Последнее лукавство СССР

Сегодня много желающих решать всё на референдумах. Технические возможности для этого есть. Прямая демократия. Поэтому и воспоминания о том, как беловежцы нарушили народную волю, высказанную на референдуме о сохранении СССР, вспыхивают постоянно. Ведь, строго говоря, никакой съезд или совет каких бы то ни было депутатов не был вправе отменять в 91-м году решение референдума. Его вообще никто не в праве отменить. И, значит, распад СССР и всё остальное было противозаконно, нелегитимно. И вся наша жизнь 25 лет нелегитимна. Во всяком случае, не меньше, чем была нелегитимна жизнь 74 года до этого.

Так-то оно так. Да не совсем. И в отношении двадцати пяти лет, и в отношении семидесяти четырех. Но о семидесяти четырех разговор особый. А вот о двадцати пяти, давайте поговорим.

В СССР был сильный сепаратизм. В Прибалтике. Трудно сказать, был ли он достаточно сильным, чтобы отделиться. Но, если учитывать, внешние факторы – соблаз европеизироваться – то, наверное, был. Нелатыши в Латвии отнюдь не мечтали о пребывании в СССР. СССР в самом деле был тюрьмой. Не тюрьмой народов. Он был просто тюрьмой. Таким его построили. И убежать из этой тюрьмы стремились не только отпущенные на волю после революции и через 22 года обратно силой присоединенные прибалты. Москвичи не меньше хотели покончить с тюрьмой. Конструкция была совершенно нежизнеспособной.

Сегодняшние молодые поколения знать об этом не могут – им не рассказывают, не объясняют... Так же, как наше и старшие поколения не понимали, что совершенно нежизнеспособной была предреволюционная Российская империя. Нам, правда, рассказывали, но мы сами этого не пережили, а слушать рассказчиков не хотели: уж больно противно было их слушать, больно уж много они врали в своих других рассказах: и про загнивающий Запад, и особенно про процветающих нас, и про наш интернационализм, и про наш интернациональный долг, в том числе.

И тогда горбачевские спецы по внутренней политике решили слукавить: провести референдум. Но не простой. Простой и легитимный был бы с вопросом: вы за сохранение одной страны? Или что-то чуть глаже сформулированное. Но – с однозначным смыслом: вместе или разбегаться? Вместо этого, хитроумцы составили вопрос так, что вместо одного вопроса в нем оказалось столько, что сразу и не сосчитать.

Вопрос был поставлен так. Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик, как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которых будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?

Какие тут вопросы? Давайте считать. Раз – за сохранение, или нет? Два – за социалистичность, или нет? Три – за советскость, или нет? Четыре – за обновление, или нет? Пять – за федерализм, или нет (например, за конфедерацию)? Шесть – за суверенитет частей, или нет (например, за подчинение решению большинства членов объединения без права ветирования)? Семь – за равноправие, или нет (например, за разделение прав пропорционально численности населения)? Восемь – за права и свободы человека, или нет? Девять – за равноправие разных этносов или нет (например, за большие права у тех, кого больше, или, наоборот, у тех, кого меньше)?

И эти девять вопросов еще не всё. Можно насчитать и больше. И всего одно "Да" или "Нет". Которым потом можно крутить как хочешь. Например, я голосовал за права и свободы, а мое "да" интерпретируют, как то, что я голосовал за социализм.

Так референдум изначально был сделан полностью бессмысленным. Причем, Горбачев не был к этому принужден внешними обстоятельствами. За одну страну народ проголосовал бы и так. И это было бы в самом деле решение, эту одну страну цементирующее в той мере, в какой можно сцементировать сгнившую деревянную казарму. Просто это было в крови у коммунистов – лукавить. Они иначе просто не могли.

Но, конечно, до такого лукавства, какое их политические наследники демонстрируют сегодня, коммунистам брежневско-горбачевского времени было далеко. Наследники довели дело вранья даже не то, что до предела – до беспредела довели, отбросили все пределы. Сохранив, однако, одно – ничем не поколебимую веру, что вранье помогает им властвовать. Понять, что враньем они свой политический век сокращают, они не могут так же, как этого не могли понимать верные сусловцы. И поэтому конец их будет таким же. Другим он просто не может быть. Гибель власти начинается с брезгливой усмешки при виде очередного киселева-толстОго-мамонтова, неважно, в штанах или в юбке.  

Но важнее другое. То, что на противоположном конце политического спектра, среди реформаторов, обновителей, революционеров и правдоискателей, отношение к лукавству, вранью то же самое. Коммунистическое. Не обманешь, не продашь. Само вранье, конечно, другое. Его поменьше, конечно. Но оно есть. И его недопустимо много. И, естественно, особенно много его становится, как только речь заходит о себе любимых. Тут чего только ни услышишь.

А впрочем, не буду пересказывать – вы и сами знаете...