Девушка-экскурсовод старательно произносила фразы на немецком, но из её речи он понимал лишь отдельные слова, а привычная музыкальная фонетика немецкого языка ей была не доступна. Она то и дело забегала вперед, размахивала руками, показывая, где что находиться. В собор Василия Блаженного не пускали, мавзолей был закрыт на профилактику. Но к могиле отца народов Фридрих подошёл: ничего от Сталина не осталось, кроме этого бюста с табличкой.
У могилы Неизвестного солдата Фридрих остановился, достал из кармана новую порцию табака, и долго стоял, набивая трубку, и глядя на огонь. Один глаз у него подергивался, из него выкатывались слезы, а второй – стеклянный - отражал огонь могилы.
- Вы были на войне?- спросила девушка.
- Йя – йя, - замахал головой Фридрих.
Они направились в Оружейную палату. Девушка шла быстро и очень много говорила. Рассказывала о своём деде, что он дошел до Берлина, что другой дед делал самолетные моторы и в войну был на Урале.
- Йя - йя, - поддакивал Фридрих и затягивался трубкой.
Высокий, в длинном широкополом, добротном пальто цвета зеленого бутылочного стекла, с трубкой во рту, с солидным брюшком, пахнущий дорогим парфюмом и хорошим табаком, он приковывал взгляды прохожих, и те с любопытством рассматривали иностранца.
- В Германии у меня есть ювелирная лавка на территории Американской Военной базы, солдаты часто покупают там сувениры. Ещё несколько магазинов у меня в городе, но там торговля идет хуже. В своей жизни я много покупать ювелирных украшений, поэтому я очень-очень хочу посмотреть Оружейную палату. Там, дома у меня есть книги про Россию, я смотреть картинка про Кремль.
Говоря это, Фридрих даже разволновался, вспомнил дом. Сидел бы сейчас на террасе, с сыном, пил пиво, закусывая жареной сосиской, кролика листиком салата угостил бы...
- Мой сын футбольный болельщик, ездит за командой по всему миру, никогда его дома не бывает, не понимаю я этого увлечения…
- А Вы по-русски хорошо разговариваете, - сказала девушка.
- Йя - йя, - спохватился Фридрих, он и не заметил, как стал говорить на русском.
- Туда идем? - спросил Фридрих, попыхивая трубочкой и указывая рукой на Манеж.
- Там сейчас выставка мёда, - ответила девушка.
Погода начинала портиться. Тучи заслонили бывшее ещё недавно голубым небо. Немец и девушка шли по Александровскому саду. Дворник, молодой парень, по виду казах, сгребал в кучи последнюю осеннюю листву. А налетавший ветер вновь разбрасывал их по дорожке.
Очередь за билетами в Оружейную палату тянулась на улицу. На большом щите были указаны цены билетов, для иностранцев побольше, для россиян поменьше.
- Вы бы в толпе бы не курили, - обратилась к Фридриху экскурсантка в серой болоньевой куртке.
- Я и не курю, привычка такая - трубку сосать. Это можно.
- Да трубка-то Ваша воняет на всё помещение!
Фридрих обиделся, но виду не подал, и трубки изо рта не вынул. Только отвернулся в сторону от этой женщины. Она же гневно смотрела. Серые глаза женщины потемнели.
Очередь меж тем подошла, и нужно было брать билеты. Кассирша за стеклом почувствовала запах дорогого табака, намётанный взгляд сразу определил иностранца. Услышав, что за билет он должен платить больше чем россиянин, Фридрих покраснел, разволновался.
- Я был заключенный, я в Воркуте сидел, в Сибири. Почему же я Вам не свой?
Путая русские и немецкие слова, Фридрих пытался объяснить, что он ничем от русских не отличается.
В очереди возникло замешательство.
- Не мешайте кассирше работать, берите билеты и отойдите от кассы.
Фридрих почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Обернулся и увидел охранника в камуфляже:
- Вы будете покупать билет, господин иностранец, или не мешайте работать!
Охранник осторожно, но настойчиво вывел Фридриха из толпы.
Девушка-экскурсовод, стоявшая в стороне и наблюдавшая всю эту картину, сказала ему на немецком, что лучше уйти, иначе будут неприятности. Видя, что дело принимает такой оборот, Фридрих подчинился и поспешил к выходу. Охранник стоял, глядя ему в след, и одной рукой похлопывал по колену дубинкой, а другой держался за кобуру висевшего на поясе пистолета. Фридрих оглянулся и увидел строгие и колючие глаза охранника. Это напомнило ему как брали в плен под Сталинградом.
Выйдя за ограду Фридрих почувствовал зверский голод. Есть, спать и курить он хотел всегда, заниматься этим любил обстоятельно, комфортно, без суеты. Привычка эта осталась с лагеря.
Хлеб, чай, табак – вот лагерная валюта. Хлеб меняли на махорку. Иногда к лагерному забору приходили дети из поселения вольнонаёмных. Рыженький, конопатый мальчик в великоватой телогрейке, перетянутой армейским кожаным ремнём, с сияющей медной бляхой со звёздой, вероятно выменянной им у русских репатриантов, которых свозили ниже по реке в лагерь неподалёку, часто приходил с похожей на него девчонкой.Она была в платочке и тоже в телогрейке, из-под которой торчали ободранные коленки. У них военнопленные немцы меняли разноцветное монпансье в железных коробках на хлеб и махорку
В посёлке был магазин, но туда пускали только вольных. Очень редко из Германии доходили посылки. Ящики были открыты и полупусты. Немецкие солдаты в такие дни устраивали праздник, угощали друг друга, кое - что удавалось отложить и на обмен. Охранники смотрели на эти мены спустя рукава, им перепадало во время шмона. Немцы вырезали из дерева игрушки: птиц, лошадей и кукол. Это тоже можно было обменять.
Понимали друг друга по жестам, но Фридриха всегда звали на помощь. Он знал русский язык. В плену он был со Сталинграда. От его дивизии осталось меньше сотни. Всех разбросали по разным лагерям. Повезло тем, кого оставили восстанавливать разрушенный Сталинград. Многие из тех, кто выжил, оказались в Сибири.
Везли туда в закрытых вагонах через всю Россию. Эшелоны шли без печек, и на стенках образовывались жёлтые сосульки. Каждое утро приходилось выбрасывать трупы. Их складывали в отдельный вагон. К концу пути их уже было два. Потом на пароходах, в трюме, где всё было пропитано зловонием и сладковатым запахом трупов. Когда охранники открывали трюм, заключенные жадно хватали свежий воздух и не могли надышаться. С парохода отправляли в грузовиках, в которых сидели плотно прижавших друг к другу. Там было много русских солдат. Немногие доехали, а потом выжили в лагерях. По ночам в бараке слышался глухой, сиплый, безостановочный кашель, переходящий с одних нар на другие, словно эхо, окружающее со всех сторон. В такие ночи Фридриху казалось, что он находится среди рвущихся снарядов, ему снилось русская деревня, и тут залп, не убивший, а оглушивший его, поднимал в воздух и опустил на испещрённый танковым следом снег, и к нему подбегает старуха, у которой накануне они увели корову. Корова упиралась и не хотела идти. Немецкие солдаты гнали её через поле к своим позициям. А вечером ели мясо коровы и её нерождённого телёнка, запивая шнапсом. Солдаты веселились, под звуки губной гармошки, ещё не зная, о том, что ждет их впереди. Старуха била Фридриха до тех пор, пока не сочла убитым. Рука нащупала автомат, и он дал по старухе очередь. Фридрих лежал на земле, а когда очнулся, понял что видит одним глазом. К нему подбежали Курт и Ганс. Они помогли ему подняться, потрясенные тем, что произошло. А вечером дивизионный врач удалил ему глаз. Неделю он пролежал в лазарете. Курта и Ганса он никогда больше не видел.
Фридрих был сосредоточен и раздражён. Девушка молчала.
- Где здесь можно перекусить?- выдавил из себя Фридрих.
- Здесь недалеко несколько ресторанов, итальянский, например, - защебетала девушка.
- Нет–нет, ресторан - это дорого!
- Ну, можно сходить в бар…
- Нет, ведите туда, где едят простые люди.
- Здесь пельменная неподалёку…
- Йя – йя, ведите! Это мне подходит. Пельмени я люблю. Экскурсия не удалась, так хоть поедим.
Погода портилась окончательно, небо заволокло облаками, и дождь начинал накрапывать мелкими, холодными каплями. Москва уже не казалась Фридриху гостеприимной.
Девушка показывала на здания, мимо которых проходили, рассказывая их историю, но Фридрих не слушал её, всё это его уже не интересовало. Воспоминания захлестнули его, обида, что лучшие годы он потерял на войне и в лагере и все люди в формах, теперь напоминали ему только охранников, а школьники, идущие парами, за учительницей –
марширующих зеков.
Девушка открыла белую пластиковую дверь, и они попали в душное, маленькое кафе, кроме дамы с ребенком, сидела ещё пара. Фридрих потянул своим красноватым, пористым носом воздух, единственным своим глазом увидел, что пива в буфете нет, чихнул, вынул из кармана коричневый в клеточку платок, высморкался и тихо, но внятно буркнул:
- Тут только русский свинья кушать может…
Фридрих по-военному развернулся и вышел, толкнув белую пластиковую дверь ногой.
И снова они шли по переулочкам центра, пока не пришли в Петровский пассаж. В пассаже было тепло и чисто. Этот храм торговли с высокой стеклянной крышей, светлым мраморным полом и сияющими витринами вызвал улыбку на лице Фридриха. Он спрятал трубку в карман и важно зашагал вдоль ряда маленьких магазинчиков, разглядывая товар. В конце ряда оказалась дорогая забегаловка, Фридрих спешно направился к буфету, забыв о сувенирах, которые хотел купить для своих сотрудниц. Здесь на полках он увидел столь милые и знакомые бутылки с немецким пивом. Желающих подкрепиться было много, слышалась итальянская, голландская речь. Девушка присела за свободный столик, Фридрих оторвался от барной стойки, на ходу снимая пальто, положил его на стул.
- Что Вам взять?
- Да, пожалуй, то же, что и Вам.
Фридрих заказал пиво и курицу.
- Пойдёт, - сказала девушка и скучающим взглядом продолжила оглядывать публику.
Когда Фридрих расплачивался, у кассы произошла заминка, деньги из кошелька Фридрих вынимал нарочито медленно, и, подавая их кассирше, укоризненно проговорил:
- Йя–йя, очень дорого.
Продавщица и девушка обменялись понимающими взглядами.
Покрасневший от возбуждения Фридрих принёс заказ и довольно громко сказал:
- Дома я бы три раза сходил на эти деньги в пивнушку.
А девушка так же громко ответила:
- Москва, один из самых дорогих городов мира.
Дальше они обедали молча, продавщица за стойкой изредка с неприязнью поглядывала на Фридриха, уже зная, что больше он ничего не закажет. Но она не угадала. Он заказал ещё две бутылки пива и выпил их с большим удовольствием. Его единственный живой глаз заблестел. Выйдя из Петровского пассажа, он сказал, что хочет гулять один и распрощался со своим гидом.
Направился же Фридрих через Лубянку, он давно хотел посмотреть на это знаменитое здание. В лагере об этом здании он слышал много легенд.
В Германию Фридрих попал только весной 56-го года. Следов войны почти уже не было. В России, пока везли на поезде, он видел восстановленные вокзалы, нигде не стояли обгорелые вагоны, лишь иногда в голых ещё, перелесках виднелись полуразобранные ржавые танки, наполовину ушедшие во влажную землю. На станциях, в городах он видел много красивых, хорошо одетых женщин.
Ехали из Воркуты под конвоем, через Москву, где была встреча с немецким представителем, пересадка в пассажирский поезд и теперь, до самой границы СССР, конвой называли сопровождающими. Германию Фридрих не узнавал, тема войны в разговорах была запретной, а ни о чем другом, кроме войны и лагеря, Фридрих говорить не умел.
Остановился он в гостинице «Россия». Номер был маленький с письменным столом, шкафом и комодом на котором стоял телевизор. По телефону он заказал в номер тройную порцию тушеной картошки, бутерброды с чёрной, красной икрой, рыбой. К этому черный хлеб, соленые огурцы и десять бутылок пива. Включил телевизор и стал ожидать заказа. Сам не заметил, как заснул.
Раздался настойчивый стук в дверь и вырвал Фридриха из сна. Маленький тщедушный официант, толкая перед собой тележку, вошел в номер. Фридрих проверил все, что было под металлическими крышками, и остался доволен: все, что заказывал, доставили. Он посмотрел на часы, удивительно быстро: не прошло и получаса.
- Окей. Можете идти.
Но официант стоял, надеясь получить положенные чаевые. Он был Фридриху только до плеча, и грозная фигура бюргера возвышалась над ним горою. Единственный Фридрихов глаз яростно посвёркивал:
- Я Воркута сидел, йя, йя, я бывший узник, заключенный. Я русских харашо знать.
Немец побагровел, а большой колышущийся живот медленно вытеснял посыльного за дверь. Захлопнув дверь, Фридрих присел за столик и принялся быстро и весело уплетать все, что было, запивая съеденное прямо из пивной бутылки. Он заметно повеселел, а челюсти немца двигались с привычной ритмикой, выдавливая изо рта пивную пену в уголки прямых и тонких губ. Фридрих растянулся на кровати и, продолжая жевать бутерброды, отбрасывая в угол, где находилась металлическая корзина для бумаг, пустые бутылки из-под немецкого пива.
Первое, что увидел утром, был глаз, аккуратно поставленный в стакан с водой на тумбочку. Ни в какие музеи после вчерашней истории Фридрих идти не хотел, на сегодня у него и так достаточно встреч. Фридрих опять заказал в номер пива и плотный завтрак. Позвонил в экскурсионное бюро и отказался от продолжения экскурсий, поняв, что местным его не признают, и всюду придется платить как иностранцу, а это денег стоит, уж лучше он будет пить пива, сколько захочет.
Фридрих прошёл прогуляться. Когда спускался в лифте, на одном из этажей вошла горничная, держащая стопку чистых глаженых полотенец на вытянутых руках. На ней было розовое с белым воротником платье, обтягивающее высокую и упругую попку. Воспользовавшись, что руки у неё были заняты и в лифте они наедине, Фридрих довольно чувствительно ущипнул за привлекательное место.
Он не раз в жизни проделывал это с женщинами. Ему нравилось видеть расширившиеся от возмущения глаза, он чувствовал, как напряжено женское тело в небольшом пространстве лифта. Лифт замедлил ход, и Фридрих, приготовившийся повторить щипок, ощутил довольно сильный удар по левой ноге. Если бы не большой рост, то удар пришелся бы повыше. Женщина быстрым шагом скрылась в глубине коридора.
У метро, в киоске, где продавались газеты, Фридрих, купил пустяшные сувениры. Он был очень доволен, потому что помнил цены Петровского пассажа. Теперь ему было чем одарить своих работников. Сыновьям же он приобрел по футболке с матерщиной на русском, пусть русский язык изучают, пригодится.
В Германии он познакомился с русскими туристами. В одной из Фридриховых лавок успешно продавались уральские изделия из камня. Для него они стояли ерунду, но приносили хорошую прибыль, и заказов на уральский камень, было много. Фридрих думал о том, как договориться, чтобы мастера работали на него. Тогда бы он мог открыть магазинчики по продаже уральского камня не только в Европе.
У него уже было несколько магазинчиков в сопредельных странах. Большой доход давала маленькая лавка в Швеции. Эти суровые, светловолосые люди нравились ему. В этой стране всегда было стабильно, и она не вмешивалась в войну. И жена его тоже была шведкой.
Женился он поздно, в пятьдесят три, когда поехал отдыхать на Канарские острова. Высокая, светловолосая Ингред, словно выточенная из золотистого опала, в маленьких бикини, облегающих её широкие бёдра, показалась ему богиней. От неё веяло свободой и сексом. Фридрих быстро с ней сошелся, и она не обращала внимания, что у него нет глаза. В тот же вечер он преподнёс ей кольцо с брильянтом. После войны Фридрих так и не смог жениться, и как подобает деловому человеку, форсировал события.
Ему нравилось, что Ингред была нежной и хищной. Ростом она была с Фридриха, смотрела на него восторженно-снисходительно и упивалась брильянтами, которые он ей дарил. Одного за другим она родила ему двух крепких, здоровых мальчиков. Теперь подарки он делала ей редко, ведь она делила с ним кров. А на мальчиков он тратил достаточно. Своих привычек он не изменил, и по-прежнему похаживал в квартал Красных фонарей.
Поволжские немцы, которых переселили на Урал, по воле отца народов, часто ездили в Германию, потому что там у них были родственники. Работали на одной из фабрик по обработке камня. Как люди мастеровые делали они дивные шкатулки, вазы, фигурки, бусы и прочие произведения из уральского камня. Даже артель при фабрике была семейная. Славились мастера своей работой.
У Фридриха на сегодня была назначена с ними встреча. Андрей Андреевич и Иван Иванович, двоюродные братья, а было у них много родственников, и все носили одну фамилию, как и во многих русских деревнях, приготовились к встрече основательно. Оказии, в Германию не то что бы очень часто бывали. Фридриха же братьям рекомендовал родственник, работающий у него в магазине и давно уехавший из России. Он с восторгом рассказывал о Фридрихе, как о сильном человеке, прошедшем через войну и Воркуту, ставшим миллионером. Братья тоже подумывали уехать в Германию навсегда, открыть там своё дело, ремесло-то в руках. Но Андрей, вспоминая тамошний лес, со скамейками и мусорными бачками, сомневался, что привыкнет к такой цивилизации. Хождения в пивную напротив дома родственников, с долгими сидениями за столиком, с разговорами о том, как богата Россия, и как ещё со времен Петра 1 их прапрадеды служили ей, надеясь получить неплохой кусок земли, надоедали ему. Вспоминали в беседах и Екатерину, к которой Пётр имел сердце.
Ещё с тех времен немцы по фамилии Фризен полюбили просторы России и бескрайние российские леса, и уральские камни, прикипели душою к русской земле. Сказки Бажова считали былью. Отправляли их в Германию в гости с подарками, свои изделия из камня, сувениры из металла, платки из пуха, даже варенье, мёд и грибы собирали всей роднёй. И только сейчас, когда Россия переживала очередной кризис в истории, они имели шанс вернуться на родину.
Они были уже вполне русскими людьми. Их мать Мари, была просто тетей Машей, из маленького городка Березовска, что под Екатеринбургом. Большой, просторный бревенчатый дом, с шестью окнами на фасаде, с розарием в палисаднике вызывал зависть соседей. Иван жил в другом, неподалёку, но не менее основательном. Иван был старше, женат на ссыльной немке, приехавший из Казахстана, а Андрей младше, и связался с русской, но руки у обоих братьев были золотыми.
От тёти Маши исходило спокойствие и добро, она вкусно готовила, и в каком бы доме ни жила, наводила уют и чистоту. Отцов они почти не помнили. Русских немцев на войну не брали, но отцы сумели договориться, и ушли на фронт добровольцами. Их взяли переводчиками. Отец Иван Ивановича погиб на войне. А отец Андрей Андреевича умер в 59 – ом. Он вернулся из лагеря в 47 - ом, в котором сидел за то, что немец, хоть и прошёл всю войну, а сгорел от туберкулёза. От него не осталось даже наград, хотя за войну он их получил много. Было ему всего сорок. От отца остался немецкий трофей – гармошка. И сыновья коротали долгие вечера, играя на ней по очереди. Они всегда помнили, что они немцы. Дома говорили на «родном», но когда приехали в Германию, оказалось, что их не совсем понимали, язык изменился, и произношение было «очень русское». Фридриха они сравнивали только с отцом. В кафе, за пивом, по-русски, он рассказывал им о лагере, о своих испытаниях в России: о золотых и серебряных приисках, лесоповале, строительстве железной дороги, о том, как ждал свободы после смерти Сталина. Фридрих делал долгие паузы и подолгу раскуривал трубку. И там, в Германии он казался им самым близким человеком. Родственник же их в такие минуты откровений покидал, предпочитая болтовню со знакомыми воспоминаниям Фридриха.
Вот и сегодня к встрече они подготовились основательно: женщины передали банки с брусничным вареньем, солёными, хрустящими огурцами, а братья сделали каменные шкатулки с бронзовыми фигурками и вложили в них камеи с профилем Екатерины. И так же, как и Фридрих, перед встречей гуляли по Москве.
На Арбате худой высокий старик в куртке северного лётчика, а поскольку Андрей Андреевич в душе всегда был ребёнком, сбагрил братьям две пары унтов, за немалые
деньги. Ноги у братьев болели всегда потому, что до работы с камнем трудились на уральских шахтах. Только потом Андрей понял, что на чёрном пальто сплошная оленья шерсть, но не очень огорчился:
- Всё равно вещь, пригодится, - подумал он.
Москва братьям не нравилась, они её не знали, не нравилась толкотня в метро, спешащие прохожие и чувство, что до них никому нет дела. Яства московские желудок не принимал, привык к домашнему. Они путались в переулках и улицах, а когда спрашивали прохожих - москвичей, то те пожимали плечами, и редко кто из них знал ответ. О Фридрихе они не говорили, они верили, что уж он-то их не подведёт. Братья думали, что именно с этой встречи начнётся новый благополучный виток их рода.
Фридрих встречал их в холле гостиницы и сразу повёл их в ресторан. Пока суть да дело, да закуски первая бутылка была уже выпита. Потом заказали ещё и ещё, между делом преподнесли Фридриху подарки. Шкатулка Фридриху понравилась. Он быстро сообразил, какую будет иметь прибыль.
- Не беспокойтесь, когда Вы приедете на постоянное место жительства в Германию, у Вас будет хороший счет в банке. Я хочу купить Вашу артель. Я хочу помогать русским немцам. Я патриот России. Я друг русских эмигрантов, я им помогаю издавать книги, у меня есть маленький типография. Я помогать переводить книги на немецкий.
Слушая эти речи, братья разулыбались, и рюмки поднимались одна за другой. Они завороженно, почти с обожанием глядели на Фридриха. И тут, нисколько не таясь Фридрих взял в руки калькулятор и, глядя живым глазом на хрустальную люстру ресторана произнёс:
- Если я буду платить такой же русский зарплата, как сейчас, пять лет, то за год я оправдаю покупку Вашей артели. Надо менять оборудование, покупать станки, мне надо много изделий, у меня есть много заказов.
Огонёк в глазах братьев погас. Хотя они и были под шафе, но крепкие, привычные к выпивке под хорошую закуску всё соображали. Кому же нужна русская зарплата, когда в Германии за это платят гораздо больше?
- Ну, Вы же лучше живёте, значит, и платить можете больше! – вырвалось у Андрея Андреевича.
- Да мы за год ноги протянем, - подтвердил Иван Иванович.
Фридрих невозмутимо возразил:
- Я держу только магазинчики, производства у меня нет. А какую зарплату Вы хотите?
Братья назвали сумму. Фридрих покачал головой, и твёрдо произнёс:
- Я так не смогу, это денег стоит.
- А мы, что, денег не стоим?
Разговор близился к закату. И тут Фридрих с улыбкой достал конверт и протянул братьям:
- Я Вам тут кое-что приготовил за шкатулки, они хорошо продаются.
Братья взяли конверт и ещё выпили на посошок. Фридрих поспешил попрощаться. И, как только он исчез за стеклянными дверями, официант подошел к ним со счетом. Денег, оставленных Фридрихом в конверте, не хватало даже на оплату счёта. Они расплатились и отправились в свою привокзальную гостиницу. И уже позже, в поезде, они решили, что в Германию не поедут, хотя вызов от родственников пришёл, и они хотели провести там отпуск. Лучше уж порыбачить. Своя земля роднее. Через пару лет они выкупили артель, и продолжали делать свои прекрасные шкатулки с серебряными и золотыми ящерками на крышках. Встретить эти шкатулки можно в любом уголке мира. И в России это стоит немало. Кормили они теперь весь свой посёлок.
Придя в номер, Фридрих заказал пиво. У официанта, который принёс ему заказ, Фридрих потребовал женщину. Официант, окинув Фридриха с ног до головы, ответил, что «это денег стоит» и больших, и назвал сумму. Фридрих пошёл на попятную, сказав, что пошутил.
Тщедушный официант посмотрел на немца понимающе, но Фридрих понял, что тот думает про себя об этой его «шутке». Они обменялись взглядами, понятными и без слов. Официант вышел из номера. Встретил горничную и прокричал ей на ходу:
- Татьяна, там один из 519-го шлюху хочет. Может, дашь за бесплатно?
- Ты что? Бесплатным только сыр в мышеловке бывает, а у меня и сыр, и денежки…
- Немец!
- Да я теперь наших, депутатов предпочитаю. Они и домой отвезут с сиреной, как начальство! И на вечеринку в клуб сводят.
- Вечером встретимся. Я, Танечка, не хуже депутата смогу.
- Да ну тебя, болтун. Работать надо.
И они разошлись в разные стороны.
Немецкое пиво с балыком, водкой, икрой и тушеной картошкой привели Фридриха в благодушное и романтическое настроение. Впервые в этом русском городе он почувствовал себя комфортно, несмотря на тараканов, преследовавших его повсюду, Он смотрел, как они, учуяв еду, взбирались по ножке стола, чтобы пообедать, но после Фридрихного пиршества на столе не осталось ни крошки.
Наблюдая, как тараканы снуют по столу, Фридрих незаметно для себя задремал. Проснулся от какого-то шума в коридоре, за окном уже смеркалось. Яркие рубиновые звезды зажглись над Кремлем. Красная площадь осветилась желтым неоновым светом. Из окошка номера было видно, как по площади гуляют люди. Фридрих засобирался, не мешало бы в последний вечер погулять по Москве.
И вдруг Фридрих услышал, как в коридоре на чистейшем немецком запели. Женский голос выводил старинный немецкий марш.
Фридрих давно не слышал этой песни, еще с далеких военных лет.
Фридрих выглянул в коридор. На столике с лампой на тяжелой бронзовой ножке с теплым оранжевым абажуром сидела женщина, лица было не разглядеть, но Фридриху понравились ее длинные красивые ноги и непринужденная поза и то, как изящно она крутила ключами от номера, держа их на указательномом пальце правой руки.
- Не хотите ли поужинать? - спросил Фридрих по-немецки.
- Не откажусь, если приглашаете, - на немецком же отвечала она.
В ресторане Фридрих заказал шампанского и фирменные закуски, себе взял водки. Дама быстро пила бокал за бокалом и скоро опьянела. Она говорила, что никто на свете не может ее понять, что она здесь, как во вражеском стане, что ее командировка почти не удалась, что с этими русскими невозможно заключать контракты. Скоро она уедет в Латвию и забудет про неудачи. Фридрих дал ей свою визитку и пригласил посетить Германию.
- Родная земля! Моя любимая Дойчланд, херр Фридрих. Я обязательно приеду!
- Да-да, я понимаю вас очень хорошо.
Они говорили друг с другом так, словно в зале больше никого не было. Когда расплатились и уходили из ресторана, рослая белокурая женщина висела на Фридрихе, еле переступая ногами в туфлях на высоких, тонких каблуках и громко повторяла, обращая на себя внимание публики:
- Я латышка, но я родилась в Советском Союзе. Оккупанты!
На следующий день Фридрих обошел ещё несколько ювелирных фирм, адреса которых припас ещё в Германии, и нигде не договорившись, решил лететь в Турцию, благо связи там были надёжные. Весь путь Фридрих не расставался с калькулятором. Он просчитывал прибыль от разных зарплат русским рабочим, получалось, что в любом случае его куш был выигрышным. Это взволновало его. Но Фридрих еще не знал, что братья Фризены никогда не переедут в Германию, ведь они русские немцы. Шкатулка же, полученная в подарок оправдала всю Фридрихову поездку в Россию, в одной из своих лавок её продали задорого и спрашивали, нет ли подобной.
1995-2005 год
Комментарии