Культ голодомора

Во всех постсоветских странах, даже в прибалтийских, проблема отношения к советскому наследству остается актуальной. Новые национальные идеологии зачастую строятся на отрицании всего советского наследия, на продолжении «холодной войны» против давно умершего СССР. Крайние формы подобная политика приобрела в Эстонии, в Грузии и, в последнее время, в Молдавии. Однако объявив тотальную войну всем проявлениям «проклятого советского прошлого», новые властители постсоветских стран не могут полностью вытравить советское духовное наследие из духовно-культурного пространства подвластных им держав. Слишком сильно «въелся» коммунизм в сознание населения, а либеральные ценности на постсоветском пространстве приживаются плохо.

«Анткоммунистический» посыл упирается как в ряд позитивных оценочных (но, как правило, без идеализации, плохое не забывается) категорий, так и в сохраняющиеся в сознании людей «сакральные зоны» (ВОВ). Кроме того коммунизм давно умер и использование антикоммунистической основы для создания современной идеологии вызывает порой в обществе, особенно у молодежи, непонимание и недоумение.

Слабость и неэффективность антикоммунистической пропаганды приходится уже подкреплять уголовным преследованием «за отрицание преступлений коммунистического режима». Но сам факт принятия подобных уголовных норм свидетельствует о шаткости и непрочности подобных идеологических позиций, а точнее о ценностном конфликте в посткоммунистических странах. Причем абстрактная, казалось бы, проблема ценностного диссонанса, может приводить к реальным жертвам (Эстония, Грузия). Война против «проклятого коммунистического прошлого» в той или иной форме, но обращается против ее начавших.

Эту истину уже поняли современные руководители России, которые сейчас активно эксплуатируют советские ментальные основы и советское историческое наследство. Построить российскую государственную идеологию только на «великом духовном наследстве» Яковлева (Александра) и Коротича в 90-годы не удалось, поэтому современным правителям России вынужденно приходится включать в свою «россияноэклектику» и советские ценностные элементы.

Но они, птенцы Собчака, изначально были носителями коротическо-яковлевской либерально-антисоветской идеологической платформы. Поэтому обращение их к ценностям советского периода – мера вынужденная, и, в целом для них неестественная. Либеральные ценности в сознании правящей элиты превалируют, а вынужденное обращение к советскому духовно-ценностному наследству в данном противоестественном соединении компенсируется выборочным и извращенным характером использования. Ставится явная и осознанная цель никоим образом не допустить созидания цельной ценностной системы на основе коллективистско-христианской этики.

Советская идеология была во многом родственной христианству, она, хоть и декларативной форме, но провозглашала гуманистические, христианские в основе, ценности. От носителей коммунистических взглядов требовался коллективизм, аскетизм и определенная жертвенность во имя «высшей цели». Именно эти черты коммунистической идеологии делают до сих пор советский период истории ценностно значимым для людей постсоветского пространства.

Но возрождение подобных общественных взглядов для стоящих у власти либералов чревато большими проблемами. Поэтому обращение к ценностям советского периода, являясь вынужденной мерой для российской элиты, побуждает ее обращается к «ослабленным», примитивным, ограниченным и строго дозированным формам квазисоветскости. Этот «россиянский патриотизм» - «неосоветскость» (совковость?), - подается в фрагментарном и окарикатуренном виде.

От трансформации его в цельносистемные и опасные для власти формы массового сознания, принимается целый ряд защитных мер. В частности, такой мерой является извращение и абсурдизация советской социальной и ментальной реальности, дробление «смысловой картины» (Никита Михалков). Наблюдаемое ныне патетическое «росияно-патриотическое» кликушество имеет конечной целью нейтрализацию путем абсурдизации значимых для общества постсоветских ценностных блоков. Наглядным примером последнего является нынешнее «празднование Великой Победы в ВОВ» - ежегодное шизофреническо-шаманское камлание, - «закармливание темой», - доводящее население России до смыслового ступора и рвотного рефлекса.

На Украине же при президенте Ющенко политика «госсвидомизма» полностью разрывала ментальные связи с советским прошлым и в качестве основного краеугольного камня имела ««культ голодомора». Отношение к советскому прошлому в современной России отличалось от украинско-ющенковскому абсолютно негативного. Полное очернение этого периода истории в России представить сейчас уже невозможно. Современные Россия и Украина, как части постсоветского духовно-ментального пространства, имеют очень много общего, и обращение к ценностям советского периода, даже в подобных современно-российским абсурдистских формах, для украинского руководства есть мера актуальная и необходимая.

С чисто прагматических позиций перед Януковичем и его командой стоит задача кооптации в современное духовное поле Украины советского периода ее истории с целью использования квазисоветских идеологических блоков, сохраняющих ценностную значимость для большинства украинского общества. Это вопрос социальной сплоченности и общественной поддержки новой украинской власти.

Одна из фундаментальных основ идеологической политики Ющенко было провозглашение коммунизма «апокалептически-инфернальным злом», самым страшным и чудовищным периодом в истории Украины.

Однако попытка закрасить черной краской весь период советской истории Украины для Ющенко не удалось. «Культ голодомора» и «инфернальный антикоммунизм» дезориентировал население, но основой стройного, логически выверенного общественного сознания так и не стал. Представить 70 лет украинской истории только в негативном ключе – задача была изначально нереальная, ибо для значительного, если не подавляющего большинства населения Украины, личная и семейная история с советским прошлым связана в положительном плане. Убедить этих людей, что они сами, их отцы, деды и прадеды были полностью неправы в оценках советского периода - задача изначально нереальная. Кроме личной и семейной, есть еще и своеобразная «территориальная историческая память» на уровне областей, районов, городов и сел.

Для населения целых украинских регионов становление и развитие их малой родины неразрывно связано с УССР, а многие украинские граждане до сих пор ассоциирует себя с «советскими людьми». Такие районы как Донбасс, Запорожье, Крым – все они свой современный облик обрели в советское время. Даже население Северной Буковины - Черновицкой области сейчас определяет себя как «советских людей», ибо это был самый лучший период истории региона. Идентификационной основы черновчанам просто не остается: австро-венгерское культурное наследие давно выветрилось, румынский период своей истории тут вспоминают с содроганием, а «госсвидомизм» последних десятилетий кроме ощущения абсурда, ничего не вызываем.

Несмотря на оголтелую антикоммунистическую пропаганду последнего времени, советский период истории Украины большинством ее населения воспринимается с изрядной ностальгией и в целом позитивно. Несмотря на голод 1933 года, советско-колхозный строй уже к середине 30-х был принят большинством населения Украины и воспринимался как естественный. В 1941 году его шли защищать отнюдь не из страха репрессий. В краснодонскую «Молодую гвардию», в партизанские отряды Ковпака, Сабурова и Медведева шли так же не «из-под палки».

Если брать послевоенный период, особенно последние десятилетия СССР, то украинское село, в отличии от российской деревни, было весьма богатым. Колхозы в большинстве своем были высокоинтенсивными предприятиями, и люди на украинском селе жили зажиточно. Причем на украинском Востоке сельчане жили лучше, чем на Западе. Не было на Украине и дефицита продуктов. В отличии от той же России, за колбасой сельчане в города не ездили: ее продавали в сельских магазинах. Сельская колхозная жизнь была для советских (кроме тех, что стали ими после 1939 года) украинцев казалась почти идеальной, в обществе присутствовало ощущение самодовольства и высокомерия по отношению к безалаберно-нищей «москальщине».

На уровне литературы и публицистики колхозно-сельская реальность Украины воспринималась однозначно положительно, экзистенциальной неудовлетворенности, подобной той, что была свойственна российским «деревенщикам» на Украине не наблюдалось. Не было, свойственной последним, тоски по общинно-патриархальному «утерянному раю».

Среди украинских националистов-диссидентов, была тоска не по утраченному польско-австрийско-царскому «раю», а скорее, по неприобретенному национально-гармоничному идеалу соцустройства, в зародыше погубленному «москалями». В целом украинская диссидентско-националистическая мысль советского периода главным преступлением «советов» считала «убийство национального духа» и «духовное замордование нации», а не экономические и социальные трансформации традиционного жизненного уклада. Конечно и в момент появления украинского национализма (одновременно с русским народничеством) и в 20-ом веке, был некий «сусальный» идеал села (как и русско-народнический, мало общего имевший с реальной сельской жизнью). Это идеал, - с белеными мазанками, вышиванками, крынками, плетнями, - был конечно пасторально красив и питал творческие силы профессиональных «народолюбов», но в реальности и идеологи-укронационалисты (30-х 40-х годов) и укробольшевики хотели, каждый по своему, но все же экономической и социальной модернизации села. А «селянские» пасторально-буколические картинки уже при Ющенко пытались выдавать за некую «настоящую Украину» и даже позиционировать во всем мире такой образ Украины, - «современного индустриально государства с высоким уровнем образования и культуры».

В настоящее время сельским населением Украины произошедшее в последнее двадцатилетие разрушение колхозно-коллективистских форм хозяйствования воспринимается как трагедия и катастрофа. Индивидуально-фермерское тип сельхозпроизводства, к которому вынужденно приходится прибегать, воспринимается как архаичный, неестественный и уродливый. На украинском Западе, в том числе в Закарпатье, такое тип хозяйственного уклада, наоборот, воспринимается как естественный, а прежний коллективно-колхозный – как неестественный. Причиной ностальгии большинства постсоветского населения по «колгоспам», является, конечно, не «врожденный коммунизм», а неэффективность новых форм хозяйствования и падение уровня жизни на украинском селе. Люди тоскуют не по временам Щербицкого-Брежнева, они тоскуют по временам засеянных полей и достойных заработков непосредственно в родных селах. Поэтому надежды сельчан Центра-Востока-Юга (как и шахтеров Донбасса или металлургов Запорожья) обращенные к Януковичу, заключаются в отстройке квазисоветского социально-экономического комплекса, с надеждами на экономическую эффективность и социальную защищенность. Если новые власти Украины смогут, преодолеть травмирующий фактор разрушения прежнего сельского уклада и, хоть в новых формах, но возродить коллективистко-колхозную действительность, то весьма желанное духовное единение значительной части украинской нации, вполне может наступить.

Но это все касается сельской культуры. Украина все же страна культуры городской. Социальное лицо страны, общественный настрой и ментальность формирует город. И украинская городская культура, как крупных индустриальных центров, так и малых и средних городов – но она свой нынешний вид приобрела именно в советский период. Современная Украина, как сельская, так и городская есть продукт советского времени. Попытки отрицать это бессмысленны. (Как, к примеру, и тот факт, что именно советская государственно-общественная модель обеспечила небезболезненное, но «сплавление» культурно и ментально разнородных Галиции и Малороссии). Единый украинский народ был выплавлен из малороссиян, галичан, слобожан, волынян именно в советском котле. И главную роль в этом процессе сыграл именно индустриальный советско-украинский город. Одна из причин победы Януковича было то, что он заговорил с городским населением индустриальных центров, на порой примитивном и вульгарном, но его языке.

Как писал Шпенглер, город губит традиции. Но город и их создает. Большевистский искусственный проект «Советская Украина» перекорежив и даже частично уничтожив в 1933-м, население этой территории, все же создал государство, существующее до сих пор именно как продолжение этого проекта.

Современный украинский публицист националистического плана, поклонник Бандеры и Шухевича, Кость Бондаренко в своей русскоязычной книге «Профильные украинцы» пишет в главе посвященной украинцу по матери Леониду Брежневу: «Индустриальным центрам на протяжении всей истории отказывали в праве представлять Украину.

Пережитки этого подхода чувствуются и поныне: национал-демократы не считают представителей донецких элит украинскими политиками. Или считают политиками «недоукраинскими». […] Зачем делать украинцев из украинцев? В чем критерии «украинскости»? В языке? Брежнев не владел украинским, хотя, – как говорят очевидцы, – чудесно понимал его и даже читал книги на украинском. Любимой песней его была «Пiсня про рушник» на слова Андрея Малышко – «Рiдна мати моя, ти ночей не доспала». (1.)

Украинская городская культура, была не наследницей культуры города царской Малороссии, она была рождена с появлением советского индустриального городского типа социальной жизни и поэтому лицо современной Украины как культуры города – это продолжение «советской цивилизации». Отрицать это смысла не имеет, игнорировать – как пытались в последнее двадцатилетие делать творцы «свидомости», - значит «вынести за скобки» социокультурную жизнь подавляющей части населения, его запросы и реакции, формы политической культуры, в конце концов. Как писал в 2007-ом году тот же Кость Бондаренко: «Брежнев – как выходец из индустриальной среды – мощным катком прошелся по сельской, рустикальной украинской культуре, ликвидируя ее, но при этом на общесоюзном уровне пропагандировал украинскую городскую культуру как предмет для подражания… 25 лет прошедшие со дня смерти Брежнева, изменили до неузнаваемости и Украину и бывшее советское пространство. Не меняются только традиции в политике и менталитет государственных деятелей, вышедших из брежневской школы как писатели из гоголевской шинели». В данном контексте тезисы Костя Бондаренко можно отнести не только к личности Брежнева и его периоду, а ко всему советскому периоду в целом (1.).

Не только как политическое, экономическое, социальное но и как культурное пространство современная Украина родилась в советское время. В двадцатые годы под влиянием идей Троцкого-Бухарина большевиками была поставлена цель: разорвать культурное единство Малороссии и России и создать отдельную украинскую нацию. Проводилась политика насильственной украинизации населения.

Созданный украинскими националистическими филологами искусственный литературный язык насаждался принудительно. Для этого выписывались из-за границы «профессиональные украиномовники», в частности, профессор Грушевский. (2.) Инернационалисты - большевики 20-х годов ради «великого дела создания украинской нации» даже закрывали глаза на принципиальный национализм и ксенофобию галицийских «призванных варягов» (в середине тридцатых многие из них были репрессированы). Именно тогда в качестве «солнца украинской поэзии» был провозглашен небесспорный Тарас Шевченко, канонизированный в качестве культовой фигуры для всего населения СССР.

Объявив войну традиционному сельскому укладу и начав борьбу за «социалистическое преобразование села», коммунистическое руководство СССР довело страну до голода 1933 года. Но уничтожив традиционное село и создав на его основе «колхозное крестьянство», руководство СССР создало и новую культуру для него, как и для всего остального населения.

Была создана такая культура и на Украине. Создавали, что называется «с нуля», но именно как украинскую. Второй после Шевченко национальный украинский поэт - лауреат Сталинской премии (перевел «Витязя в тигровой шкуре» на украинский, перевод читался и был одобрен лично Сталиным) Микола Бажан, на его стихах выросло не одно поколение украинцев. Читают его стихи и сейчас. В послевоенное время был очень популярен поэт Остап Вишня, для советских украинцев он был почти культовой фигурой, большим авторитетом пользовался автор фундаментальных исторических романов Павло Загребельный. Именно благодаря этим, и еще многим другим фигурам советского периода и была создан украинский культурный массив.

В отличие от русского, досоветский пласт украинской культуры был ничтожно тонок. Параллельный советскому, галицко-эмигрантский культурный пласт, так же был очень тонок, к тому же сильно политико-идеологически окрашен.

Только советский культурный пласт, несмотря на его идеологическую ангажированность, очень мощен и обширен. Именно в советское время искусственно выращенная украинская «высокая культура» окрепла, набрала силы и стала самодостаточной.

В настоящее время игнорировать творчество представителей советской культуры, выкинуть их из современного культурного и государственно-идеологического строительства – значит создать огромную брешь в украинском историко-культурном поле. И эту брешь заполнить ничем уже не удастся. Созданный в последнее двадцатилетие чахлый свидомокультурный продукт, мало подходит для современных духовных запросов украинского общества, что диктует необходимость обращения к обширному украиноязычному культурпродукту советского времени. Волей неволей, но проблема кооптации советского периода истории Украины в современное духовно-идеологическое пространство диктуется и вынужденным использованием того культурного массива, который был создан в советское время.

Проблема отношения к советскому периоду истории Украины включает в себя и такой значимый момент. Так же как в Белоруссии и России, в общественном сознании Украины сохраняется сакральное отношение к Великой Отечественной войне. Попытки изменить отношение к ВОВ при Ющенко ни к чему не привели, кроме как к дальнейшему ментальному размежеванию страны по линии Запад – Восток.

Запрет употребления самого термина «Великая отечественная война», который недавно ввели власти Львовской области – это проявление антиянуковической фронды, но с целью провоцировать дальнейшее духовное отмежевание Галиции от других регионов Украины. Но надо сказать, что сакральный характер ВОВ в украинском сознании все более размывается, и в отличии от России, представления о войне становится все более абстрактными и мифологичными. Причем эти мифы порой тщательно конструируются и моделируются по всем законам информационно-психологической войны.

Попытки прямого подрыва ценностной роли ВОВ и замены ее «героикой УПА» на Украине провалились. Чтобы спасти проект «героизации ОУН-УПА», Ющенко и его идеологической команде пришлось пристегивать к ВОВ и «национально-освободительный» «неооуновский» миф. А для этого сочинять откровенную ложь, про «борьбу бендеровцев против гитлеровцев», «взаимный нейтралитет ОУН-УПА и советских партизан», «симпатии частей регулярной Красной Армии к оуновцам и многочисленные случаи передачи им вооружения», «массовый переход красноармейцев к ОУН», «использование в борьбе с ОУН-УПА только частей НКВД набранных из бандитов и убийц, освобожденных для этой цели из лагерей».

Но самым главной, краеугольной и фундаментальной основой идеологической политики Ющенко стал «культ Голодомора». Януковичу, если конечно он захочет что-либо менять, предстоит разбираться с этой темой, ибо на этом фактически религиозном «культе» была построена прежняя «свидомая» государственная идеология. Истошная и истеричная компания по пропаганде «религии голодомора»» привела к насаждению в обществе фрустрационных, патолого-танатических настроений, к трагично-жертвенному мему в ассоциативной связи со всем комплексным понятием «Украина».

Но данный путь «культа смерти» и образа «государства-жертвы» был абсурдным и тупиковым, уничтожавшим основы для социального оптимизма и идеологии прогресса и развития.

Однако чудовищный голод 1933 года на Украине все же был, этот факт отрицать нельзя. В этот год погибли миллионы людей во всем СССР, и не только на Украине. В родовом населенном пункте автора статьи, на Северном Кавказе, во время голода 1933 года вымерло 25% жителей.

Голод этот был явно искусственно вызванным. Он был следствием желания руководства СССР «проучить» патриархально-индивидуалистическое крестьянство, с целью сделать его более податливым для политики коллективизации и индустриализации.

Однако нет никаких данных, что отдавая приказ о тотальном изъятии продовольствия у крестьян, руководство СССР планировало голод как таковой, и уж тем более сознательно желало гибель людей. Есть масса свидетельств, что массовая гибель «человеческого материала» была неожиданной для коммунистических властей, что они, после осознания последствий попытались «дать задний ход» мероприятиям, приведшим к голоду.

И уж тем более нет объективных причин считать голод спланированным «геноцидом украинской нации», во многих регионах, на том же Северном Кавказе, последствия голода были не менее трагичными.

Но, сделав «голодомор - геноцид украинской нации» центральным тезисом «национальной идеологии», прежнее руководство Украины, помимо демонизации коммунизма, постоянно использовало эту тему в антироссийских и антирусских целях, с целью создания в лице России и русского народа образа инфернального врага.

Тему «голодомора» как актуального идеологического ресурса подхватили и за пределами Украины. Его геноцидом официально признали в ряде стран, ПАСЕ признало факт голода 1933 года как сознательного истребления населения Украины властями СССР. Но никаких данных о сознательном и целенаправленом провоцировании голода нет, и «цивилизованные европейцы» ту явно лгут. Налицо явное стремление сделать из «голодомора» идеолого-пропагандистский ресурс общеевропейского масштаба. (3.)

Реальная и беспристрастная историческая оценка голода 1933 года в настоящее время очень затруднительна. Слишком сильное пропаганистко-эмоциональное поле витающее над темой, делает объективную работу ученых очень проблематичной. Но если брать оценки голода в массовом сознании людей, особенно до создания «религии голодомора», то тут можно сделать ряд выводов.

Голод несомненно был и сопровождался массовыми жертвами, но уже в 1934 году его последствия не ощущались. Нормальная общественная жизнь в городах не прекращалась и в 1933-м, а на селе уже в 1934 году были засеяны, выданными государством семенами поля, уже тогда игрались свадьбы, дети ходил в школы и т.п.

Голод 1933-го несомненно ускорил «социалистические преобразования» на селе, способствовал окончательному закреплению колхозного строя. Но этот строй был принят сельским населением, и оно даже на ментальном уровне стало «колхозным крестьянством».

Пережившие голод 1933-го люди в подавляющей массе не стали врагами советского строя, напротив они были его приверженцами и активно его защищали в войне. Тему «страшного 1933-го» гитлеровцы в своей пропаганде использовали слабо, что говорит о неактуальности ее для работы с тогдашним населением.

В послевоенные годы и последние десятилетия СССР чудовищный голод 33-го помнили прекрасно, но относились к нему как к стихийному бедствию, форсмажорному экстремальному событию, вина за которое лежала на властях того периода, но не на коммунистической системе как таковой. К советской системе отношение было положительное. В принципе такое отношение сохраняется в сельских районах Украины до сих пор, население районов, где свирепствовал голод, о нем не забывает, но о советском периоде отзывается с изрядной ностальгией.

Уже в тридцатые довоенные годы, сразу после голода и гибели людей на украинском селе была создана качественная система образования и здравоохранения, а материальный уровень села в последние предвоенные годы значительно вырос. Именно этим и объясняется советский патриотизм населения украинских регионов, где был голод 1933-го года. Налицо так же факт, что не по сравнению с Россией и Белоруссией, не было более активной и массовой поддержки гитлеровцев населением восточно-центральных областей Украины.

В настоящее время снижение накала «голодоморной истерии», преодоление ее фрустрирующего воздействие на украинское общество, - одна из актуальных задач для президента Януковича. Если он, не отрицая самого факта массового голода 1933-го года, сможет дать этому явлению предельно объективную и беспристрастную оценку в комплексе с анализом негативных и позитивных моментов советского прошлого Украины, то он, теоретически он может создать новую национальную созидательно-возрожденческую идеологию с экономическими положениями в основе. Именно хозяйственно-прагматическая идеология вполне может стать для Украины по-настоящему общенациональной и реально консолидировать общество.