Что такое «наука» и чем она отличается от «не науки»

Разговор зашёл о психологии, о чём ещё болтать в смешанной компании перед горячим? О психологии, а тем более о психотерапии, принято говорить с насмешкой. «Что они могут сказать обо мне, кроме того, что я и так сам про себя знаю? Тем более что всё я всё равно не расскажу».

«А психоанализ?» — лениво возразил кто-то. «Да ерунда, — ответили ему. — Как будто все проблемы от того, что отец выпорол в раннем детстве». А один из собеседников вспомнил, что где-то в Латинской Америке видел вывеску «Институт теоретического и прикладного психоанализа», это ж обхохотаться можно!

Я поинтересовался, что так насмешило моего уважаемого собеседника — доктора экономических наук. Он ответил, что психология, психотерапия, а тем более психоанализ — это не наука. Сплошное шаманство на деньги доверчивых пациентов. Поэтому слова вроде «институт» и «теоретический» в данном контексте звучат просто-таки пародийно.

Что такое «наука» и чем она отличается от «не науки» — разговор длинный и скучный. Тем более что полного согласия экспертов здесь нет.

Однако у любой науки есть как минимум три обязательных свойства, которые ясны всем и с которыми согласны все: и учёные, и обыватели.

Первое. Научные данные (результаты, факты, выводы) можно проверить на практике.

Второе. Научные данные имеют предсказательную, прогностическую силу.

Третье. Научные данные не связаны с национальностью или идеологией.

И вдруг мне стало понятно, почему мой собеседник-экономист с таким сарказмом обрушился на психоанализ.

Потому что экономическая наука, как бы это сказать, тоже очень гуманитарна, личностна и зыбка. Тоже, как и психотерапия.

Ну и что? Ничего страшного. Бывает наука в очень строгом смысле слова. Математика, физика, химия и т.п. То, что в народе называют «точные, естественные и технические науки». По-английски — гордое слово science. Но есть науки, чуть более свободные от суровых требований научности, особенно в плане эксперимента и строгих правил доказывания. Литературоведение, история, философия и экономика с психологией в том числе. В народе они зовутся «общественные и гуманитарные науки». Иногда (но далеко не всякий раз!) то, что не лезет в строгие рамки научности, называют более мягким словом studies — исследования.

Но, Боже мой, какие скучные материи!

Давайте попроще.

Тем более что вопрос очень серьёзный.

Кто такой экономист? Это человек, который может объяснить мне, почему у меня нет денег. Он также может объяснить, почему у моего соседа денег много.

Он будет объяснять подробно и убедительно. Хочешь — с цифрами и графиками. А хочешь — с привлечением широкого историко-культурного контекста. Хочешь — с либеральной точки зрения. Хочешь — с позиций дирижизма. А можно в плане анализа институтов. Очень полезно и поучительно.

Но ни один экономист не может рассказать, что я должен делать, чтоб деньги у меня появились. Не вообще — вообще о таких вещах мне рассказывали родители и учителя: надо хорошо учиться и прилежно трудиться, — а конкретно, здесь и сейчас. Что я должен сегодня, завтра, послезавтра сделать, чтобы гарантированно разбогатеть? Потому что если без гарантии — зачем мне консультанты?

И более того. Моему успешному соседу экономист убедительно объяснит, почему он так богат. Сосед просто засияет от гордости за свои деловые способности. Но экономист не сумеет научить его, как разбогатеть ещё сильнее. И даже не сможет посоветовать, как надёжно уберечь своё богатство перед лицом всеобщего кризиса, инфляции и политических рисков.

То же касается целых отраслей и стран, не говоря уже о глобальной экономике. Экономисты всего мира не смогли предсказать греческий кризис 2010 года, мировой финансовый кризис 2008 года, равно как и все прежние кризисы и депрессии, обвалы и дефолты, чёрные понедельники, вторники, среды, четверги и пятницы. Как-то вот не угадали.

На самом деле ничего страшного. КГБ и ЦРУ проморгали распад СССР. И, кажется, обошлось даже без оргвыводов: никого не уволили за столь кричащую профессиональную несостоятельность. Так что не будем драматизировать. Но и преувеличивать возможности мудрых аналитиков тоже не будем.

Хотя бывает, что задним числом вытаскивают какую-нибудь пророческую статью: «Вот! Вот! Экономисты предупреждали! Всё было предсказано!» Но, увы, чаще всего это так называемый прогноз с точностью до знака. Под знаком имеется в виду плюс или минус, процветание или катастрофа. Написать, что всё накроется медным тазом, — это не прогноз. Даже если всё действительно накрылось указанным тазом. Бывают ещё менее приятные ситуации: вроде бы прогноз серьёзный, обоснованный, доказательный, убедительный и, как потом оказалось, в целом верный, но толку чуть. Потому что никто не пошевелился. Тут очень важная тонкость. Прогноз, который не приняли во внимание, тоже не прогноз, а некое, что ли, интеллектуальное упражнение. Потому что между прогнозистом и адресатом прогноза должна существовать крепкая двусторонняя связь. Как между разведывательным и оперативным управлениями Генштаба. Или, к примеру, между психотерапевтом и пациентом.

Почему так получается? Потому что прогнозировать экономисты не умеют. Хотя стараются. Иногда угадывают. Бывает, что выше порога случайности. Но значительно ниже того порога, за которым начинают всерьёз слушать и, главное, слушаться.

Зато экономисты могут тончайшим образом проанализировать то, что уже произошло. Это роднит их с литературоведами. Литературовед может объяснить нам, почему Пушкин лучше Бенедиктова и почему ошибались современники, считавшие наоборот. Но ни один литературовед не сможет научить писать стихи, как Пушкин (зато как Бенедиктов — ради Бога!). И более того. Литературоведы не могут предсказать успех новой книги, пусть даже временный и незаслуженный, как успех того же Бенедиктова. Литературоведы, критики и маркетологи пророчат и рекламируют, а читатель делает свой неожиданный выбор.

Немножко похоже и на историю, которая не учит ничему, строго говоря, даже тому, что она ничему не учит. Всегда найдутся любители прямых экстраполяций и лобовых сопоставлений. Но мы слегка отвлеклись.

Слабость больших и малых экономических прогнозов (как и прогнозов литературных, исторических и политических) доказать просто. Если бы эти прогнозы сбывались, им бы следовали. Если бы им следовали, рынки бы замерли. Наступил бы застой, регресс и полная деградация. Потому что исчез бы живительный элемент неопределённости, дающий толчок любому развитию: экономическому, политическому, культурному. «Знал бы прикуп — жил бы в Сочи!» — говорят картёжники. Но тогда не было бы игры. А значит, и самой возможности разбогатеть и поселиться в красивом южном городе.

Так что в несбываемости экономических прогнозов заложен некоторый смысл.

Однако нередко бывает, возразят мне, что крупные экономические реформы проводятся под руководством экономистов или при их активном участии. Бывает, что сами реформы — это реализация какой-то экономической концепции.

Бывает, разумеется. Но означает ли это проверку экономической теории на практике? Нет, не означает. Применение — да, а проверка — нет. Потому что мы не можем отмотать время назад, вернуть страну (отрасль, отдельный бизнес) в прежнее состояние и попробовать ещё раз, теперь уже на основе другой экономической теории. А не получится — в третий раз, потом в четвёртый…

Почти как в психотерапии: если классический психоанализ не даст хороших результатов, то вряд ли пациент пойдёт на юнгианский анализ, потом на гештальт-терапию… По двум причинам. Во-первых, он будет уже сильно изменён предыдущей терапией. Следующий психолог будет иметь дело не столько с самим пациентом, сколько с влиянием предыдущего терапевта. А во-вторых, жизни не хватит по психотерапевтам бегать. Или вся жизнь уйдёт туда, в кабинет психолога. Некоторым нравится. Но это, воля ваша, какая-то странная, искусственная жизнь.

Как и жизнь страны, которая из одной экономической реформы вкатывается в другую по мере смены или уточнения политических координат.

Наука не бывает белая или красная. А экономика только такая и есть. Экономика свободы и экономика справедливости. Буржуазная (либеральная) и социал-демократическая (государственническая). Об экономической теории социализма я уж не говорю. На идеологии крепко замешаны не только экономические стратегии будущего, но и анализ экономики прошлого. Правые недовольны реформами Ельцина — Гайдара за недостаток либерализма, левые — за отсутствие социальных гарантий. Кстати, в Евросоюзе постоянно идут экономические битвы между руководящими либералами и практикующими социалистами. Греки нашли чисто советский выход из положения: искажали отчётность. Это не могло продолжаться долго и кончилось серьёзным финансовым кризисом. Но почему-то никто этого не увидел. А если увидел, то промолчал. А если сказал вслух, то никто этого не услышал.

Конечно, экономическая наука добыла очень много знаний, отвечающих весьма строгим критериям научности. Эконометрика, управление предприятием, институциональные закономерности, а также история хозяйственной жизни. Всё это полезно и важно. Это помогает решать частные конкретные задачи. А также позволяет сделать очень высокие обобщения или увлекательно преподавать. Но в середине — пусто.

А в середине как раз и обретается та экономика, на которую все надеются. Что нам бухгалтерский учёт, что нам институциональные абстракции! Вы скажите наконец, как нам жить и работать? Какие законы принимать? Какие отрасли развивать? Что производить? С кем торговать? Валюту укреплять или ослаблять? И вообще на что надеяться? И в какие сроки? Экономическая наука, дай ответ! Не даёт ответа.

Вернее, даёт столько ответов, советов и рецептов, что лучше бы помолчала.

Зато высказывание крупного экономического гуру становится событием, меняющим ситуацию на рынке. Я уж не говорю о выступлениях крупных бизнесменов и ответственных правительственных чиновников. Случайное или намеренное слово может обрушить или разогреть котировки акций крупной компании.

Чистая психология, я же говорю. И терминология соответствующая: «инвесторы нервничают», «инвесторы в тревоге», «нужно успокоить инвесторов». Словом «инвесторы» называют спекулянтов, это тоже психологический феномен.

Поэтому понятно раздражение экономистов, когда разговор идёт о психотерапии. Зигмунд Фрейд называл это «нарциссизм малых различий»: голландец вызывает особое раздражение у немца, валлон — у француза, хорват — у серба.

Один корифей психоанализа говорил о своей работе: «это долго, дорого и с неизвестным результатом». Экономисты работают примерно так же. А главное, в той же области — в области слов, эмоций, бессознательных комплексов и порывистых поступков.

Думаю, им стоило бы объединить усилия.