Судьба двух молодых фронтовиков и Система

В 1943 году рота химической защиты, командиром которой был старший лейтенант Николай Виткевич, оказалась в относительной близости от места прохождения службы Александра Солженицыным, такого же старлея, как и он. Списавшись, друзья решили встретиться.
        И уже 12 мая Николай находился в расположении батареи артиллерийской разведки, которой командовал Александр. Недавним одноклассникам, друзьям по юности, а ныне офицерам-фронтовикам, было что обсудить. 
        Всего таких встреч было девять. В 1944 году офицеры встречались дважды: 2-3 января, а также 19-20 марта. Повестка дня была единственная - разработка плана создания и организации подпольного антисоветского сопротивления.
          Детали отрабатывались в перерывах между встречами, в открытой переписке, которую они вели, отправляя сообщения друг другу в треугольниках полевой почты. 

Солженицын описывает это в романе "Архипелаг ГУЛАГ":

        "Содержание одних наших писем давало по тому времени полновесный материал для осуждения нас обоих… Но беспощадней: уже год каждый из нас носил по экземпляру неразлучно при себе в полевой сумке, чтобы сохранилась при всех обстоятельствах, если один выживет, - "Резолюцию № 1", составленную нами при одной из фронтовых встреч.
         "Резолюция" эта была - энергичная сжатая критика всей системы обмана и угнетения в нашей стране, затем, как прилично в политической программе, набрасывала, чем государственную жизнь исправить, и кончалась фразой: "Выполнение всех этих задач невозможно без организации"....

В итоге арестовали обоих друзей.. За капитаном Солженицыным смершевцы пришли 9 февраля 1945 года, когда его воинская часть дислоцировалась в Восточной Пруссии. Капитана Виткевича взяли спустя три месяца - 22 апреля, в разгар Берлинской операции.

27 июля 1945 года Солженицын был осуждён на восемь лет исправительно-трудовых лагерей по статье 58 Уголовного кодекса, пункты 10 и 11. Вскоре по той же статье осудили и Виткевича. Ему дали 10 лет. 

Из воспоминаний Николая Виткевича:

      - 22 апреля, в 30 км от Берлина, в деревне Гольдсдорф меня арестовали. Когда я приехал туда, где находился штаб, ко мне подошёл начальник и сказал, что приехали товарищи, которые хотят с вами поговорить.
       И все они встретили меня очень любезно: "Заходите, раздевайтесь". Я, усталый и простуженный, машинально снял ремень с пистолетом. "Вешайте сюда, кладите сюда!.." Им важно было ремень забрать. С пистолетом. Я отдал шинель, вошёл без пояса.
       Когда оглянулся, чтобы снова надеть пояс, уже поверх гимнастёрки, то увидел, что нет ни пояса, ни пистолета. И в этот момент я увидел ствол пистолета, направленный на меня и грозный окрик: "Руки вверх!" Я рук не поднял. Посмотрел удивлённо. Майор был в два раза больше меня, здоровее, и три автоматчика...
       Я совершенно с голыми руками стою. А он орёт мне: "Руки вверх!" Это было странно, с моей точки зрения. Рук я не поднял. Майор ещё раз крикнул: "Руки вверх!" Я опять не поднял. Тогда он мне заявляет: "Вы арестованы".
          Ну, вот тут я осел. Осел во всех смыслах. Они подставили мне стул. Я сел на стул. И пока я переживал эту травму психическую, меня успели обшарить (по карманам - нет ли ещё пистолета?). Я уж не отдавал себе отчёта - когда сняли погоны. Может, в этот момент и сняли погоны. Схватили сумку, стали в ней рыться, забрали сразу все бумаги.

         - Я что-то пробормотал. Вроде того что: а, спрашивается, за что? "Ну, это вы узнаете". Разговоров больше не было. Их задача - арестовать и доставить. И через некоторое время отдали мне шинель: видят, что я веду себя тихо, ни на кого не бросаюсь. Посадили в "виллис" и повезли в Ландсбергскую тюрьму. Она знаменита тем, что до 1933 года в ней Гитлер сидел.
      Тут уж я стал соображать - что за эти бумаги, за мои рассуждения...

Я должен сказать, что в этот момент (зная, что с Солженициным что-то плохо, нет писем, куда он делся? Тревога была). После самого факта ареста я уже стал соображать, почему всё это происходит.
      Привезли меня в тюрьму, и сразу в камеру. Тюрьма мрачная, всё кругом каменное, сырое, неприветливое. В камере сидят два типа. Один вскочил (видно, что не русский) и спрашивает по-русски: "Военный? Чин какой?" - "Капитан".
Задаёт дальше, с моей точки зрения, глупый вопрос: "Какой армии?" - "То есть как какой? Красной". А он оказался тоже капитаном, но марокканских войск. Арестован как шпион.
       При этом неясно было, чей шпион... против кого шпион... Но, во всяком случае, не наш и не немец. Таким образом, я сразу попал в компанию абсолютно непонятных людей. Знакомство с какими-то немцами, чины, полицейские, потом пошли наши русские, которые работали в Берлине: кто после сдачи в плен, кто - из русской эмиграции.

       Разговоры со следователем не оставили у меня в памяти сильных впечатлений. Он спросил: "Это ваши бумаги?" - "Да, мои". - "Вы всё это писали?" - "Да, я всё это писал". - "Тут червонец обеспечен!"
       У него были подлинники, а во-вторых, по-моему, он располагал материалами февральского следствия (по делу Солженицына). Во всяком случае, у него лежали толстые папки.
       Допросы были редкими, да и говорить было особенно не о чем. Обычно следователю надо что-то доказывать. В моем случае по тем временам состав преступления был налицо.
       Хотя, когда мне предъявили обвинение в антисоветской агитации, я возразил, конечно, что не занимался антисоветской агитацией. Но я делился мыслями с другом.
       Правда, был один вопрос, который следователь задал мне не сразу. Сначала он присматривался ко мне... Вопрос был для меня неожиданный, а для него это было в какой-то мере важно. Он сказал: "А кто вас надоумил? Обоих?"
         То есть естественно, как я потом это себе представил, за нашими спинами должен был стоять кто-то взрослый. Неужели мальчишки зелёные, желторотые, это все придумали сами?

         Стрельба... 9 мая. Мы вытянули головы в полном недоумении, что за стрельба… А часовой, тюремщик, которому вообще-то с нами разговаривать не положено, произнёс одно слово: "Салют!" Победа! Тогда мы поняли. Но встретили мы победу в той самой душегубке.
        Наконец, наступил день суда. Произошло это где-то в июне, даже дату не помню. Вывели меня из подвала и повели в здание наверху. Здание полуразрушено. Завели меня в какую-то разбитую комнату, даже сесть было не на что. Автоматчик и я. Через некоторое время ввели в другую комнату. Та более или менее комната.
        Сидят три человека. Сидят за столом. Уткнулись в бумаги. Никто не смотрит ни на друг друга, ни на меня. Все трое майоры. То был военный трибунал оккупационных войск. Средний - рыжий. Не поднимая головы, задал мне один вопрос:   "Неужели вы могли на нашего великого вождя возводить такие поклёпы? Неужели вы так думали?"
       "Да, я так думал", - ответил я по-детски. Этот вопрос ещё был каким-то содержательным, и я его запомнил. Были и ещё какие-то вопросы. Длилось это буквально минут пять.
        Так никто и не посмотрел на меня. И друг на друга. Средний зачитал: "Вы приговариваетесь к лишению свободы на 10 лет с отбыванием в трудовых лагерях". Всё.
          Автоматчик говорит: "Пойдём!" И опять мы пошли в разрушенную комнату. Автоматчик спросил: "Хочешь закурить?", сказал по-свойски. Ответил: "Хочу. Конечно". Он насыпал мне махорки. Мы закурили. Он поставил автомат в сторону и вдруг заявляет: "Вот сколько этот спор тянется, и не поймёшь, кто прав, кто виноват". Такую фразу он произнёс.

Виткевич и Солженицын.