О графе Толстом, о воздержании и Светлом Будущем Человечества

Да-да, я знаю, что Лев Толстой - великий мастер слова, ум-честь-и-совесть, а также «зеркало русской революции». Да-да, я в курсе, что его любят и почитают на Западе и до сих пор проходят в нашей средней/общеобразовательной. Я не против. Просто я с ним не согласна. Я допускаю, что моё несогласие сродни воплю Полиграфыча, прочитавшего переписку Энгельса с Каутским, однако, граф Лёвушка у нас считается именно тем автором, который в своих произведениях обращался не только к Борменталям, но и к Шариковым. Не могу сказать, что я отвергаю все вещи и всех героев нашего «зеркала», ибо, как ни странно, мне симпатична Наташа Ростова даже после её «социального падения» и превращения в самку хомо-сапиенса.

Сегодня я поведу речь о самом спорном и самом странном произведении графа Толстого - о «Крейцеровой сонате». Её странность подчёркивается ещё и тем фактом, что именно «...соната» была экранизирована в Третьем Рейхе, причём не абы кем, а государственным режиссёром Файтом Харланом. Он известен в качестве создателя двух знаменитых нацистских лент, повествующих, впрочем, о нравах Галантного Века - «Еврей Зюсс» и «Великий король». Что заставило этого ярого нациста взяться за экранизацию русского автора? Неужели желание показать славянский хаос и разруху в головах?! Так разруха-то была не общеславянская, а персонально-толстовская.

Нацистский вариант «Крейцеровой сонаты», 1937 г.

...В своём произведении автор активно ратует за половое воздержание, приравнивая сей подвиг плоти к нравственной категории. Путь героя от типичного развратника к типичному убийце Толстой рисует самыми яростными красками: «Я не знал еще женщин, но я, как и все несчастные дети нашего круга, уже не был невинным мальчиком: уже второй год я был развращён мальчишками; уже женщина <...> мучала меня. Уединения мои были нечистые. Я мучался, как мучаются 0,99 наших мальчиков. Я ужасался, я страдал, я молился и падал. Я уже был развращён в воображении и в действительности, но последний шаг еще не был сделан мною. Я погибал один, но еще не налагая руки на другое человеческое существо». Посмотрите на выделенные слова - все они имеют очень сильную негативную окраску. Мучение, страдание, несчастие, и, наконец, личная погибель/налагание рук на другое существо.

Или я не курсе, или афтар жжот. Ну, посудите же сами - если нам что-нибудь не в жилу, мы от этого довольно быстро отворачиваемся. Как там в одном анекдоте про людоедство: «Не нравится - не ешь!» Но не таковы наши нравственники! Вы заметили, что люди, активно ратующие за тотальную невинность и коллективное воздержанство - почти все порочны, порчены; они абсолютизируют власть похоти над человеком и потому требуют введения цензуры и монашеских добродетелей, чтобы им самим было легче справиться со своими фантазиями. Именно они видят в рекламе духов или мобильников - сексуальный импульс. Не духи, не мобильники, а некий призыв/позыв. Граф Лёвушка - брат им. «От этого эти джерси мерзкие, эти нашлёпки на зады, эти голые плечи, руки, почти груди».

Моды той эпохи - претенциозность на грани китча.

...Чем сильнее в человечке развита похоть, чем она более властвует над ним, тем явственнее видит он в модах и прочих цацках - стремление женщины стать объектом охоты. Турнюры, обтягивающие лифы, корсеты, а с ними и мини-юбки, и колготки-сеточки - всё видит он исключительно в одном свете - в свете своей запылённой лампы. Такому трудно доказать, что мини-юбка - это своеобразный ответ модельеров на эпоху минимализма и детскости, это - своеобразная игра в кубики, а не желание женщины показать сокровенное. Так и граф Лёвушка видел турнюр исключительно в качестве нашлёпки, имитирующей откляченный жирный зад. А это всего лишь красиво ниспадающие драпировки, модное сумасбродство, антитеза бабушкиному кринолину, ответ на увлечение барочными излишествами в архитектуре... Но нет - всё следует воспретить, как порочное.

«И прежде мне всегда бывало неловко, жутко, когда я видал разряженную даму в бальном платье, но теперь мне прямо страшно, я прямо вижу нечто опасное для людей и противузаконное, и хочется крикнуть полицейского, звать защиту против опасности, потребовать того, чтобы убрали, устранили опасный предмет». Не правда ли это похоже на взрыды нравственников, призывающих оградить младую поросль от воздействия тотального секса? А поросль-то и не видит - она возится со своими мобилами, гаджетами-тюнингами-девайсами. Она качает музон и рассекает на роликах. Ибо один видит во всё той же разряженной даме - красоту её платья, другой - цену на ткань, а третий...третий - опасность для общественной нравственности. Потому что нарядилась она, якобы, с одной единственной целью - погубить несчастного воздержанца.

Мода обслуживает не похоть, а мимолётный каприз.

«Неловко, стыдно, гадко, жалко и, главное, скучно, до невозможности скучно! Это нечто вроде того, что я испытывал, когда приучался курить... Надо, чтоб супруги воспитали в себе этот порок, для того чтоб получить от него наслажденье». И снова хочется сказать: «Не нравится - не ешь!» Скучно - сиди, изобретай планетолёты. Гадко - займись икебаной или фэн-шуями. Но нет! «...А заикнись только о том, чтобы воздерживаться от деторождения во имя нравственности, - батюшки, какой крик: род человеческий как бы не прекратился оттого, что десяток-другой хочет перестать быть свиньями». А что? Это весьма удобно - отказался от совокупляжа и перестал хрюкать. Все хрюкают, а ты нет. Ибо нравственнен. Теперь можешь пить-орать и рубить мебель, всё сойдёт с рук, ибо понятие «нравственность» застряло в нижней чакре и наконец-то обуздало всемогущий пенис! Ура! Слава нам! Возможно, я не права, но нравственность - это помощь ближнему, нестяжательство, почитание старших, доброта к детям, терпимость к недостаткам окружающих или же умение их мягко корректировать.

Но что при этом вытворяет пенис - это уже, простите, дело двадцатое. Карл II Стюарт - спонсор Исаака Ньютона и прочих учёных умов - был при всём своём разврате много нравственнее иных святош, преследовавших науку. Он был добрее!!! Или вот Ньютон. Он, как раз-таки, был девственником, и ему хватало жизненных интересов, чтобы заниматься любимым делом, а не гордиться своей невключёностью в «тотальный секс», который царил при дворе спонсора. Ньютон просто жил и трудился. Или вот девственник Никола Тесла. Он не мучался воздержанием, он просто любил электричество... Да и разврат - разврату рознь. Есть этакая...радость тела что ли, каковая была у того же Карла II или, скажем, у Людовика XIV, когда у человека столько энергии, что он дарит оную ещё и таким способом. Потому граф Лёвушка так и накидывался на разврат ненавистного ему Николая I, что у царя всё шло от ощущения мужской полноценности, а не от грязных фантазий. Разврат Николая был прост и...чист. Увы - все порно-изыски ещё задолго до претворения в экранную жизнь были прокручены в головах нравственников и воздержанцев!

Это всего лишь мода...

Но вот, что более всего докучает: «Из страстей самая сильная, и злая, и упорная - половая, плотская любовь, и потому если уничтожатся страсти и последняя, самая сильная из них, плотская любовь, то пророчество исполнится, люди соединятся воедино, цель человечества будет достигнута, и ему незачем будет жить». Н-да. Только самая сильная-то из страстей - это воля к власти. Необязательно к власти над людьми, можно - над формой, над материалом. Культурист, качая мышцы, стремится к власти над своим телом. Учёный, изобретая эдакую нейтринную гравицапу, стремится покорить пространство и время. Врач, берясь за безнадёжного пациента, желает победить недуг. Всеми людьми в той или иной степени движет воля к власти. Ходить по Луне или ходить по трупам - всё это имеет одну природу, но различные нравственные установки. Если граф Толстой этого не видел, то увы и ах.

...Незачем жить после того, как люди соединятся воедино? Вспомним хотя бы героев Стругацких из Мира Полдня. Эти счастливцы, как раз, жили (будут жить?!) в мире, где люди сосуществуют по законам добра и справедливости. Причём, никто там (судя по всему) не обуздывал могучий Эрос. «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся». Просто им есть, чем увлекаться, куда лететь, с чем бороться. Весьма сложно представить себе героев Полдня, задающихся вопросами воздержанства. Потому что у них есть смысл бытия и он никак не связан с вожделением или с красивым отказом от него. А у Льва Николаича оказывается, что только заколоченный нижний этаж даёт возможность для развития качественной «надстройки». Как же надо презирать человека, чтобы свести всю его сложную и противоречивую натуру исключительно к сексуальной сфере. А ещё гуманист называется! Вот уж действительно: «Неловко, стыдно, гадко, жалко и, главное, скучно, до невозможности скучно!»