?

– Этика как осмысление морали является основой, истоком и ядром гуманизма. Прежде всего потому, что фундаментальным принципом морали выступает запрет на убийство. И не просто запрет, а запрет безусловный, абсолютный! Он является началом гуманизма. Ведь ценность человека, его права и возможности (а гуманизм в широком общеупотребительном значении слова – именно об этом) начинаются с утверждения его права на жизнь.

Вопрос о моральных истоках гуманизма является исключительно важным. Мораль расчленяет наши мысли и действия на два противоположных вектора – добра и зла. Добро обозначает позитивность нашей активности, то, к чему мы стремимся, а зло – ее негативность, то, чего мы избегаем. Так задается система координат, которая составляет ценностную основу человеческой деятельности и позволяет определять меру ее гуманности, человечности. Отождествляя зло с насилием, а добро с его отрицанием, мораль задает пределы и критерии гуманизма.

Важно понять, что мораль несовместима с насилием не в каком-то фигуральном и общем значении, а в прямом и буквальном смысле. Это важно понять особенно сейчас, когда у многих зачесались руки и общественная атмосфера насыщена агрессивными настроениями, идеями и действиями. Конечно, в жизни людей и народов сегодня все еще много насилия, и нам без него трудно представить и частное существование наше, и общественное устройство. Совсем не нужно быть каким-то проницательным человеком или циничным реалистом, чтобы увидеть это. Все очевидно. В морали и этике речь идет не о том, что есть на самом деле, а о том, как мы к этому должны относиться. Существует много разных аргументов, обосновывающих и оправдывающих применение насилия. Доводов – психологических, утилитарных, политических и прочих (убивают в «праведном» гневе, во имя «меньшего зла», чтобы «защитить» родину и т.п.). Однако насилие ни при каких условиях не может быть обосновано и оправдано этически. Каким бы вынужденным, законным, естественным оно ни было, оно будет моральным злом. Насилие и в первую очередь убийство как его крайняя форма есть то, чего не должно быть.

– Получается, что отказ от насилия – это всего лишь мечта, идеал?

– В социальном плане это скорее всего мечта, утопия. Но в персональном – вещь вполне реальная. Опять-таки реальная не в том смысле, что можно достичь такого уровня совершенства, когда у индивида не будет ситуаций, поводов, желаний применять силу. А в том смысле, что это полностью зависит от него. Он может не делать этого, и ничто не в силах его принудить сделать это. Отказ от насилия нельзя понимать как некую лежащую впереди цель, которую индивид может достигнуть. Нет, не так. Это образ жизни: не точка впереди, куда ведет нас дорога, а сама дорога, по которой нам надо идти. Ни один человек никогда не может стать совершенным, морально безупречным существом. Это не значит, что ему не надо совершенствоваться. Но он не сможет совершенствоваться, если у него не будет того, что называется мечтой, идеалом.

Если человек в качестве морального существа с самого начала силой своего свободного решения не закроет дверь насилию, то это не смогут сделать никакие другие силы: ни страсти, ни чувства, ни разум, ни нравы, ни традиции, ни этносы, ни государства, ни классы, ни вожди, ни святые, ни психология, ни социология, ни естественные науки – ничто и никто не способен сделать это. Тот, кто изначально и по сугубо моральному основанию не исключил насилие из арсенала средств деятельности и считает его делом хотя и плохим, но допустимым, в каких-то случаях нравственно оправданным, тот всегда найдет нужные аргументы в его пользу.

– Но, наверное, понятие гуманизма шире и не сводится к этике. Или это одно и то же?

– Конечно, понятие гуманизма шире. Я бы сказал, что мораль составляет своего рода зародыш, ядро гуманизма. Но зародыш отличается от организма. И гуманизм в качестве живого межчеловеческого и общественного опыта имеет свою историю, наполняется вполне конкретным содержанием, так, например, в настоящее время он выступает в форме борьбы за права человека. Кроме того, это понятие многозначное, наряду с морально насыщенным общеупотребительным значением гуманизмом обозначается также культурное движение эпохи Возрождения и в целом теоретические опыты, рассматривающие роль и место человека мире.

Реальная история гуманизма и как практики, и как теории – это отдельная самостоятельная и весьма обширная тема. Она имеет свою противоречивую судьбу, не самую счастливую в наши дни.

– Но меня тут озадачивает вполне естественное и широкое разнообразие жизненных укладов, ментальных, национальных особенностей, исторических традиций, закрепленных стереотипов…

– Наш старый добрый диамат: абстрактной истины нет, истина всегда конкретна. Мораль, гуманизм не составляют исключения, это вещи вполне конкретные. Одно дело, когда речь идет о сословном обществе, о феодальной зависимости, о домострое, и другое – когда речь идет о демократически устроенном общежитии, самостоятельных, свободных и образованных гражданах. Но даже если брать одну историческую эпоху, изменения просто поразительные.

Например, за последние 100 лет кардинально изменились такие вещи, как положение в обществе женщин и детей, расовые, межэтнические отношения... Это относится едва ли не ко всем аспектам жизни. Меняются не только внешние формы быта, мода, меняются также нравы, ценностные приоритеты, представления о достойном и недостойном. Даже на моей памяти столько всего изменилось. Скажем, престижные сейчас профессии в сфере обслуживания, финансов раньше вовсе не были таковыми. Совсем другим был статус гражданских браков. Или такая мелочь – пару десятков лет назад не было принято дарить цветы мужчинам. Словом, наши общественные привычки, правила, нормы приличий подвижны, изменчивы, разнообразны, как и люди и объединения людей, между которыми и внутри которых завязываются эти отношения. Это вполне нормально.

Но вместе с тем надо признать, что такого рода изменчивость не исключает, а предполагает наличие неких изначальных принципов, которые претендуют на абсолютность и в этом качестве закреплены в культуре, признаются подавляющим большинством людей.

– Но разве такое возможно в реальности?

– Не только возможно, но, по сути, так и есть. Возьмите кодекс Моисея или Нагорную проповедь. А категорический императив Канта? То же самое можно сказать и про Золотое правило, которое представлено в большинстве религий и культур: (не) поступай по отношению к другим так, как ты (не) хотел бы, чтобы другие поступали с тобой. Строгий нормативный смысл Золотого правила как раз и состоит в запрете на насилие.

Когда мы говорим о моральных абсолютах, нельзя дело представлять так, будто речь идет о правилах, которые люди заучивают и применяют наподобие правил правописания. На самом деле абсолюты (например, то же Золотое правило) реально присутствуют в нашем нравственном опыте и имеют регулятивное значение, даже если люди не знают их. Например, если взять то же Золотое правило: когда, оценивая и регулируя отношения, люди говорят: «а если бы с тобой так поступили», «а как бы ты поступил на моем месте» и т.п., они на самом деле руководствуются именно его логикой.

Или такой пример. В последнее время стали говорить о цене нашей победы над фашистской Германией, имея в виду, что цена была неоправданно большой, настолько большой, что победа не стоила ее. Не хочу входить в обсуждение сомнительности самой такой постановки вопроса, скажу лишь одно: действительно огромное количество жертв и разрушений, на которые пошел наш воюющий народ, говорит о том, что для него собственная свобода и независимость не имели цены. Потому и не имели, что были абсолютны.

Так что моральные абсолюты есть, и не только в кодексах. Они составляют своего рода остов нашей нравственной жизни. И если бы это было не так, и если бы не было ничего святого, а господствовала сплошная целесообразность, то, думаю, человеческое общежитие было бы невозможно.

Часто гуманистические моральные нормы в качестве непререкаемых азбучных истин задаются через систему запретов. Запреты от позитивных предписаний отличаются тем, что следование им целиком зависит от самого человека, его убеждений, воли и решительности.

– В известном фильме Ильи Авербаха «Чужие письма» не дается ответ – почему их нельзя читать. Есть только нравственный запрет – нельзя читать, и все!

– Совершенно верно. Нельзя! Не буду! И точка. Но одно дело «не убий» или «не лги». Тут все понятно, что и как. А если мы говорим «возлюби ближнего», здесь все время возникают вопросы: что мне для этого надо делать в тех или иных случаях?

– Но все-таки в запретах меньше возможностей для понимания, осмысления. Нет ли здесь потери эффективности в формировании гуманистических ценностей? Особенно если речь о чем-то сложном, противоречивом...

– В запретах не то что мало понимания, осмысления – там этого нет вообще. Запреты возникают не потому что, а несмотря ни на что. Они – не результат деятельности по пониманию, осмыслению, познанию, а ее начало. Запреты принимаются. А моральные запреты принимаются индивидом столь полно и самозабвенно, что они становятся незримыми стражами его человечности. Я бы даже так сказал: мы свое нравственное, человеческое начало больше обнаруживаем в том, чего не делаем, чем в том, что делаем.

Моральные запреты нельзя понимать как что-то внешнее или выражение пассивности. Совсем наоборот. В случае запретов мы имеем дело не с миром, а с самими собой, мы остаемся наедине с собой. Только сам действующий индивид знает, когда он не сделал чего-то (не солгал, не предал, не подставил подножку), хотя ему и хотелось, и было возможно, и было выгодно сделать это.

– Это верно. Но есть запреты или соблазны, требующие не личного, а коллективного решения. Возьмем страны нынешней Европы с ее, можно сказать, катастрофическими проблемами, связанными с наплывом беженцев. Ситуация просто раскалывает иные сообщества и даже семьи на «гуманистов» и «запретителей»…

– Беженцы, как и иммигранты из других регионов, – это испытание современной европейской культуры, своего рода тест на ее гуманность, Если отношение к ним в странах Запада оценивать по высшим моральным критериям, то мы найдем много оснований для критики. Но если же его сравнить с тем, как в тех же странах Западной Европы относились к представителям других культур (например, к иудеям) в Средние века, то можно говорить о колоссальном нравственном прогрессе. А если сопоставить с тем, как относятся к беженцам и иммигрантам в нашей стране, то, к сожалению, сравнение будет не в нашу пользу. Пожалуй, ксенофобия является одной из основных и самых опасных деформаций наших общественных нравов в настоящее время.

Продолжение интервью в Независимой газете
http://www.ng.ru/stsenarii/2016-03-29/9_crisisethics.html