Ежовщина - Сталинщина

О Николае Васильевиче Еремеев отзывался с таким уважением и теплотой, что я не выдержала и стала осуждать действия соратника Ленина, приближенного к Сталину и ничего не сделавшего для предотвращения разгула «ежовщины», хотя он был очень влиятельной личностью. Тогда я еще не знала, что именно «старые большевики» способствовали установлению абсолютного бесправия в стране и укреплению личной диктатуры «вождя народов». После самоубийства жены Сталина, возомнившего себя царем, необходимо было немедленно отстранить от руководства до выяснения всех обстоятельств, но никто из «партгенералов» не отважился включиться в борьбу с тиранией под законным предлогом.

При Брежневе о жертвах сталинского произвола и обстоятельствах смерти видных деятелей государства перестали упоминать, замалчивая и даже фальсифицируя исторические факты. Валериан Евгеньевич согласился, что Крыленко, к сожалению, слишком поздно включился в борьбу с Вышинским.
– Жутко осознавать, что власть санкционировала кровавые пытки шахматистов, чтобы подтвердить глупейшие обвинения в шпионаже! Однако непонятно, почему Крыленко после того, как Ласкер покинул СССР, так безропотно признался в том, чего не было на самом деле, подписав себе и многим своим коллегам смертный приговор? – спросила я.
– Николай Васильевич, должно быть, спасал своих женщин и детей, ведь в то время родственники «врагов народа» уже привлекались к ответственности. Он принимал прямое участие в спасении Эмануила Ласкера, узнав, что на допросах от арестованных добиваются признания в содействии его шпионской деятельности. Предупреждения Крыленко, что необоснованные претензии к знаменитому еврею, бежавшему из нацистской Германии, опозорят советское государство, видимо, впечатлили вождя, и он не препятствовал выезду Ласкера за границу. Крыленко и мне спас жизнь, отправив на Дальний Восток под предлогом помощи местным шахматистам в организации соревнований. Вот только для Григорьева поездка в Хабаровск на чемпионат Дальневосточного края оказалась роковой. После турнира нас принял маршал Блюхер, и это, видимо, очень насторожило тех, кто готовил шпионский процесс с участием шахматистов. Сталину доложили: «Юристы через шахматистов пытаются договориться с военными»…

Автограф Валериана Евгеньевича на книге «Первые шаги».

Валериан Евгеньевич заметил, что время уже позднее, и попросил на прощание мой адрес. Я подумала, что это дань вежливости, однако уже через две недели получила от него первое письмо. Завязалась переписка, в которой много было доброжелательности и участия. В январе 1972-го пришла бандероль с книгой Еремеева «Первые шаги». Стоит ли говорить, что в ней не было даже намека на события 1937 года и только в главе о поездке на Дальний Восток отмечалось, что по возвращении в Москву Григорьев почувствовал себя «совсем плохо и после тяжелой болезни 10 октября 1938 года скончался». Мне показалось, что воспоминания оборваны на полуслове, и я написала об этом в Сочи. Автор подтвердил, что действительно ряд материалов цензурою был снят.

В сентябре мне предложили две бесплатные путевки в санаторий-профилакторий в городе Туапсе – родине Еремеева, и я решила провести там свой отпуск. После постоянно моросящего дождя во Львове, с небом, затянутым серыми тучами, мы с мужем попали в настоящий рай с ярким солнцем и теплым, ласковым морем. Искушение нанести визит в сочинскую квартиру без предупреждения не покидало меня все время отдыха, но все-таки я не отважилась, и, как оказалось, не зря – Валериан Евгеньевич был в это время в отъезде…

В 1980 году Еремеев ушел из жизни. А спустя восемь лет в «Литературной газете» была напечатана обширная статья Аркадия Ваксберга «Царица доказательств» о Вышинском и его жертвах. Я тут же написала статью «Абсурд за истину» о придуманном Вышинским «шпионаже» Ласкера, о преследовании шахматистов во главе с Крыленко и отослала в «Литературку», но, видимо, всему этому там не поверили.

Прошел еще год, и вдруг я получила приглашение от Рохлина на турнир в Ленинграде. Появилась надежда встретиться с близким другом Еремеева и узнать о последних годах его жизни. Мне предоставили хороший одиночный номер, однако, узнав, что Яков Герасимович еще не приехал и должен поселиться в гостинице только дней через десять, я остановилась у сестры. Приезда Рохлина ожидала с нетерпением и, как только он появился в турнирном зале, попросила о встрече. Яков Герасимович не удивился моей просьбе и пригласил к себе в номер. Видимо, он знал о моей переписке с Еремеевым.

Яков Герасимович Рохлин помог Еремееву с реабилитацией и получением жилья, но оказался скуп на откровения и комментарии…

При встрече я узнала, что Валериан Евгеньевич последнее время сильно болел. Увы, моя надежда узнать подробности о его аресте и заключении не оправдалась. Очень уж скуп был Яков Герасимович на откровения и комментарии. Больше говорила я, возмущаясь, что Еремееву пришлось ни за что отсидеть столько лет. Тогда я не придала значения замечанию Рохлина: «Почему двадцать семь лет? Нет, он был в заключении меньше». И действительно, впоследствии появились публикации, из которых можно было сделать вывод, что мучиться в заключении ему пришлось около семнадцати лет. Однако так и осталось неизвестным, когда именно его и Григорьева допрашивали о «шпионаже» Ласкера.

Я спросила Рохлина, знает ли он, откуда Валериану Евгеньевичу стало известно о допросах Григорьева с избиениями до сильных кровотечений. Яков Герасимович не знал, но, по его словам, ходили слухи, что врачи после обследования приговорили Николая Дмитриевича к скорой кончине. В общем, ничего нового в тот вечер я не узнала, но и других версий преследования шахматистов тоже не услышала…

Несмотря на открывшиеся архивы, информация в прессе о сталинских преступлениях встречалась редко, и у меня созрело решение самой написать о событиях в шахматной жизни советского государства в 20-е и 30-е годы. Так родилась книга «Призрачные тени шахматной истории (судьбы, перечеркнутые тиранией)».