"Когда Россия не выдержит?"


Редактор Financial Times Джон Ллойд считает, что российский режим держится только на популярности президента Когда Россия не выдержит?

Нефтяные цены, достигшие каменистого дна, западные санкции, инфляция, демографический кризис… Когда же ждать второй российской революции?

Через год, к столетнему юбилею первой? В 1917-м рабочие, крестьяне и солдаты — не огромное большинство, но все же значительное количество — восстали против богатых аристократов, живших в петербургских позолоченных дворцах.

Постсоветский правящий класс во главе с президентом Владимиром Путиным переместился в раззолоченные дворцы московского Кремля и владеет несметными богатствами, отыгрываясь за свои не очень обеспеченные молодые годы.

Казалось бы, соблазнительная мишень для недовольного народа. Но не видно никаких признаков революции, даже серьезных демонстраций.

А у человека в центре кремлевской паутины все еще заоблачные рейтинги в диапазоне 80-90%, как показывают опросы общественного мнения. Так продолжается уже два года, с тех пор как Россия в марте 2014-го аннексировала принадлежащий Украине Крым.

 

 

Рабочие Петрограда на июльской демонстрации, 1917 год. Фото: ТАСС В написанном на английском языке рассказе Владимира Набокова «Образчик разговора, 1945» (Conversation Piece, 1945) белогвардейский полковник-эмигрант, непримиримый враг коммунистов, захвативших его страну, восхищается Иосифом Сталиным: «…великий русский народ проснулся, и моя страна — опять великая держава.

Сегодня в каждом слове, долетающем из России, я чувствую мощь, чувствую величие нашей матушки России» (перевод Дмитрия Чекалова. — Открытая Россия).

Известный либеральный публицист Андрей Колесников пишет, что нынешнее российское руководство склонно к «сакрализации несвободы» — новая версия социального контракта выглядит как «Крым и духовные скрепы в обмен на свободу».

Вместе с этой волной национальной гордости стало распространяться и восхищение Сталиным, а к США и Евросоюзу стали относиться куда хуже. Большинство россиян согласны с набоковским полковником, который восхищался грубой силой.

Эта карта — насаждение гордости Россией, «снова ставшей великой страной», — самая сильная, если вообще не единственная в кремлевской колоде, и ее приходится разыгрывать снова и снова. Роберт Каплан в недавней статье писал, что внешняя политика Путина «должна стать более креативной и просчитанной…

Чем больший хаос он может создать за границей, тем более ценной будет казаться автократическая стабильность, которую он обеспечивает в своей стране». Независимо от того, действительно ли президент России ненавидит Запад, ради своего выживания он должен вести себя так, как будто ненавидит.

Но со всеми достижениями Путина есть проблема.

Присоединение Крыма стало компенсацией за экономические сложности, проявившиеся еще до введения санкций. Благодаря этому удалось переключить внимание граждан с прежнего путинского общественного договора, согласно которому они подчинялись государству и позволяли лидерам обогащаться в обмен на устойчивое повышение уровня потребления. Как формулирует Колесников, «эклектичная идеология изоляционизма и этатизма питается в основном соками прошлого — энергией былого величия державы.

И ровно поэтому у нее нет того, что было, например, у коммунистической идеологии: большой цели, горизонта планирования, словом, образа будущего». Каплан согласен с этим: «Путин не сможет защитить свой режим от последствий экономического коллапса».

Один из самых блестящих экономистов России в начале этой недели попытался подвести солидную базу под ожидания того, что возрождение русского национализма и империализма окажется хрупким и должно быть чем-то заменено (Каплан считает, что возможен переворот, подобный свержению Никиты Хрущева в 1964 году).

Михаил Дмитриев, ныне профессор Университета штата Флорида, один из группы ярких молодых либералов, веривших, что при Путине возможны реформы, был министром экономики во время первого президентского срока Путина и ушел из власти, когда увидел, что государство сползает к автократии.

В своей речи — ежегодной лекции о России в Чатем-хаусе, важнейшем лондонском внешнеполитическом экспертном центре, — Дмитриев предстал как осторожный экономист. Российская экономика, по его мнению, не в катастрофическом состоянии. Центробанку удается, насколько это возможно, контролировать спад. Уровень безработицы низкий, около 6%, — значительно ниже, чем во многих западноевропейских странах.

В условиях нехватки импортных товаров достигнут некоторый успех в импортозамещении. Падение нефтяных цен стимулирует новый интерес к диверсификации экономики, развитию несырьевых секторов.

При всем этом в стране продолжается рецессия; в этом году ожидается уменьшение объема экономики на 1,5%. В дальнейшем возможно в лучшем случае возвращение к очень медленному росту: 0,9% в 2017 году, 1,2% в 2018-м.

Если повезет, стране понадобится десятилетие, чтобы вернуться к докризисному объему ВВП. Занятость остается высокой, потому что предприятия предпочитают не увольнять сотрудников, а урезать зарплаты. Уровень потребления сильно снизился. Неудивительно, что упала популярность политического класса.

Рейтинг одобрения премьер-министра Дмитрия Медведева существенно снизился, то же произошло и с главами большинства регионов.

Но с Владимиром Путиным все иначе. Как и многие автократы до него, он остается над политической схваткой, даже если сам ей командует. Он скала, на которой построен режим; незаменимая фигура. Если пропадет та поддержка, можно сказать, даже любовь, которую он сейчас получает от большинства россиян, для существующих властных структур все будет потеряно.

И тогда нам — всему остальному миру — придется иметь дело с неизвестной территорией, с Россией, больше не объединенной вокруг лидера, у которого не будет очевидного преемника, а либералы там будут оставаться небольшой группой, по-прежнему не пользующейся широким доверием общества.

Надежда, по иронии судьбы, связана с протестом. Дмитриев отмечает, что в России обычно протестное движение на несколько лет отстает от экономических потрясений: волна протестов началась в 2011 году, через три года после экономического кризиса 2008 года.

 

Протестное движение может вывести на первый план как группу сильных, более агрессивных националистических лидеров, так и тех, кто видит в падении путинизма возможность изменить страну и установить новые отношения с Европой, которая сама нуждается в обновлении.

 

Идея «европейской судьбы» была подтекстом попытки Михаила Горбачева сделать Советский Союз более открытым в конце 1980-х годов. Она же поддерживалась, хоть и не столь последовательно, при Борисе Ельцине в 1990-х годах.

Владимир Путин в начале 2000-х примеривался к этой идее, прежде чем решительно ее отбросить. Если Путин потерпит неудачу, у идеи есть шанс возродиться. Тем, кто к этому стремится, нужны смелость, сила и поддержка.

Но если неудача постигнет их, мы окажемся в более опасной ситуации, чем сейчас.

Оригинал статьи: Джон Ллойд, «Когда у России кончится терпение?», Reuters, 14 апреля