Бес в еллинском одеянии. Владимир Познер как Густав Шпет

В интервью курганскому журналу с феерическим названием, которое больше подошло бы ресторану, — Cher Ami — Владимир Познер назвал православие «величайшей трагедией для России». Телевизионный мэтр не сказал ничего нового или нестандартного. Клишированной оказалась и реакция на его слова: «Познеры хотят вернуть наше государство в тоталитарную идеологию атеизма». Проблема не в том, что было сказано, а кем — лицом телевидения, человеком с Первого канала.

По поводу влияния религии на политическое и экономическое поведение написаны тонны книг и статей, проведено множество исследований. На эту тему спорят блестящие ученые, ангажированные политики, всезнающие блогеры. Сюжет этот напоминает дебаты по поводу того, возможна ли модернизация вне авторитарного режима или, наоборот, авторитарная модернизация — это оксюморон. За каждой из спорящих сторон — мириады статей, социологических и полевых исследований, теорий, подкреплённых изысканными математическими моделями. И все дискуссии разбиваются о какой-нибудь простой аргумент, разумеется, всё-таки подтверждённый академически. Например, такой, высказанный ректором РЭШ Сергеем Гуриевым: нет богатых недемократических стран. (Всезнающих блогеров прошу не кидаться к клавиатуре с криками «Китай!». Китай — небогатая страна с почти отсутствующей социалкой, переживающая этап классической модернизации — урбанизации сельского населения.) Далее — вопрос веры. Кто-то верит в один тезис, кто-то отстаивает прямо противоположную позицию. Никого ни в чём убедить нельзя.

Так и в истории с Познером. Хотя здесь больше эмоций, чем рациональных или экспертных аргументов. Немедленно выползает из подсознания постсоветского человека Лидия Феодосьевна Тимашук и произносит заветное: «Эти познеры…». (Наши дискуссанты вообще прямые наследники риторики эпохи сталинизма. Средний блогер, оставляющий после себя «каменты», пишет, как правило, в стиле польских публицистов времен Гомулки, эпигонов Вышинского, один из которых однажды сочинил следующее о своем оппоненте: «Заплёванный пигмей реакции».)

Что сказал Владимир Познер в интервью курганскому журналу с хорошо известным телевизионному гуру французским акцентом? «Я думаю, — сказал он, — что одна из величайших трагедий для России — приятие православия… Если оттолкнуться от таких определений, как демократия, качество жизни, уровень жизни, и распределить страны именно по этим показателям, то на первом месте будут именно протестантские страны, все. Потом католические. И лишь потом такие, как Россия, Греция, Болгария и т. д. И это совершенно не случайные вещи, потому что более тёмной и закрытой религией является православие».

Позиция, высказанная Владимиром Познером, имеет своих сторонников и противников, например, в академическом мире. В конце концов, не кто-нибудь, а классики высказывались в пользу такого подхода. Как-то неловко даже напоминать о работе Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», которая связывала возникновение рациональной капиталистической организации свободного труда, сопровождённой очень жесткими этическими ограничениями, именно с протестантизмом. Про религиозные основы хозяйственной деятельности написано было после этого немало, и было бы неправильно считать, что ценность труда отсутствует в православном мировоззрении.

Но факт остаётся фактом: русская автократическая традиция, державничество, «народность», имперское сознание, крайние формы русского национализма — всё это шло рука об руку с политизированной версией православия. Сегодняшняя идеологическая доктрина официальной РПЦ тоже не отличается чрезмерной терпимостью, в том числе к западным ценностям и правам человека — в ней противопоставляется греховному Западу духовность русского человека. Который, заметим, оказавшись на rendez-vous с евроатлантической цивилизацией, начинает себя вести как классический веберовский капиталист — много и успешно работает, в том числе в ущерб сну.

Предтеча «теории Познера» — выдающий философ Густав Шпет, который в работе «Очерк развития русской философии» искал корни отсталости русской цивилизации в так называемом «невегласии» — отсутствии культурной и языковой традиции, которая могла бы связать Россию с Западом, его античной «подкладкой»: «…нас крестили по-гречески, но язык нам дали болгарский. Что мог принести с собой язык народа, лишённого культурных традиций, литературы, истории? Солунские братья сыграли для России фатальную роль».

А потом, по Шпету, случилось то, что случилось и отголоски чего до сих пор определяют позицию РПЦ: «С охранением веры сплелось охранение национальности». В Новое время сложилась ситуация, воспроизводившаяся потом в России многократно, вплоть до сегодняшнего дня: «Европа стремилась проникнуть на восток путями, сверху не регулируемыми. Безопасность государства требовала закрытия всех путей. Спешно сооружались шлагбаумы, к охранению дорог была призвана вновь «вера». Мерещился в одеянии еллинской мудрости бес».

Позиция Познера, естественно, никогда не будет позитивно воспринята теми, для кого антиглобализм и антивестернизм — выстраданная светская религия, подкрепленная политизированной версией православия. Его взгляд на историю едва ли вызовет восторг у представителей православного официоза, внутри которого уже бродят искромётные идеи о введении уголовной ответственности за «отрицание православия». Но мнение Владимира Познера — скорее стандартное для адаптированного среднестатистического городского жителя с высшим образованием. И та и другая позиция требует своего политического признания, потому и Церковь в последнее время активизировалась на, казалось бы, традиционно светских нивах — образование, государственное строительство.

Вполне очевидно, что эта тема станет весьма болезненной и политизированной. И на самом деле, после «Основ православной культуры», приговора по делу Самодурова—Ерофеева, миссионерских визитов патриарха в Украину, уже стала болезненной и политизированной.

Проблема в том, что это тот самый случай, когда дискуссии не сближают стороны, а отдаляют их друг от друга. Это опасный поворот общественного, прости Господи, дискурса. И примирять позиции нам придётся ещё не 50 и даже не 100 лет. Главное же состоит в том, чтобы за это время не произошло, по словам о. Александра Меня, окончательное «соединение русского фашизма с русским клерикализмом и ностальгией церковной».