Цензура в СМИ. Дебаты Навального и Познера. Полная версия

После трагедии у станции метро «Октябрьское поле», когда полиция задержала женщину в черном хиджабе, которая держала в руках окровавленную голову ребенка, главные телеканалы страны сообщили об этом лишь спустя несколько дней.

После нападения на журналистов на границе Чечни и Ингушетии федеральные каналы сообщили об этом событии только после реакции из Кремля. То же самое повторилось после нападения в Грозном на члена СПЧ Игоря Каляпина.

Освещение в СМИ трагедии у «Октябрьского поля» спровоцировао дискуссию о том, что можно, а что нельзя рассказывать аудитории — и что считать цензурой. Алексей Навальный и Владимир Познер заочно обменялись диаметрально противоположными мнениями на этот счет: телеведущий сослался на практику западных СМИ, которые, по его мнению, осторожны в освещении подобных событий; политик считает, что российские телеканалы обязаны были сообщить о случившемся сразу.

Мне кажется, будет правильным, если мы начнем с вас, Алексей Анатольевич, потому что вы первый заявили эту позицию. Мой общий вопрос будет звучать так: почему в вашем посте, посвященном теме цензуре федерального телевидения по каким-то громким темам, вы перешли на личности и упомянули именно Владимира Владимировича Познера? Все-таки, согласитесь, не самого одиозного телеведущего и человека, который даже не состоит в службе Первого канала.

Навальный: Спасибо большое, Ксения. Во-первых, я очень благодарен Владимиру Владимировичу, что он, безусловно, отличаясь от всех остальных ведущих Первого канала, согласился участвовать в этих дебатах. Но сами эти дебаты, их конструкция, мне кажется, больше всего говорит о том, как обстоят дела в СМИ. Я веду дебаты с ведущим Первого канала не на Первом канале, где эта дискуссия невозможна. Мне самому запрещен вход на Первый канал, и вы, собственно говоря, являетесь известной телеведущей, которую вытурили с любых телеканалов.

Поэтому ― да, я говорю об очевидных вещах. Цензура незаконна, нелегальна, но она существует. Важнейшей ее частью является замалчивание. Я настаиваю на том, что замалчивание общественно важных фактов ― это та же самая цензура, та же самая ложь. Когда каналы молчат об этих преступлениях, значит, они лгут об этих преступлениях.

Отвечая на ваш вопрос, может быть, это какая-то неприятная часть того, что я хочу сказать, но это так. Владимир Владимирович, вы являетесь частью этой цензуры, этой системы и важным для нее звеном, поскольку вы человек уважаемый. Для меня эти дебаты важны в том числе для того, чтобы иметь возможность сказать вам, человеку, к которому прислушиваются: «Владимир Владимирович, не нужно в этом участвовать. Вам нужно выйти из этой системы. Вы один из тех людей, которые все-таки говорят, что цензура есть. Не нужно быть ее частью, не нужно за счет своей репутации решать проблемы нехороших людей, которые насаждают цензуру».

Спасибо. Владимир Владимирович, у вас есть возможность ответить, но я хотела бы вас тоже спросить. Все началось с вашего интервью, хотелось бы уточнить: вы действительно против информирования о таких резонансных преступлениях? Все-таки замалчивать и информировать ― это совсем разные вещи, не правда ли?

Познер: Это очевидно, да. Когда мне позвонили, я находился не в Москве. Я говорил о том, что вопрос, давать какую-то информацию или нет, ― это вопрос редактора, главного редактора, который делает свои выводы, значимая это информация или нет.

К примеру, совсем недавно в очередной раз женился Руперт Мердок, крупнейший медиамагнат. Это было на первых страницах английских газет, хотя его женитьба не имеет никакого значения ни для кого, кроме него самого. Но это хорошо продается. Я говорю, эту информацию давать можно, но не обязательно.

Что касается этого ужасного случая, то я говорил только одно: это незначимая вещь. Это не говорит о тренде, это не пример, скажем, исламского экстремизма, как я это понимаю. Сумасшедшая женщина совершила преступление. Говорить об этом, наверно, можно, но очень осторожно именно потому, что она узбечка и мусульманка. Учитывая настроения в России, с этим надо быть очень осторожным, чтобы не возбуждать таких чувств. Сказать, что это важная информация? На мой взгляд, нет, более того, если бы я был главным редактором, скорее всего, я бы это дал вот так вот, просто как сообщение, но не стал бы это размазывать.

Теперь вам хочу сказать, что я очень признателен за совет. Такой же совет дал мне Дугин. Знаете, кто такой?

Навальный: Знаю, да, он был в вашей передаче.

Познер: Да. Он ваш абсолютный противник, он считает, что либералов надо расстреливать. Он мне тоже сказал: «Я бы вас отстранил». Так что мне интересно, что от двух противоположных людей я получил, по сути дела, одно и то же. Я считаю, что пока я могу выйти на большое количество людей и высказывать то, что я считаю важным (мне не говорят, что я могу и не могу говорить), то я это буду делать. Я ни в чем не участвую, я делаю свою программу, которая, насколько я могу понять, пользуется определенным успехом. Определенным количеством людей она считается важной. Я это буду делать и дальше. В тот момент, когда окажется, что я не могу ее делать, я уйду непонятно куда.

Что касается вас, Алексей Анатольевич, то, конечно, я бы вас в программу пригласил. Есть целый ряд других людей, которых я пригласил бы, да не могу, и говорю об этом абсолютно откровенно. Я неоднократно говорил, что, к сожалению, так обстоит дело не только в России, увы. Я это испытывал и в других местах. Приходится работать так, как можно. Пока я считаю, что я могу работать, и стараюсь работать.

Я предлагаю вам продолжить, у вас есть возможность задать по три вопроса друг другу.

Познер: Почему три?

Такое решение.

Познер: Это цензура, а если я хочу четыре?

Вы знаете, мы готовы дать вам, Владимир Владимирович, возможность задать и четвертый вопрос.

Познер: Спасибо.

Навальный: Мой вопрос Владимиру Владимировичу ровно следует из его смелого заявления о том, что действительно есть список людей, которых запрещено приглашать.

Познер: Нет, я никакого списка не видел.

Навальный: Но вы знаете ряд фамилий.

Познер: Да.