Владимир Путин глазами фрика.

Аннексия рая

У человека есть свое бессознательное представление о рае, даже если на сознательном уровне он это дело отрицает. Рай, как и положено, при жизни показывается нам во время быстрого сна — когда вроде спишь, но мозг твой активен, а закрытые глаза быстро вращаются.

Скажем, если вам снится, что покойная бабушка, которая была так добра к вам в детстве, приглашает вас на обед с участием всех любимых родственников, умерших и живых, где кормят исключительно коньяком с черной икрой, а в разгар обеда приносят телеграмму, согласно которой ваш начальник сломал шейку бедра — знайте, так и выглядит рай. Другого вам не надо и не дано.

Бессознательный рай существует и для целых народов. Например, нашего — русского.

Чтобы понять логику этого рая, назовем сначала три проклятия, которые исторически довлеют над Россией. Это территория, климат, труд.

Территория наша огромна, малоплодородна и с самого начала плохо приспособлена для человеческой жизни. Такое пространство трудно осваивать из-за непропорционально гигантских расстояний и вечной мерзлоты. Но и не осваивать его как бы нельзя: иначе невозможно понять, ни зачем нам нужна такая территория, ни зачем мы, которых не так уж и много, ей сдались. Качество освоения пространства глубоко вторично по сравнению с базовым инстинктом — ощущением контроля над ним. Контроль же у нас, в свою очередь: а) воображаемый; б) символический. Повесили на краю труднообитаемой тундры государственный флаг — значит, русский человек был и остается здесь. Даже если флаг завтра исчезнет по вине ветра или медведя — мы этого в актуальном времени не увидим, а в нашем воображении символ контроля останется на правильном месте. Только контроль как самодовлеющая ценность позволяет русскому уму хоть как-то, пусть и вяло, снять со стола вопрос о невозможности эффективного управления этой космической территорией.

Для воплощения контроля необходимо специфическое государство — действующее, грубо говоря, по регламенту оккупационного режима. Потому что при неоккупационном режиме это пространство преступно расслабится и без истерики распадется. Отсюда наш вечный сознательно-бессознательный запрос на «вертикаль власти» — страшного гибридного всадника, топчущего титановыми копытами всё на своих путях. Для власти же пространственный контроль — универсальное оправдание любым действиям, планам и помыслам: что бы мы ни натворили, главное — удержали, укрепили контроль над территорией. А если уж расширили наше земное место — тогда вообще прощается всё.

Дальше — наш климат. Он, как говорится, хорош, прежде всего, для уничтожения неприятеля. И дело не только в том, что нам почти всегда холодно и чаще всего темно. Российский климат не просто жесток, но непредсказуем в своей жестокости. Потому у нас сложно планировать хоть что-то, всерьез зависящее от перемен погоды. Недаром метеопрогноз — наш сакральный фольклорный жанр. «Тише! погоду передают» — этот отчаянный вопль когда-то сопровождал по жизни многих из нас, если не всех.

Собственно, территория, которая нам вековечно необходима, хотя на большей ее части человек не водится и не должен, и климат, улучшить который невозможно никаким разумным способом, привели к сильному удешевлению человеческой жизни в этих просторах. «Там, где дни сумрачны и кратки, родится племя, которому не больно умирать» (с). Смерть, по большому счету, представляется нам чем-то куда более естественным и, главное, справедливым, чем так называемая жизнь. Завалить проблему трупами — наша фирменная технология. Когда много наших полегло — это нам повод, скорее, для гордости, чем для скорби или, тем больше, позора. Советский Союз, как мы думаем, заслужил и оправдал эксклюзивную победу во Второй мировой войне тем, что отдал для нее то ли 30, то ли целых 40 миллионов своих жителей. Это да! А вот США потеряли чуть больше полумиллиона — ну, несерьезно. С такими потерями права на победу не предъявляют. Большая русская смерть дает нам право считаться сверхдержавой, кто бы из наших внешних партнеров-соперников что ни думал по этому вопросу.

Третье волшебное проклятие — труд. Бессмысленный и беспощадный, как русский бунт. Как учат нас историки, при таких размахах в таком климате результат трудовой деятельности непрогнозируем. Испортилась погода — и к черту весь урожай, сколько ни работай. Потому в русском сознании нет причинно-следственной связи между работой и материальным результатом, особенно в денежной форме. Путь к жизненному успеху — фарт, и он противоположен труду. Здесь и старики с золотыми рыбками, и Емели с щуками, и всякие пословицы типа «от трудов праведных не наживешь палат каменных». Работа дураков любит, как известно — умный стяжает земные блага, как правило и по возможности без использования инструментария труда. Труд — бремя, горькая обязанность, которая не вдохновляет человека, но морально и телесно обезображивает его. Сначала невротиризуя, а затем и психотизируя, подготавливая в кроткой русской душе революционные зерна. Помните, был еще анекдот про Рабиновича (нашего, русского Рабиновича, разумеется) у газетного киоска: «Правды» нет, «Россию» распродали, один «Труд» остался. Архетипическая шутка показывает, что русский труд противоположен и правде, и России — и национальная победа правды должна быть увенчана, в конечном счете, упразднением института труда. От каждого — по способностям, каждому — по потребностям (с). Не случайно коммунизм впервые круто победил именно у нас. Само словосочетание «человек труда» звучит по-русски иногда торжественно, но всегда жалобно. А глагол «работать» фонетически плохо сочетается с подлинно сладостными и почетными поприщами. Например, абсурдно звучит «работать президентом» — тоже нам, работа!

Отсюда — болезненный наш интерес к теме пенсии и пенсионного возраста. Дожить до пенсии — то есть момента, когда государство начинает, пусть и вкривь, вкось и по мелочи — возвращать тебе долги за дурацкий гигантский труд — важная составная часть коллективной русской мечты. Коллективного договора трудящихся с русским богом.

Стало быть, русский рай — это место, где все три проклятия должны быть сняты (преодолены). Компактная теплая территория, щедрая дарами природы, где ради выживания не надо повседневно работать. Санаторий-профилакторий, путевка в который — на весь срок до Страшного суда.

Из известных нам земных мест самое близкое к образу русского рая — Крым. Да, есть еще Сочи, но он как-то уж чересчур компактен и слабо отделен от остальной России, способной кого и что угодно заразить холодом и несчастьем. Но и при том — именно здесь Владимир Путин воздвиг себе малый (по сравнению с Крымом) памятник, зимнюю Олимпиаду-2014. Многие умные люди прежде говорили, что зимние игры в субтропиках слишком дороги и надо все перенести куда-то под Москву, а то и в Ханты-Мансийск. Умные люди, как это часто с ними бывает, не понимали и не поняли главного. А главная задача и состояла в том, чтобы растворить привычную нам русскую зиму в небывалом субтропическом климате. Доказать, что Россия может, вопреки своей судьбе, обернуться теплой страной, имеющей выход к теплому морю. Какой тут Ханты-Мансийск, в самом деле!

Крым же — полуостров, упирающийся к тому же в украинский Херсон, связь его с Россией тонка, как мизинец младенца. Здесь — гипотетически — действительно может твориться что-то, совершенно отличное от вечной мерзлоты. И чем глубже растворяется в шторме Керченская переправа, тем более райской кажется лежащая за ней всероссийская посмертная здравница.

Как всякий правильный control freak, президент Путин был мотивирован установить контроль над территорией национально-государственного рая — еще при своей жизни. Что он, вопреки собственным недавним представлениям о пределах политического окаянства, и сделал.

Последний угол

Раньше мы с вами уже обсуждали, что ВВП принял решение об аннексии, почувствовав себя крысой, загнанной в угол. Нынче же мы скажем, что, захватив Крым, он таки загнал себя в более острый угол. В чем не хочет ни себе, ни другим признаваться. Наш герой вообще же не склонен к признанию неприятного, не так ли?

Ведь все эти западные санкции, с общим отодвиганием РФ от сердцевины мирового пиршественного стола — это давно уже не про Крым.

И уж тем более не про Донбасс с Башаром Асадом.

Это — про Путина.

Мировое сообщество, оно же прогрессивное человечество, может когда-нибудь и признать принадлежность полуострова к РФ. Но если и да — то при следующем президенте. Путин — отрезанный ломоть. С ним все еще можно иметь дело, но, скорее, лишь в порядке психотерапевтических сеансов, по категории которых проходит и только случившийся визит госсекретаря США Джона Керри в Москву. В крысином углу всегда должно быть немного пшена с цукатами, чтобы узница не бесилась.

И милая кремлевская правда, разоблачающая не менее милую вчерашнюю ложь — и про войска в Крыму-2014, и о сухопутном спецназе в Сирии-2016 — только способствует обособлению российского лидера в его самоизбранном углу истории с географией.

Если крыса выбрала свой угол — зачем ей мешать, тем более, вопреки животным канонам, грубо нападать на нее. Дератизация подъездов в наши дни устраивается по-другому.

И потом, у всех, даже у такого свирепого маленького грызуна, должна оставаться надежда.

Лидер и его народ

Предмет отдельного исследования — насколько ВВП можно считать типично / эталонно русским человеком. Но что точно — душу своего народа он хорошо понимает. И сострадает русским слабостям. Как немногие его предшественники.

Заметим сразу: не надо путать сострадание с потаканием. Путин народным слабостям потакает, но тогда и только тогда, когда это не дестабилизирует власть (его власть и вообще). Когда же слабости суммируются в опасную разрушительную силу — он не дает им выйти из берегов.

Возьмем для анализа социально-экономический курс властителя.

Путин отменно знает то, о чем мы говорили выше: большие деньги на этой почве стяжаются только путем и посредством фарта. По системе «оказаться в нужное время в нужном месте». К труду, объективным достоинствам и прочим заслугам материальный успех отношения иметь не должен, иначе это и не успех никакой, по большому русскому счету.

Потому лидера нисколько не смущает, что его друзья благодаря близости к трону стали миллиардерами. Больше того, он считает, что так правильно. А чего же вы хотели, почтенная публика? Чтобы на ровном месте миллиардерами стали ваши, а не мои друзья? Ну, вот когда кто-то из вас запрыгнет на мое место и заделается президентом, со всей полнотой ответственности за содеянное, тогда и… А пока…

Но и о том, чтобы его народ не впал в полную нищету, лидер тоже думает неусыпно, во всех своих бассейнах и спортзалах. Богатства эти люди, понятно, не заслужили. Но вспомоществование, особенно в тучные нефтяные годы, — да. Просто не надо принуждать народ к систематической работе — это, как подтвердила история, лишено оснований. Надо дать ему некоторый рост регулярно выплачиваемых зарплат. Которые даются за сам факт наличия человека, а не в связи с результатами труда. Плюс — потребительские кредиты. Позволяющие потрогать изделия, типа кухонных комбайнов и домашних кинотеатров, — в нашем детстве казавшиеся уделом Ротшильдов и Рокфеллеров. Заемщики не отдадут кредиты? Ну что ж — за все в жизни надо расплачиваться. В том числе и за то, что эти заемщики не требуют себе какую-нибудь природную ренту и вообще считают высшую власть вполне справедливой.

Последовательный, упорный труд в России могли обеспечить начальники типа Иосифа Сталина. Посредством, например, ГУЛАГа — самой нечеловеческой машины принуждения к труду. Владимир Путин так не хочет. Он не стремится быть большим палачом. Ему жаль свой народ, который и так настрадался в истории пуще многих.

Русский человек не заслужил света — хотя бы потому, что все лампочки у себя в подъездах повывернул. Но покой — чтобы отвязались хоть ненадолго — в общем, заслужил.

Если же не идти путем ГУЛАГа — то все равно можно заставить народ работать. Но иногда. В особых случаях. И в полном соответствии все с тем же несомненным принципом крысы: загнав в угол. По принципу — отступать некуда, победа или смерть. Это значит, по Путину, что успешный созидательный проект на русской почве, если не прибегать к массовому насилию по-сталински, возможен только в авральном режиме. Где на пути естественного желания перенести сроки или сбежать с трудовой вахты стоит воображаемый заградотряд, с чеченской или иной бородой. Для того необходимы большие срочные проекты. Типа Сочинской олимпиады, саммита АТЭС на острове Русский (sic!), чемпионата мира по футболу — 2018. Если нашего человека лишить пути к отступлению, то он может решить задачу, по прогрессивно-человечностным меркам вовсе нерешаемую.

Вот в таком режиме — длительный отдых + краткий аврал — Путин и держит русский народ. Милосердно, не правда ли?

А разве не так же относится лидер к своим элитам? Ведь тема санкций, над которыми мы так хнычем, тоже воспринимается им в контексте пограничного состояния, единственно заставляющего действовать. Нас загнали в угол — и мы сделаем, наконец, импортозамещение. А пока не загнали — не сделали б никогда. И т. п. Значит, санкции — это хорошо, хотя и понято пока немногими.

И никакой смены модели экономики, вопреки бесчисленным речам на конгрессах и форумах, ВВП справедливо не хочет. Зачем?

Нынешняя модель близка к идеальной. Из мерзлой земли, которую мы столько столетий корябали в кровь истертыми пальцами, идут сами по себе углеводороды. Их покупает заграница за твердую СКВ. Большие деньги получают избранные, маленькие — все остальные. Вы хотите сказать, что в этой среде есть лучшая модель? Нет.

Господь вознаградил нас за безнадежные вложения в землю. Хранящую мириады русских костей. Будем ли мы гневить Господа и отказываться от предложенного Им?

Нет, когда-то сегодняшние-вчерашние поколения уйдут, русские станут немцами, а глобальное потепление сделает пески Воронежа до неразличения похожими на Абу-Даби. Вот тогда в России и начнется экономическая революция со всякими там сменами моделей. Поставим по всему евразийскому хартленду солнечные батареи и ветряные генераторы энергии. Живите — и, может быть, доживете.

Еще ВВП так возлюбил свой народ, что практически официально  разрешил ему коррупцию.

Лидер воспринял коррупцию как добро, а не зло — как демпфер, который смягчает все противоречия и позволяет этим людям не слишком часто стрелять друг в друга.

Лучше ведь купить парламентские фракции, чем от безысходности расфигачить парламент из танков, не так ли? Лучше дать взятку врачу за откос от армии, чем безымянно погибнуть в районе Луганска. Коррупция смягчила русскую душу — и не надо ее обратно ожесточать. К чему эти все визгливые (анти)коррупционные расследования? К тому, что кто-то просто хочет встать и сесть во главе коррупции, не больше и не меньше. Ну и ладно.

Путин порой едва не плачет, когда говорит о русском народе.

Вот, та же история с пенсиями. Конечно, надо повышать пенсионный возраст, — возвестил он на недавней большой пресс-конференции (декабрь 2015). Для всех этих хронических бездельников — возможно, подумал, но по благочестию не сказал он. Но у нас есть сердце, а не только мозги, — примерно так добавил лидер. И мы должны думать сердцем. Пожалеем этих несчастных. Они грузом страданий своих заслужили.

Русский народ в разные времена вынес и вытерпел все. Как никакой другой народ в мире. И дотерпел до вождя, который дал ему хоть немного отъесться. Это справедливо, причем в обе стороны.

А свобода? Свободный человек не бывает счастлив, а счастливый — свободен.

Это же относится и к народам.

И кто более счастлив — африканские тутси-хуту, скачущие во славу вызванного их молитвами дождя, или средние европейцы, сторчавшиеся на антидепрессантах? Вопрос даже не открыт, он, скорее, закрыт.

А кто более свободен? Нацбол, получивший пару безусловных лет за нападение на приемную президента, самое яркое впечатление его нищей жизни? Или президент, который так и не пожил, не вкусил по-настоящему праздника обывательских наслаждений, а отдал цветные годы ядерной обороне случайно вверенного его попечению евразийского хартленда?

Ох, как просто рассуждать тем, кто не отвечает за национальные жизнь и смерть.

Уйдет ли когда-нибудь этот лидер? Да, может быть. Если и когда поймет, что только таким путем можно выйти из крысиного угла, где вместе с ним оказалась возлюбленная Россия.

Счастья и свободы ему, одновременно. И райских блаженств, не обязательно в присоединенном Крыму.