Двуязычие

«Гуманитарка» обещает стать одним из главных пропагандистских коньков новой власти.

Это признают в разговорах люди, близкие к формированию властной пропаганды. Речь, подчеркнем, идет не о гуманитарной политике в целом (куда относятся и то же образвание), а о том, что по-честному надо бы назвать «идеологией».

Почему это так, понять нетрудно.

Экономических успехов к началу нового избирательного процесса достичь, увы, все еще не удастся, последнее свидетельство чему – повышение цен на газ для населения под нажимом МВФ. Внешняя политика тоже пока особо не радует, в том числе на хваленом российском направлении. Россияне практически не скрывают, что во всем, от авиастроения до «Нафтогаза», намерены жестко давить на украинскую сторону – и даже не всегда готовы, выражаясь фигурально, «брать пленных».

А такие вещи, как анонсированное участие Юрия Лужкова в параде в Севастополе после его, Лужкова, очередных антиукраинских заявлений выглядят для Киева откровенным унижением.

В такой ситуации многострадальные темы языка или истории снова обречены всплыть на поверхность. Тем более, что нынешняя власть кое в чем весьма мало отличается от предыдущей. Только если, скажем, Виктор Ющенко считал, что его идеологию должны разделять все украинцы, то иделоги Партии регионов, сознавая, сколь многие украинцы с ними не согласны, намерены этих несогласных попросту игнорировать.

Между тем, в той же языковой сфере новая власть могла бы предпринять некоторые действительно нужные и давно назревшие шаги.

О чем и речь

В конце 2007 года, анонсируя организованный ПР съезд депутатов всех уровней – так называемый «Северодонецк-2» - депутат Вадим Колесниченко демонстрировал журналистам диаграмму, которая должна была наглядно разъяснять «ужасы украинизации». Диаграмма в виде постоянно стремящейся вниз линии отражала снижение количества русских школ с 1991 по 2006 год.

Это была не очень честная диаграмма, потому что она не сопоставляла снижение числа русских школ со снижением количества школ вообще. Но интереснее в ней было другое: самый крутой скачок графика вниз приходился на 2001 – 2003 годы.

Пример приведен к тому, что сегодняшние разговоры о некоем «восстановлении» языкового баланса и «исправлении языковых перекосов оранжевой власти» соответствуют истине далеко не всегда и не во всем.

Другое дело, если речь идет о чем-то вроде возвращения к советской системе.

Напомним, что в СССР, в отличие от Российской империи, языки национальных республик формально имели достаточно прав. В ходе революции 1917 года большевики были вынуждены пойти на это, так как в ином случае размах нацинально-освободительных движений оставлял им весьма немного шансов на победу.

В то же время русский как «язык межнационального общения», а главное – высшего образования и бюрократического аппарата, никогда не сдавал своих господствующих позиций. Наоборот – всю советскую эпоху он с большей или меньшей скоростью эти позиции расширял.

Еще и сегодня в Украине большинство русскоязычных горожан старшего поколения могли бы назвать родным языком именно украинский, на котором разговаривали их родители и деды – выходцы из села. Русификация была неизменным спутником урбанизации, и по-иному, видимо, быть просто не могло.

Здесь коренится одно из важнейших недоразумений между украинскими националистами и доморщенными же русскими шовинистами. Последние, справедливо указывая на «сельский» характер украинского языка, активно проповедуют его, языка, якобы «отсталость» и «нежизнеспособность».

Украинский язык действительно в некоторых отношениях можно признать более «бедным», чем русский. Главным образом это касается отсутствия в литературном украинском лексики «высокого штиля», в свое время искусственно привнесенной в русский из церковнославянского.

Но сам этот факт доказывает, что в подобном различии между языками нет ничего непреодолимого. Ведь это различие возникло под воздействием вовсе не «филологических» или даже «культурных» факторов, а по сугубо политическим причинам.

Потому что, согласитесь, довольно непросто развивать литературный язык, если письменность на нем банально запрещена государством – как оно и было практически все время с конца правления Петра Первого до 1917 года.

Ничего уникального в таком положении украинского языка не было. Провансальскому и бретонскому во Франции, каталонскому в Испании, ирландскому и валлийскому на Британских островах повезло еще меньше.

Украинский в его новейшей истории скорее находился на том же положении, что финский во времена господства шведов или хорватские наречия – при позднем венгерском господстве. Вряд ли кому-либо сегодня придет в голову отрицать существование этих языков (кстати, Финляндия, обменяв при получении незавимости Аландские острова на формальное равноправие финского и шведского языков, за сто лет последовательной работы снизила долю шведского языка с почти 20 % до менее чем 9 %).

Важно то, что во всех без исключения случаях как вырождение языков, так и их возрождение становилось результатом сознательной государственной политики.

Разрушая мифы

О взаимоотношениях украинского и русского языков существует расхожее мнение, которое необходимо опровергнуть, чтобы взглянуть на ситуацию незамутненным взглядом.

Так, популярно считать, будто бы распространение и влиятельность языков зависит от «невидимой руки рынка». Отсюда делают вывод, что для развития украинского языка необходимо «просто создавать на нем качественные произведения».

Мол, если будут качественные книги и фильмы на украинском, язык расцветет сам собой.

На самом деле ситуация несколько иная. Возьмем для сравнения положение литературы так называемых «мировых языков». Например, все того же русского и английского.

Вряд ли многие скажут, что сверхпопулярный Дэн Браун владеет лучшим стилем и качественне закручивает интригу, чем русские Сергей Лукьяненко или Борис Акунин. Но так же несомненно, что тиражи самых популярных российских современников далеко не приближаются к мировым тиражам их самых популярных англоязычных коллег.

Объяснение очевидно: английский более распространен, а за англоязычными авторами стоит несоизмеримо более мощная рекламно-издательская индустрия (собственно, Дэн Браун является идеальным примером того, что реклама в современной литературе существенно важнее таланта).

Казалось бы, это как раз доказывает могущество «руки рынка». Но не надо забывать, что нынешние «рыночные» позиции англоязычной литературы завоеваны далеко не «рыночными» методами, а межконтинентальной англосаксонской колонизацией прошлых веков.

И если в той же Ирландии в позапрошлом веке английский практически уничтожил ирландский, то это произошло только потому, что правительство в Лондоне навязало ирландцам исключительно англоязычную начальную школу. Нет никаких оснований считать, что в других политических условиях эта школа не могла бы основываться, скажем, на «архаичном» гэлике. Как показывает пример с ивритом, при желании на современные рельсы можно поставить вобще любой язык.

Однако все вышеприведенные примеры подтверждают и еще один, высказанный выше, тезис: однажды завоевав превосходство политическими методами, языки без проблем впоследствии получают и «рыночное» преимущество.

Более того – они сохраняют и динамику развития, что происходит, естественно, за счет более слабых языков.

Все это означает, что при упоре на «рынок» и «невмешательство» государства украинский язык обречен. Не потому, что он «объективно слаб», а в силу совершенно конкретных политических действий государства, имевших место в прошлом.

Наконец, есть еще один любопытный стереотип: дескать, «украинизация» означает «отказ от (великого) русского языка».

Казалось бы, этот стереотип тоже подтверждается изложенными выше примерами. Действительно, разве не показано, что действия государства могут приводить к ослаблению и даже исчезновению одних языков в пользу других?

Однако все зависит от конкретных условий. С одной стороны, язык может неформально вытесняться даже при его высоком официальном статусе. Как это происходит со шведским в Финляндии или присходило с украинским в УССР.

С другой, даже отсутствие статуса не может помешать развитию языка, если за ним стоит имперская традиция. И уж тем более, если к такой традиции прилагается мощная внешняя поддержка. Именно благодаря этому, например, все еще существует французский язык в Канаде, дающий франкоязычных писателей и певцов (в особенности певиц).

А уж о русском в Украине – и говорить нечего. Скорее надо признать, что «борцы за русский» в Украине попросту переносят на оппонентов свой собственный образ мышления. То есть подсознательно предполагают, что «украиноязычные» точно так же отбросят русский, как отбрасывали украинский «русскоязычные» советского времени, а в некоторых регионах Украины – и сейчас.

Излишне говорить, что, в отличие от постепенного исчезновения украинского, исчезновение русского в Украине во сколько-нибудь обозримом будущем невозможно.

Между простым и эффективным

В то же время во взаимоотношениях двух «главных» языков страны действительно есть проблемы, которые никак не припишешь к стереотипам. Например, почти тотальное преимущество русского языка в быту на юго-восточных территориях Украины, которое едва ли уравновешивается формальным преимуществом украинского на центральном телевидении и в работе органов власти.

Этот факт порождает главное противоречие: между необходимостью знать государственный язык – и нежеланием части общества его знать. Сторонники последней позиции упирают на модную категорию прав человека – в частности, права получать любую информацию и общаться с властью на родном языке.

Де-факто, правда, во многих случаях подразумевается право пользоваться русским во всех без исключения случаях, более того – «право» вообще не понимать по-украински. Естественно, такая позиция сталкивается с аналогичными «правами» носителей украинского языка.

Смягчить этот конфликт, видимо, может только здравое самоограничение собственных прав, присущее, увы, любому демократическому государству. Разумеется, не может быть и речи о том, что такое самограничение должна практиковать только одна сторона.

Отнюдь: речь идет именно о том, чтобы жители всех регионов свободно владели обоими языками. Для чего, в частности, нужны серьезные реформы все в той же средней школе. Такие реформы могли бы включать обязательное изучение русского языка, и непременно – наряду с существенным повышением качества украинского (вообще, проблема «суржика» - это отдельная болезненная тема, которой государство за все время Независимости никогда не уделяло достаточного внимания).

В идеале такая Украина могла бы быть именно страной двуязычных. Увы, автор понимает, насколько недостижимым выглядит подобный идеал: ведь его не удалось достичь в полной мере и в «цивилизованных странах», как те же Бельгия и Канада.

Поэтому, очевидно, всякая украинская власть пыталась «решать проблему» самым простым образом. «Оранжевые» - механическим введением украинского во все возможные сферы жизни, «сине-белые» - его же выведением оттуда.

Излишне говорить, что такие подходы лишь усугбляют проблему. Точно так же, как будут усугублять ее и возможное введение двух государственных языков при существующих дисбалансах в потенциале украинского и русского (не говоря уж о чисто финансовой цене вопроса), и, тем более, полная отдача «языкового вопроса» на откуп местным властям.

Последнее вообще будет означать своеобразный апартеид, что усугубит напряженность уже не между избирателями и властью, а между населением разных регионов.

Простые методы нежелательны в сложных делах, и «эпоха Ющенко» показала это со всей доходчивостью. Увы, «эпоха Януковича» как отображение предшествующей – пусть в чем-то и зеркальное – пока не дает снований для особого оптимизма. Тем более, что времени, да и ресурсов, на сложные многоходовые реформы у власти нет.

Позитивно в цьому сенсі хіба що те, що ніяка влада все ж таки не вічна…