Владимир Высоцкий как социолог

В воскресенье 25 июля будет ровно тридцать лет, как не стало Владимира Высоцкого. Наверняка в эти дни о нем, как поэте и артисте, напишут сотни текстов. Но я хочу сейчас обратить внимание на другую сторону его творчества.

НА ВСЕХ НАСÉР 

Шестидесятники не нарисовали нам такой живописной картины советского общества 60-х–70-х гг., какую оставили применительно к 20-м–30-м Михаил Булгаков и Ильф с Петровым. Почему? Возможно, в силу свойственного шестидесятникам идеализма. Вечные «лейтенанты» вспоминали героику войны, энергичные «деревенщики» искали просветления в народе, а вялые горожане копались в своей измученной «обменом» душе. Бытописательство оказалось для этого поколения делом слишком мелким.

Впрочем, как ни парадоксально сие выглядит, в прозаическом шестидесятническом ряду есть одно поэтическое исключение. Это наш герой – Владимир Высоцкий. Вряд ли Владимир Семенович задавался когда-либо целью оставить потомкам картину уходящей эпохи, но, думается, по его строкам мы сможем воссоздать мир старого «совка» лучше, чем по самым продвинутым книгам социологов.

С 1964 г. в блатняке Высоцкого вдруг начинает проклевываться первая политика. «Отберите орден у Насéра // – Не подходит к ордену Насéр». И правда, за что же давать звание Героя Советского Союза египетскому политику, который, как гласила известная частушка того времени, «на всех насéр» («Лежит на солнце, греет пузо // Полуфашист, полуэсер // Герой Советского Союза // Гамаль Абдель на всех насер»)? Здесь явное неуважение к людям, павшим на войне. А война – это героика, это романтика.

В тот же год Высоцкий написал:

А в Вечном огне – видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.

Это по-настоящему серьезно. К Вечному огню Насéр действительно не подходит.

На ошибках наградной политики Высоцкий не останавливается. На следующий год он возмущается тем, что в составе зарубежных делегаций «с вами ездит личность в штатском». Это уже прямо не в бровь, а в глаз. От романтики поэт все больше движется в сторону реализма.

Конечно, реализм этот весьма условный. Если начать раскапывать допущенные Высоцким фактически ошибки, можно целую диссертацию написать. Не существует, например, нейтральной полосы на нашей границе с Пакистаном, поскольку таковой границы вообще нет в природе. А локаторы не могут взвыть о беде, поскольку они вообще не воют. И слово «иноходец», кстати, в лошадином мире отнюдь не имеет того нонконформистского звучания, которым наделил его поэт. Но Высоцкий, пренебрегая мелочами, умудряется выделить самое главное, принципиально важное для понимания окружающего его мира.

КУДА МНЕ ДО НЕЕ – ОНА БЫЛА В ПАРИЖЕ

Вот, например, реальная иерархия советского общества, не зафиксированная даже в знаменитой «Номенклатуре» Михаила Восленского: «У нее старший брат – футболист «Спартака», // А отец – референт в Министерстве финансов». Не существует никакого социалистического равенства. При таком раскладе ангажирующему угол у тети герою ничего на амурном фронте не светит.

А вот – развитие темы: «Куда мне до нее – она была в Париже, // И я вчера узнал – не только в ём одном!». Как объяснишь сегодняшнему тинэйджеру или, скажем, иностранному исследователю, что для «совка» 70-х человек, побывавший по ту сторону железного занавеса, сразу выходил на иной уровень неформальной культурной иерархии?

И совсем необычное: «Мы в очереди первыми стояли, // А те, кто сзади нас уже едят!» В чем же дело?

«Те, кто едят, – ведь это иностранцы, // А вы, прошу прощенья, кто такие?» Помню, как меня в Кировском (ныне Мариинском) театре начала 80-х выгнал с законного места мордастый гэбист буквально теми же самыми словами, поскольку иностранцы, имеющие билеты в разных концах зала, решили сесть вместе.

Как же несчастному «совку» изменить свое место в иерархии? На этот счет имеется «Песенка о переселении душ»: «Пускай живешь ты дворником – родишься вновь прорабом, // А после из прораба до министра дорастешь…» В общем, есть еще шанс, поскольку «мы, отдав концы, не умираем насовсем».

А что же остается рядовому человеку в реальной жизни, где он обречен с завистью смотреть на тех, кто торопится в Париж, и тех, кто, нагруженный шмотками из Парижа, возвращается? Есть на этот вопрос ответ. Помните «Песню-сказку о нечисти», которая сама друг друга извела? До сих пор российская интеллигенция смотрит на гэбистов с олигархами, как на Соловья-разбойника и Змея трехглавого: авось перегрызут друг другу глотки. «Убирайся без бою, уматывай // И Вампира с собою прихватывай!» – ну прямо как Михаил Ходорковский выразился про Путина с Сечиным в разгар дела «Юкоса».

БЕГ НА МЕСТЕ ОБЩЕПРИМИРЯЮЩИЙ

Оставим на сем опасном месте размышления об иерархии и перейдем к «героике» советского труда. По сути дела вся спортивная серия Высоцкого именно об этом. Один за другим проходят бедолаги, занятые не своим делом, как, собственно, и весь «героический» советский народ.

Вот «Песенка про метателя молота» – «Приказано метать, и я мечу». А вот конькобежец на короткие дистанции, которого заставили бежать на длинную, где он и спекся. Вот сентиментальный боксер страдает: «Бить человека по лицу я с детства не могу». Вот марафонец, способный обогнать гвинейского «друга» только при температуре «минус 30».

Все они – винтики нелепого механизма, прокручивающегося вхолостую. Все они – «бегуны на месте» из «Утренней гимнастики». И лишь прыгун в высоту, вечно заходящий не с той ноги, которая нравится тренеру, решается вдруг возроптать: «Но свою неправую правую я не сменю на правую левую».

Бессмысленность «героического труда» должна обернуться трансформацией внутреннего мира: ведь чем-то же человек должен жить, нельзя существовать пустотой. И действительно, герой Высоцкого живет: в нем прорастает агрессивное хамство, позволяющее каждой кухарке считать себя способной к управлению государством. В ранних песнях «совок» робко пытается податься в антисемиты, предварительно стараясь узнать, кто же такие семиты: «А вдруг это очень приличные люди, // А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет?». Но по мере усиления деградации личности, амбиции нарастают:

Сижу на нарах я, в Наро-Фоминске я.
Когда б ты знала, жизнь мою губя,
Что я бы мог бы выйти в Папы Римские, –
А в мамы взять – естественно, тебя!

Знаменитый матч с Фишером – из той же области: «Спать ложусь я – вроде пешки, // Просыпаюся – ферзем!» И действительно, чем же он не ферзь, когда играет по своим собственным правилам? «Если он меня прикончит матом, // Я его – через бедро с захватом, // Или – ход конем – по голове!».

Ну, а венец картины, естественно, «Канатчикова дача». Здесь все мировоззрение «совка» собрано воедино. Здесь – страх перед сложностью мира, открывающегося за воротами родной, уютной психушки. Здесь – ужас, испытываемый рабом на пороге освобождения. Не вкатили себе наркотик, чтоб своевременно забыться, – и вот результат: сами просим телевизионного успокоительного, чтобы не думать, не анализировать, не принимать решения. «Уважаемый редактор! // Может, лучше – про реактор? // Про любимый лунный трактор…».

Общий вывод не потерял своей актуальности и по сей день, хотя со времени, когда была написана «Канатчикова дача» прошло более тридцати лет:

Мы не сделали скандала –
Нам вождя недоставало:
Настоящих буйных мало –
         Вот и нету вожаков.

Но на происки и бредни
Сети есть у нас и бредни –
И не испортят нам обедни
         Злые происки врагов!