Чистка северного флота и наркома

В декабре 1937 года после снятия наркома ВФМ флагмана первого ранга Владимира Виктрова, новым наркомом флота стал Петр Александрович Смирнов

К этому моменту была основательно проведена чистка на Черноморском и Балтийском флоте. И хотя в целом вражеская группа уцелела, позиции троцкистов и «правых» сильно

После ареста флагмана Кожинова, новым командующим ЧФ стал Смирнов-Светловский Пётр Иванович

Только через один год выяснится что он тоже троцкист и замешан в антисоветском заговоре, но в 1937 году он пользовался доверием

Он был предсьтавителем старого поколения—большевик с 1914 года, был доверенным лицом наркомвоеннмора Л.Троцкого

С января 1938 года командующим ЧФ стал Ива́н Степа́нович Юма́шев, представитель нового поколения, он не был революционером и не был троцкистом

Новым командующим Балтофлота стал Ива́н Степа́нович Иса́ков, он занял место арестованного троцкиста Сивкова

В итоге в целом чистка себя оправдывала, но затем начались разрушительные процессы на флоте

Предстояло провести еще две чистки

--чистка Северного флота, где было очень много троцкистов

--чистка тихоокеанского флота, где троцкистов было мало

Чистка в ТОФ

Для проведения «чистки» Тихоокеанского флота в начале апреля 1938 года во Владивосток приехал глава недавно образованного Наркомата ВМФ бывший начальник Политуправления РККА Смирнов.

Смирнов Пётр Александрович

По свидетельству командующего ТОФ, в то время флагмана 2 ранга Николая Герасимовича Кузнецова нарком еще на вокзале заявил ему:

«Я приехал навести у вас порядок и почистить флот от врагов народа».

Остановился Смирнов на квартире члена военного совета ТОФ Я.В. Волкова, своего старинного приятеля. \

В первый день работы наркома на Тихоокеанском флоте Кузнецову пришлось дожидаться его в штабе ТОФ до поздней ночи, так как тот с утра знакомился с обстановкой в крае в местном управлении НКВД.

Когда Смирнов наконец появился, молодой командующий доложил ему о положении на флоте. Доклад Кузнецова произвел на наркома благоприятное впечатление. Но на просьбу о помощи флоту, в том числе в стабилизации кадровой ситуации, Смирнов реагировал вяло: пообещал обсудить этот вопрос позднее.

 А на следующий день нарком в присутствии Кузнецова стал вершить судьбы военных моряков, заподозренных в нелояльности и вредительстве. Командующий ТОФ вынужден был пассивно наблюдать за происходящим. Арестовали тогда многих командиров, в том числе будущего героя Новороссийска Г.Н. Холостякова.

Обратимся к страницам мемуаров адмирала Н.Г. Кузнецова. Он пишет, что

«…в апреле 1938 года я получил телеграмму, что на флот прибывает новый, только что назначенный нарком ВМФ П.А. Смирнов. Я ждал встречи с ним.

Надо было доложить о нуждах флота, получить указания по работе в новых условиях. Мы понимали, что реорганизация Управления Военно-Морскими Силами связана с большими решениями по флоту. Страна начинала усиленно наращивать свою морскую мощь.

Одновременно о созданием наркомата был создан Главный военный совет ВМФ. В его состав вошли А.А. Жданов, П.А. Смирнов, несколько командующих флотами, в том числе и я. Но пока на заседания совета меня не вызывали.

В то время поездка с Дальнего Востока в Москву и обратно отнимала не менее двадцати суток. Начальство, видимо, не хотело из-за одного заседания на такой срок отрывать меня от флота. Словом, я считал приезд нового наркома вполне естественным и своевременным, тем более что на Северном флоте и на Балтике он уже побывал. Но все вышло не так, как я предполагал.

Официальная цель приезда в телеграмме была указана: разобраться с флотом. Однако, как стало ясно позже, это означало – разобраться в людях, и мы поняли, что он будет заниматься прежде всего руководящим составом. Так и получилось.

«– Я приехал навести у вас порядок и почистить флот от врагов народа, – объявил Смирнов, едва увидев меня на вокзале.

Нарком поставил главной задачей перебрать весь состав командиров соединений с точки зрения их надежности. Какие, спрашивается, были основания ставить под сомнение наши преданные Родине кадры?

Остановился нарком на квартире члена военного совета Я.В. Волкова, с которым они были старинными приятелями. Первый день его пребывания во Владивостоке был занят беседами с начальником управления НКВД. Я ждал наркома в штабе. Он приехал лишь около полуночи.

Не теряя времени, я стал докладывать о положении на флоте. Начал с главной базы. Весь ее район на оперативной карте был усеян условными обозначениями. Тут было действительно много сил. Аэродромы, батареи, воинские части располагались вдоль побережья и на многочисленных островах. Соединения кораблей дислоцировались в бухте Золотой Рог и в ближних гаванях.

Но чем дальше на север, тем слабее защищались опорные пункты и базы. Отдельные участки побережья находились по договору в руках японских рыбаков, и это еще больше осложняло положение. Я видел, что нарисованная мною картина произвела на Народного Комиссара большое впечатление. Но когда я стал говорить о нуждах флота, П.А. Смирнов прервал меня:

– Это обсудим позднее.

«Ну что ж, – подумал я, – пускай поездит, посмотрит своими глазами. Тогда будет легче договориться».

– Завтра буду заниматься с Диментманом (начальником краевого управления НКВД.). – сказал Смирнов в конце разговора и пригласил меня присутствовать.

В назначенный час у меня в кабинете собрались П.А. Смирнов, член Военного совета Я.В. Волков, начальник краевого НКВД Диментман и его заместитель по флоту Иванов. Диментман косо поглядел на меня и словно перестал замечать. В разговоре он демонстративно обращался только к наркому.

Я впервые увидел, как решались тогда судьбы людей. Диментман доставал из папки лист бумаги, прочитывал фамилию, имя, отчество командира, называл его должность. Затем сообщалось, сколько имеется показаний на этого человека. Никто не задавал никаких вопросов. Ни деловой характеристикой, ни мнением командующего о названном человеке не интересовались.

Если Диментман говорил, что есть четыре показания, Смирнов, долго не раздумывая, писал на листе: «Санкционирую». И тем самым судьба человека была уже решена. Это означало: человека можно арестовать.

В то время я еще не имел оснований сомневаться, достаточно ли серьезны материалы НКВД. Имена, которые назывались, были мне знакомы, но близко узнать этих людей я еще не успел. Удивляла, беспокоила только легкость, с которой давалась санкция.

…Я ходил под тяжелым впечатлением от арестов. Мучили мысли о том, как это люди, служившие рядом, могли стать заклятыми врагами и почему мы не замечали их перерождения? Что органы государственной безопасности могут действовать неправильно – в голову все еще не приходило. Тем более я не допускал мысли о каких-то необычных путях добывания показаний.

Нарком провел два дня в море, побывал в Ольго-Владимирском районе. В оперативные дела он особенно не вникал. Может быть, ему, человеку, не имевшему специальной морской подготовки, это было и трудно. Зато он очень придирчиво интересовался всюду людьми, «имевшими связи с врагами народа»…

Пребывание Смирнова подходило к концу. К сожалению, решить вопросы, которые мы ставили перед ним, он на месте не захотел, приказал подготовить ему материалы в Москву. Я заготовил проекты решений. Смирнов взял их, но ни одна наша просьба так и не была рассмотрена до самого его смещения, на месте нарком решил лишь один вопрос, касающийся Тихоокеанского флота, но и это решение было не в нашу пользу.

Речь шла о крупном соединении тяжелой авиации. Во Владивостоке Смирнов сказал мне, что командование Особой Краснознаменной Дальневосточной армии просит передать это соединение ему.

Я решительно возражал, доказывал, что бомбардировщики хорошо отработали взаимодействие с кораблями, а если их отдадут, мы много потеряем в боевой силе. Смирнов заметил, что авиация может взаимодействовать с флотом и будучи подчиненной армии.

– Нет, – возражал я. – То будет уже потерянная для флота авиация.

Я сослался на испанский опыт, показавший, как важно, чтобы самолеты и корабли были под единым командованием. Все это не приняли в расчет. Приказ был отдан, нам оставалось его выполнять. Потом Смирнов признался мне. что принял решение потому, что его уговорил маршал Блюхер. Наши «уговоры» на наркома действовали меньше…

…Можно было привести десятки трагических эпизодов, когда уже после отъезда Смирнова, который, очевидно, увез с собой «обстоятельный» материал, были арестованы командующий морской авиацией Л.И. Никифоров и член военного совета флота Я.В. Волков.

Арест последнего даже в той обстановке мне казался невероятным. Он был в отличных отношениях со Смирновым и, кажется, мог доказать свою невиновность…»

Николай Гересимович Кузнецов, командующий ТОФ не был троцкистом и в ТОФ антисоветских элементом было мало.

Он писал что наркома Смирнова не волновали дела флота, он занимался только чистками.

Сразу после возвращения Смирнова с Дальнего Востока, 22 апреля 1938 года, арестовали Викторова.

Сначала на допросе флагман флота 1 ранга отрицал какую бы то ни было вину в антисоветской деятельности, но потом вдруг в протоколе допроса появляется такая запись:

«Я прошу не давать мне очных ставок. Я буду говорить правду... В заговор я был завербован Гамарником в 1933 году», и далее:

«Гамарник мне говорил о неправильности политики партии, которая ведет страну к гибели, о зажиме в партии всякой свободной мысли и о гонениях против тех, кто имеет смелость не соглашаться с политикой Сталина».

Основная задача «подрывной работы по флоту» преподносилась так:

 «приведение его в небоеспособное состояние и лишение флота возможности активных действий во время войны».

Так сломался второй (после В.М. Орлова) флагман флота 1 ранга. Больше никому из морских военачальников не довелось носить это звание…

Чистки на Северном флоте

Настал черед Северного флота. Как и на других флотах, прежде чем арестовать командующего флагмана 1 ранга Константина Ивановича Душенова, были репрессированы люди из ближайшего окружения командующего.

29 декабря 1937 года взяли под стражу помощника командующего флотом бригинтенданта Павла Афанасьевича Щетинина. Член большевистской партии с июня 1917 года, Щетинин активно боролся за победу Советской власти, избирался членом судовых комитетов и членом Гельсингфорского флотского комитета.

И вот теперь, через 20 лет после Октябрьской революции, он попал в тюрьму. В течение девяти месяцев длилось следствие.

21 сентября 1938 года военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Щетинина к высшей мере наказания. Одним из главных оснований вынесения расстрельного приговора был представленный суду акт о проводимой подсудимым вредительской деятельности.
Следом за Щетининым арестовали командира подводной лодки капитана 2 ранга Леонида Рейснера.

Руководители политуправления флота неоднократно вели «профилактические беседы» с Рейснером. Говорил с ним и Душенов.

Но Рейснер, признавая кое-какие ошибки, в целом взглядов не менял. А во второй половине 1937 года они уже расценивались как «политически чуждые». К тому же ему ставили в вину семейные связи: он был братом известной писательницы и активной участницы Гражданской войны Ларисы Рейснер, которую уже после смерти (умерла она в 1926 году) стали обвинять в связях с троцкистами.

Лариса Рейснер была известной сторонницей Льва Троцкого, Рейснеры были его верными сподвижниками

 Этот факт имел тогда, возможно, решающее значение в дальнейшей судьбе Рейснера. Его после длительного пребывания в тюрьме 6 мая 1941 года приговорили к 15 годам лагерей, где он и умер в том же году.

Одновременно с Рейснером рассматривался вопрос об увольнении с флота Дрыкина и Сидер-Брока.

Дрыкин, начальник одного из отделов штаба флота, опытный, добросовестный, хорошо знающий свое дело командир, в 20-е годы некоторое время примыкал к троцкистской оппозиции. Этого он никогда не скрывал и раскаивался в случившемся. Тем не менее это не спасло его от ареста.

Сидер-Брок служил сначала в Архангельском военном порту, затем в штабе Северного флота. Это был человек с очень сложной биографией, с длинным и тяжелым «хвостом», как говорили тогда. В конце 1917 - начале 1918 года он примыкал к левым эсерам, затем даже находился недолго в колчаковской армии.

Начальник Интендантского училища ВМС капитан 1 ранга Ю.С. Сидер-Брок

Он был эсером и служил в армии Колчака, но репрессирован все-таки не был

Но, перейдя добровольно в Красную Армию воевал всю Гражданскую войну, был принят в большевистскую партию. Согласно указаниям сверху он тоже подлежал увольнению.

Душенов вступился за этих трех командиров. Он доказывал П. Байрачному и П. Клиппу (члену военного совета и начальнику политуправления Северного флота), что уверен в безусловной честности и преданности Дрыкина и Сидер-Брока, что их ошибки в прошлом не могут служить основанием для увольнения, а что касается Рейснера, то, хоть его настроения и подлежат осуждению, его можно перевоспитать.

Соглашаясь в основном с Душеновым, политуправление флота ссылалось на указание свыше и продолжало настаивать на увольнении попавших под подозрение командиров.

К.И.Душенов активно выгораживал всех троцкистов в Северном флоте, в итоге он сам на этом погорел, был арестован и расстрелян

После долгих споров руководители Северного флота решили обратиться за советом к наркому ВМФ Смирнову. Но он был очень занят в то время срочными делами и отправил их к начальнику политуправления наркомата М. Шапошникову, который принял сторону политуправления Северного флота. Душенову, как вспоминали очевидцы его разговора с комфлота, он сказал:
- Рекомендую вам, Константин Иванович, не упорствовать. Вы не правы, и, кроме неприятностей, это вам ничего не принесет.
Тем не менее Душенов остался при своем мнении. Тогда Байрачный предложил ему посоветоваться с Андреем Ждановым - секретарем ЦК ВКП(б) и Ленинградского обкома, который в Политбюро курировал флот, а в 1938 году стал членом Главного военного совета ВМФ.

Придя в Смольный, руководители Северного флота сначала доложили Жданову о состоянии дел на флоте, ответили на его вопросы, а потом попросили разрешить их спор. Выслушав мнение каждого из руководителей флота и уточнив характеристики этих трех командиров, подлежащих увольнению, Жданов сказал:
- То, что они хорошо работают, еще ничего не доказывает. Я бы им доверять не стал, раз они были троцкистами или как-то связаны с ними.
Душенов хотел возразить, но Жданов дал понять, что вопрос исчерпан, и, пожелав счастливой дороги, попрощался с руководителями Северного флота.»

Андрей Жданов курировал гражданский и военно-морской флот, нещадно вел борьбу с троцкистами.

Но сам Жданов при этом был лидером группы, которая ставила своей целью реставрацию капиталистических отношений.

Эта группа была разоблачена лишь в 1950 году.

Вскоре Рейснер, а затем Дрыкин были арестованы. Что касается Сидер-Брока, то он избежал ареста, воевал во время Великой Отечественной войны и в звании контр-адмирала вышел в отставку.
К маю 1938 года аресты на Северном флоте достигли апогея. 16 мая был экстренно вызван в Москву старый большевик член военного совета флота Петр Порфирьевч Байрачный. Сразу после прибытия на вокзал в Москве он был арестован. Осужден и расстрелян 19 августа 1938 года.

Теперь настал черед и самого командующего Северным флотом.

Его арестовали 22 мая 1938 года вместе с Клиппом на станции Волховстрой, когда они следовали из Мурманска в Ленинград по вызову Андрея Жданова.

На следствии выяснилось, что Душенов обвинялся в том, что

«он с 1934 г. являлся активным участником антисоветского заговора.

Занимая должность командующего Северным флотом, Душенов по заданию антисоветской организации проводил вредительство, направленное на понижение боевой мощи флота и на поражение его в войне, а также вел подготовку к вооруженному восстанию боевых единиц против Советской власти.

Был в курсе террористической деятельности, направленной в отношении руководителей партии и правительства, поддерживал преступные связи с бывшим командующим Черноморским флотом И.К. Кожановым».

На суде, который состоялся почти два года спустя, 3 февраля 1940 года, Душенов категорически отверг нелепые клеветнические обвинения. Тем не менее герой Октября был расстрелян на следующий день.

Уже после ареста Душенова были арестованы другие командиры Северного флота:

--начальник штаба флота капитан 1 ранга Павел Спиридонович Смирнов

--начальник отдела боевой подготовки штаба флота капитан 2 ранга Сергей Сергеевич Рыков

--заместитель командующего флотом по строительству капитан 1 ранга Иван Иванович Сынков

-- командир бригады подводных лодок капитан 1 ранга Константин Николаевич Грибоедов

--флагманский артиллерист штаба флота капитан 2 ранга Василий Александрович Александров

Большинство из них были осуждены к длительным сроках заключения, а Сынков и Грибоедов - расстреляны.

Аресты не обошли стороной и военные флотилии.

Еще в начале 1938 года были арестованы командующий Каспийской военной флотилией флагман 2 ранга Дмитрий Павлович Исаков, начальник штаба флотилии Н. Унковский. Дело об их участии в антисоветском военно-фашистском заговоре было настолько не состоятельно, что 7 декабря 1940 года военный трибунал ЗакВО в отношении всех четверых вынес оправдательный приговор.

К сожалению, прокурор СССР 16 июля 1942 года, то есть уже во время Великой Отечественной войны, когда опытные офицеры были буквально на вес золота, вновь направил их дело на рассмотрение Особого совещания с предложением о назначении обвиняемым наказания в виде пяти лет заключения каждому.

 Главный аргумент:

«интересы государственной безопасности в условиях военной обстановки диктуют необходимость изолировать на период военного времени обвиняемых от общества».

Так они и сгинули. Возможно, при перевозке заключенных на барже через Каспий, когда в воздухе свирепствовала немецкая авиация. Одну из таких 32 затонувших барж вынесло на берег в 60-е годы.

Не менее трагично сложилась судьба командования Амурской военной флотилии. 13 марта 1938 года в Москве при выходе из вагона поезда, следовавшего с Дальнего Востока, был арестован командующий АКВФ флагман 1 ранга Иван Никитич Кадацкий-Руднев.

Его приговорили к высшей мере наказания 28 июля того же года. 11 мая 38-го был арестован начальник штаба флотилии капитан 2 ранга Николай Иванович Николайчик и вскоре расстрелян.

К длительному сроку заключения был приговорен командир Имановского речного отряда капитан 2 ранга Петр Андреевич Сюбаев.

В третью волну, в ноябре 1938 года был уволен в запас А.А. Иконников. 8 декабря 1938 года он был арестован и умер в заключении 22 июля 1942 года.

   Были репрессированы такие известные подводники-черноморцы, как командиры бригады подводных лодок Васильев Г.В и Моралев Н.К. (приговорен к расстрелу 01.11.1938); командир подлодки "Шахтер" и учебного отряда подводного плавания ЧФ Кузнецов К.М. (впоследствии командовал бригадами ПЛ ТОФ и КБФ); командир 3-й бригады подлодок ЧФ, впоследствии командующий Дунайской военной флотилией вице-адмирал Холостяков Г.Н.; минер подлодки "Политработник" (1927-1929) Ивановский Н.С., который позднее, в 1942-1943 командовал 2-й бригадой подлодок КБФ, а в 1943-1947 стал начальником подводного плавания ТОФ, контр-адмиралом.

   Репрессиями были вырваны со службы и из жизни Лавинский М.Н., командир дивизиона подлодок ЧФ, (приговорен к расстрелу 01.11.1938); Рублевский И.А., начальник штаба бригады подводных лодок ЧФ, (приговорен к расстрелу 01.11.1938); Ижбулатов Р.А. командир дивизиона подлодок ЧФ, (приговорен к расстрелу 18.04.1938) и другие

В результате первой и второй волны «чисток» к лету 1938 года на флоте были арестованы почти все флагманы.

Дело Смирнова    

В июне 1938 года совсем внезапно настал черед главного чистильщика флота наркома П.А.Смирнова......

Возглавлять наркомат Военно-Морского Флота Смирнову довелось ровно полгода, как и Политуправление РККА…

Так сказать день в день, ибо 30 июня 1938 года он был арестован и препровожден во внутреннюю тюрьму НКВД.

Там его уже ожидали начальник 2-го Управления НКВД комбриг Н.Н. Федоров со своим помощником майором госбезопасности В.С. Агасом.

Комбриг Н. Федоров

Основную ставку Федоров и Агас делали на показания ранее арестованных бывших сослуживцев Петра Александровича, хорошо знавших его прежде всего по Белорусскому и Ленинградскому военным округам, а также по ПУРККА и наркомату ВМФ – И.П. Белова, А.С. Булина, А.И. Егорова, С.П. Урицкого, Д.Ф. Сердича, Б.У. Троянкера, Ф.С. Мезенцева, П.С. Иванова, И.И. Сычева и других.

Контр-адмирал Мезенцев был вместе с Смирновым и военными РККА изобличен в участии в заговоре

Его Смирнова обвиняли

«в участии в военно-фашистском заговоре и принадлежность к белорусско-толмачевской оппозиции 1928 года;

вербовочную работу по вовлечению в заговор новых членов; вредительскую деятельность по ослаблению боевой мощи Красной Армии и политико-морального состояния ее личного состава.

Принятие руководства военно-фашистским заговором по военно-политической линии (после смерти Гамарника).»

Например, чего стоило Смирнову читать показания, написанные рукой Петра Иванова – начальника политотдела Оршанской авиабригады:

 «С приездом в БВО Смирнова там стала действовать подпольная контрреволюционная организация, руководимая Смирновым П.А…

Дважды присутствовал при антисоветских разговорах, проводимых Смирновым, в которых он высказывал мысль против НКО – что он не способен руководить армией… Лично встречался со Смирновым и тот рассказал, что цель организации – устранение от руководства армией Ворошилова, сохранение троцкистских кадров, вербовка новых членов.

Таким образом, в военный заговор первый раз был вовлечен Смирновым П.А., и второй – Булиным А.С.».

Или показания корпусного комиссара М.Р. Шапошникова, полученные от него за неделю до ареста Смирнова.

Надо отметить, что Шапошников являлся выдвиженцем, так сказать протеже Смирнова: именно его, начальника отдела ПУРККА, рекомендовал Петр Александрович для утверждения ЦК ВКП(б) на самую высшую политическую должность во вновь создаваемом наркомате Военно-Морского Флота СССР.

Сделать это было нетрудно – Смирнов, уходя из ПУРККА, имел возможность выбрать себе заместителя по политической части. И выбор этот он сделал в пользу Михаила Шапошникова, зная того много лет по совместной службе в различных округах.

ЦК и НКВД знали о их близости и понимали что Шапошников это ключ к Смирнову.

И вот перед ним показания Шапошникова, в которых тот пишет,

« что его, тогда начальника организационного отдела Политуправления РККА, вызвал к себе Смирнов и поставил задачу «всемерно разоблачать троцкистов, чтобы зашифровать свою деятельность».

 Далее Шапошников сообщает, что

«ему совместно со Смирновым удалось добиться назначения на ответственные военно-политические посты в РККА ряда заговорщиков.»

К числу последних он отнес

«корпусного комиссара Я.В. Волкова – члена Военного совета ТОФ, дивизионного комиссара Н.А. Юнга – члена Военного совета СибВО, а также дивизионных комиссаров А.В.Тарутинского – члена Военного совета УрВО, И.М. Горностаева – начальника политуправления КВО, И.И. Кропачева – начальника политуправления ОКДВА, Ф.С. Мезенцева – члена Военного совета Черноморского флота.»

Михаил Шапошников признался что он участник антисоветского заговора и в нем состоит сам нарком ВМФ П.Смиронов

Следователи, организовывали для Смирнова очные ставки, в том числе с И.П. Беловым и А.С. Булиным – его заместителем по ПУРККА, подсовывая ему все новые и новые показания арестованных, уличавших бывшего военно-морского министра во множестве мыслимых и немыслимых грехов.

Так, комдив Д.Ф. Сердич свидетельствовал, что Смирнов, будучи начальником политуправления БВО, окружил себя троцкистами (Н.А. Юнг, Р.Л. Балыченко и другие). Далее Сердич утверждал:

«…Хотя мне никогда никто прямо не говорил о том, что Смирнов является участником антисоветского заговора, однако, ряд фактов характеризует его с антисоветской стороны…»

К таким фактам Сердич отнес и то, что Смирнов допускал отрицательные высказывания в адрес руководства страны.

А..С.Булин оказался одним из членов выявленной "головки" заговора в высшем политуправлении РККА

О подобных словесных выпадах Смирнова упоминается и в показаниях бывшего начальника Разведуправления РККА комкора С.П. Урицкого, который 18 июня 1938 года утверждал, что

"в период чистки партии в 1928–1929 годах в СКВО по вине члена Реввоенсовета округа (то есть П.А. Смирнова) было скомпрометировано значительное количество коммунистов, между тем троцкисты, например как Д.А. Шмидт и некоторые другие проходили ее без всякой задержки. "

А такие известные в Красной Армии командиры, как И.Р. Апанасенко, Е.И. Ковтюх, были якобы ошельмованы и доведены до озлобления. А делалось это, по версии Урицкого , для того, чтобы оторвать командиров от партии, доказать, что они не сыновья ее, а всего лишь нелюбимые пасынки

Смирнов продолжал стоять на своем, отвергая все обвинения в свой адрес.

Но уже 3 июля он пишет заявление на имя Ежова, в котором подтверждает свое участие в заговоре.

А также говорит, что на очных ставках с Беловым, Булиным и другими заговорщиками он не признавал себя виновным, но теперь, после мучительных размышлений, решил дать признательные показания…

И Смирнов стал давать эти показания. Он 4 июля писал о том, что

«со слов своего заместителя по ПУРККА Антона Булина он знал начальника секретариата Ворошилова корпусного комиссара И.П. Петухова как одного из особо законспирированных участников военного заговора»

Однако руководству Особого отдела такого свидетельства оказалось мало – для них какой-то там начальник канцелярии наркома, пусть и обороны, пусть и самого Ворошилова, был мелкой сошкой.

Так нужен был выход если не на самого наркома, то хотя бы на его заместителей, которые фактически все до единого были у них на прицеле: следствию важно было вскрыть новый большой заговор в руководстве Красной Армии.

Должность первого заместителя в это время исполнял командарм 1-го ранга И.Ф. Федько.

Вот на него то и решили выйти через Смирнова, который в заявлении от 5 июля сообщил, что он с 1937 года был связан по заговору с Федько, об участии которого в заговоре он узнал впервые годом раньше от И.П. Белова.

Чем больше давал признательных показаний Смирнов, тем более разгорался аппетит у следователей. Впереди было еще полгода времени до суда .

Скажем только, что установленные законом сроки следствия по его делу приходилось продлевать несколько раз, что и делал принявший к производству дело Смирнова на заключительном этапе старший лейтенант госбезопасности И.Р. Шинкарев.

По ходу следствия Смирнов от части ранее данных им показаний отказывался, другую же часть – уточнял.

Например, на допросе 19 августа 1938 года он заявил, что его показания месячной давности (от 17–19 июля) о разговоре с Уборевичем об открытии фронта противнику в случае войны не соответствуют действительности.

 «…Никаких разговоров об открытии фронта с Уборевичем я никогда не вел… Со мной Уборевич об этом не говорил. Записал я эту формулировку, не обдумав как следует, и в момент несколько напряженный для меня лично, скорее всего по слабости духа».

Смирнов тесно был связан с Уборевичем и нач.генштаба Егоровым

Бывший нарком Военно-Морского Флота утверждал, что его показания от 17–19 июля в части установления связи по заговору со своим заместителем – П.И. Смирновым-Светловским, не соответствую действительности, так как он узнал о его участии в заговоре от маршала А.И. Егорова. Клеветническими назвал Петр Александрович свои собственные показания об участии в заговоре морских военачальников – Столярского, Курехина, Сынкова, П.С. Смирнова, Москаленко и других.

А в целом многостраничное дело Смирнова пухло день ото дня. Заставили его признаться и в активной вербовочной работе, благо что возможностей для этого у него, по мнению следствия, было предостаточно. Что и нашло свое отражение в протоколах допросов и в обвинительном заключении.

В орбиту вербовочной деятельности Смирнова попал практически весь высший комначсостав военных округов, в которых он в течение многих лет был членом РВС и начальником политического управления, а также ПУРККА и наркомата ВМФ.

Вилка разброса здесь действительно велика: от инструкторов отделов политуправления округа до помполита Военно-Морской академии, военного прокурора БВО и комиссара Академии Генерального штаба.

Были проведены очные ставки. Например, встреча на очной ставке 13 июля 1938 года Смирнова, с Федько.

 Первый утверждает, что

"об антисоветской деятельности и участии Федько в заговоре он узнал сначала от командарма Белова, а затем при личном разговоре, состоявшемся дважды."

При этом якобы Федько просил Смирнова узнать содержание «компромата» на него за период пребывания в ОКДВА. Федько же, в свою очередь, всех этих показаний Белова и Смирнова не подтвердил и заявил, что участником заговора он никогда не был. Энкаведешники устроили Смирнову очную ставку даже с наркомом Ворошиловым.

Хотя вернее будет определить ее как допрос Смирнова с участием в нем Ворошилова, которому по ходу.разговора следователь задавал вопросы, касающиеся предыдущей службы и поведения подследственного. К чести наркома обороны, он не поспешил облыжно поливать грязью бывшего своего заместителя по политчасти.

Дабы не пересказывать многочисленных протоколов допросов и очных ставок, личных заявлений и многих других документов следственного дела, обратимся только к одному из них, так сказать итоговому – обвинительному заключению.

Но сначала, следует воспроизвести еще один, важный документ, характеризующий поведение Петра Смирнова после почти годичного тюремного испытания. Дело в том, что следствие по делу Смирнова, было окончено в начале февраля 1939 года, о чем ему и было объявлено 9-го числа.

При выполнении данной процессуальной операции Петр Александрович, подтвердив свою принадлежность к антисоветскому военному заговору, вместе с тем заявил, что часть его показаний не соответствует действительности.

В частности, он отрицал свое участие в белорусско-толмачевской группировке, проведение вредительской деятельности в армии и получение на это указаний от Гамарника, вовлечение в заговор И.И. Коржеманова (до ареста в 1938 году работал начальником отдела кадров штаба БВО..), наличие антисоветской связи с рядом лиц, указанных в материалах дела.

Вот как протокольно выглядит это заявление:

«Вопрос: Чем Вы можете дополнить материалы расследования?

Ответ: Свою вину я, как участник антисоветского военного заговора, признаю, но считаю необходимым внести следующие исправления в протокольные записи, как не соответствующие действительности, как не просмотренные мною при подписи или вынужденно неправильно данные мной показания: период белорусско-толмачевский освещен неправильно, в белорусско-толмачевской группировке я не участвовал и к ней не примыкал.

 Наоборот, будучи в 1928 г. начальником пуокра в СКВО, получив белорусско-толмачевскую резолюцию, на специально собранном совещании командного и политического состава округа, которое проводилось в Пятигорске, я выступил с докладом, осуждающим белорусско-толмачевскую группировку в армии, как неправильную и политически вредную.

По моему же предложению была принята соответствующая резолюция, которую можно найти в делах пуокра и ПУРа за 1928 год.

На состоявшемся Пленуме Ревсовета Союза в 1928 году специально обсуждался этот вопрос, я и там выступал против белорусско-толмачевских настроений, что подтвердил и нарком Ворошилов на очной ставке и впоследствии на всех совещаниях я последовательно придерживался этой же позиции

 Это ведь было в тот момент, когда выступали с белорусско-толмачевскими взглядами открыто, следовательно, не было оснований для ухода в подполье и двурушничанья.

Я резко выступал против перегибов в проведении единоначалия, в связи с этим часть политработников, разделяющих взгляды белорусско-толмачевцев, поддерживала меня. Никакой подпольной контрреволюционной работы на базе белорусско-толмачевских настроений я не вел до вступления в заговорщическую организацию, т.е. до 1933 года, когда белорусско-толмачевцы были для этой цели использованы.

Поэтому весь первый раздел показаний от 17 июля является неправильным, в большинстве написанным не мной, а Агасом (следователем). Естественно, неверна также и та запись, где говорится, что начальники пуокра Кожевников, Кучмин, Васильев, Берман знали меня, как белорусско-толмачевца.

Шифреса (начальника Военно-хозяйственной академии, армейского комиссара 2-го ранга. ) я как белорусско-толмачевца не знал. Исаенко и Трегубенко (начподивы СКВО), как белорусско-толмачевцы, упомянуты неправильно, а также об их правых взглядах мне ничего не было известно. Запись в протоколе, что я был уволен из РККА, неправильна, так как я из РККА никогда не увольнялся, а был командирован на курсы марксизма. Упоминание Вайнера (Л.Я. Вайнер в первой половине 30 х годов командовал в БВО 3 м кавалерийским корпусом.

Впоследствии, до своего ареста в августе 1937 года – комкор, военный советник при Главкоме (министре) Монгольской Народной Армии.), как связанного по заговору с Уборевичем, неправильно, так как мне это не было известно. О Вайнере и Сердиче (он сменит Вайнера на посту командира 3-го кавкорпуса.), как о заговорщиках, мне стало известно из официальных материалов после их ареста.

Указаний Зиновьеву (начальнику политуправления УрВО, корпусному комиссару.) об установлении им связи по заговору с Гарькавым (командующим войсками УрВО в 1935–1937 годах.) и Головиным (председателем Уральского облисполкома. .) на Урале я не давал. С Румянцевым (секретарем Западного обкома ВКП(б).) по линии заговора никакой связи я не устанавливал, а следовательно, и о лицах, связанных с ним по заговору, он не мог мне говорить. Это показание вынужденное.

ъОб участии Румянцева в заговоре я узнал только после его ареста… С Зыкуновым (начальником отдела руководящих партийных органов политуправления ПВО.) и Рудзитом (работником этого политуправления.) непосредственной связи по заговору не было, а о них, как участниках заговора, мне было известно со слов Немерзелли (заместителя Смирнова, в ЛВО, корпусного комиссара. .).

Никаких указаний о вредительской деятельности от Гамарника, я не получил и никакой работы вредительской по БВО и ЛВО я не проводил. Наоборот, резко ставил и продвигал эту работу в плоскости ее резкого улучшения, о чем знает и Жданов (первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), секретарь ЦК ВКП(б).) и Ворошилов. Об упоминаемых участниках заговора в мотомехчастях по Ленинграду мне стало известно, лишь после их ареста.

О Шапошникове Б.М. сказано в протоколе с натяжкой. Он, безусловно, несет ответственность за недостатки и вредительство в ЛВО, но о его лично сознательном участии я сказать ничего не могу.

О Примакове и Германовиче (комкоры. Первый из них до ареста работал заместителем командующего войсками ЛВО, а второй – армейским инспектором того же округа.) мне Гамарник не говорил, как о заговорщиках, и по заговору я их не знал. Наоборот, я принимал участие в разоблачении Примакова и ставил вопрос перед наркомом и на партсобрании. Булин мне не говорил, как об участниках заговора, о Сидорове (ответственном секретаре партийной комиссии при ПУРККА, корпусном комиссаре.), Ланда (ответственном редакторе газеты «Красная звезда.), Сычеве (начальнике политуправления БВО, дивизионном комиссаре.)…

Упоминание Ермольчика (военкома 6-го авиакорпуса, дивизионного комиссара .), как заговорщика, в разговоре с Беловым неправильно. О Ермольчике, как участнике заговора, мне ничего не было известно. Наоборот, Ермольчик подавал заявление на Белова, в котором изобличал Белова, что последний его пытался вербовать в заговор. Письмо мной было передано наркому.

Запись в протоколе о Гореве (бывшем военном атташе СССР в Испании.) неправильна… Юнг (член Военного совета СибВО, дивизионный комиссар. .) сообщал мне об Антонюке (командующем войсками СибВО, комкоре.), как о бывшем троцкисте, у которого был расстрелян брат, но об установлении личной связи по заговору не упоминал.

Мне неизвестен Максимов (нач. 7 отдела Штаба РККА), как участник заговора, а известна его личная связь – тесная интимная с Куйбышевым (командующим войсками ЗакВО, комкором.) и Мезисом (членом Военного совета БВО, армейским комиссаром 2-го ранга.). О Петухове (для особых поручений при наркоме обороны, корпусном комиссаре..), как о заговорщике, Булин мне не говорил, и как заговорщика я Петухова не знал.

Булин лишь говорил, что Петухов является человеком Гамарника, что я понял в заговорщическом смысле. Указаний Иванову (комиссару Оршанской авиабригады) об установлении связи с Киверцевым (заместителем начальника политуправления БВО, бригадным комиссаром.) я не говорил, а говорил об установлении его связи с Зиновьевым.

Красильникова, Русанова (заместителя начальника Управления связи РККА, дивинженера.) и Васенцовича (начальника штаба ОКДВА, комдива.) я Федько не называл и он мне не говорил, а также никогда между нами не упоминался, как заговорщик, Максимов.

Разговора с Гричмановым (председателем Ленинградского облисполкома.) прямо о заговорщической работе в ЛВО не было и об участии моем в заговоре он вряд ли знал. Я не говорил ему, но антипартийные разговоры были…

Об окончании следствия мне объявлено, с материалами следствия ознакомился. Ответ на вопрос записан с моих слов правильно, протокол мною прочитан.

П. Смирнов.

Об окончании следствия объявил старший следователь ОО ГУГБ НКВД СССР старший лейтенант госбезопасности

Шинкарев»

В заявлении Смирнова совсем не упоминается корпусной комиссар Я.В. Волков, член Военного совета ТОФ, попавший в тюрьму через день после ареста Петра Александровича. Об их приятельских отношениях уже упоминал адмирал Н.Г. Кузнецов, добавив при этом, что Волков мог доказать свою невиновность.

И тот действительно пытался ее доказать в течение полутора десятка лет в различных инстанциях, в том числе и самых высоких (Президиум Верховного Совета СССР. Верховный Суд СССР, OK ВКП(б), аргументирование опровергая предъявленные ему обвинения.

Например, в заявлении на имя И.В. Сталина, написанном в мае 1945 года, Волков в числе других отрицает и показания на него, данные П.А. Смирновым.

 «Бывший нарком Флота Смирнов П.А., по неизвестным для меня причинам, дал враждебное, явно клеветническое показание, что он вовлек меня в преступную военную антисоветскую организацию и что я по его заданию, с 1934 года проводил вредительскую работу в Военно-Морской Академии по подготовке кадров для В.М. Флота….

Ни одного слова правды в показаниях Смирнова нет и не может быть, это злостная клевета, никем и ничем не подтверждаемая, обреченного врага, очернить и замазать человека, который не только делом, но и словом и мыслью не виноват перед своей Родиной, партией и Советской властью на протяжении свыше 20 лет работы.

Как на суде, так и на неоднократном следствии я категорически отрицал показания Смирнова, как явно враждебные и клеветнические. Одновременно я не скрывал и говорил правду, что периодически встречался со Смирновым, когда он был начальником политуправления ЛВО, что он в моем представлении и понимании был порядочный человек и работник, так как за ним ничего отрицательного и преступного не замечал.

И последнее, почему в последний раз своего посещения ТОФа по должности Наркома Флота в апреле-мае 1938 года, если допустить мою преступную связь с ним, то на собрании комсостава он всячески дискредитировал меня и мою работу и тут же назначил начальником политуправления и членом Военсовета Лаухина, а я уже работал на ТОФе более 6 месяцев, и в вагоне на лично поданный мною рапорт об уходе с работы всячески меня ругал и поставил условие, что если я не возьму рапорт обратно, то он меня арестует как врага народа, как бегущего от трудностей и не желающего работать.

При таком взгляде я вынужден был взять рапорт обратно, о чем горько сожалею»

По отбытии срока заключения (10 лет ИТЛ) Волков в июле 1948 года был направлен в административную ссылку в город Енисейск, где работал дежурным электромонтером на судоверфи вплоть до своей реабилитации в конце 1954 года.

...........................

Обратившись же к содержанию обвинительного заключение по делу Смирнова, можно проследить реакцию следственной части Особого отдела ГУГБ НКВД на заявление подследственного от 9 февраля 1939 года.

В итоге констатирующая часть обвинительного заключения выглядит следующим образом:

«…Смирнов Петр Александрович, 1897 года рождения, уроженец Кировской области, Белохолуницкий завод, русский, до ареста – нарком Военно-морского Флота, обвиняется в том, что:

1) с 1928 года входил в состав троцкистской организации, так называемой «белорусско-толмачевской оппозиции».

2) в 1933 году был завербован в антисоветский военный заговор Гамарником являлся одним из руководящих участников заговора и проводил работу по срыву боеспособности РККА и обеспечению поражения Советского Союза в войне с фашистскими странами с целью свержения Советской власти и реставрации капитализма, т.е. в преступлениях, предусмотренных ст.58 п.1«б» и 11 УК РСФСР.

Следственное дело подлежит направлению в Военную Коллегию Верховного суда СССР – для судебного разбирательства»

Итак, преступные деяния П.А. Смирнова были квалифицированы как изменнические, вредительские с отягощающим довеском, в виде 11-го пункта 58 й статьи.

Этих двух пунктов (и даже одного из них) вполне хватало для получения «законных» девяти граммов в затылок или висок. К тому же на первой странице обвинительного заключения по делу Смирнова кем-то из высшего руководства, чье решение подлежало неукоснительному выполнению членами суда (это чувствуется по содержанию и интонации резолюции), накануне судебного заседания сделана надпись: «Пропустить по закону от 1.ХII.34».

Подпись неразборчива, но это точно не подпись Сталина. Такую резолюцию мог наложить, вероятнее всего, или Прокурор ССОР Вышинский, или председатель Военной Коллегии Ульрих. Или же нарком внутренних дел Л.П. Берия.

Лаврентий Берия ставший наркомом провел пересмотр дела и полностью убедился в виновности Смирнова

Закон от 1 декабря 1934 года не оставлял никаких надежд на жизнь подсудимому и предполагал только одно – смерть.

Суд состоялся 22 февраля 1939 года. Председательствовал на нем сам Василий Ульрих.

 Смирнов, как это отмечено в протоколе судебного заседания, виновным себя признал (на суде ему, помимо пунктов 1«б» и 11 58 й статьи, довесили еще и пункт 8 той же статьи), свои показания на предварительном следствии подтвердил.

Расстреляли П.А. Смирнова 23 февраля 1939 года – на следующий день после суда. Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 16 мая 1956 года дело было прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.

Что с ним случилось в 1938–1939 годах и какова его дальнейшая судьба – о том не знали не только члены семьи П.А. Смирнова, сами подвергшиеся репрессиям и всевозможным ограничениям, но этого не смог узнать и член правительства – нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов. В своих воспоминаниях он пишет, что уже работая в Москве в должности наркома, неоднократно пробовал узнать, что же произошло со Смирновым.

«Мне дали прочитать лишь короткие выдержки из его показаний. Смирнов признавался в том, что «как враг умышленно избивал флотские кадры».

Что тут было правдой – сказать не могу. Больше я о нем ничего не слышал.

Вольно или невольно, но он действительно выбивал хорошие кадры, советских командиров Будучи там, на месте, он действительно решал судьбы многих, и если он действительно не занимался умышленным избиением кадров, то почему не хотел прислушаться к «обвиняемым» или даже ко мне, комфлоту, и сделать объективные выводы?»

Петр Смирнов признался что умышленно репрессировал честных советских командиров,чтобы разрушить боеспособность флота