Тридцать лет с Высоцким

На модерации Отложенный

Тридцать лет - это срок. По нашим, человеческим меркам. Тогда, 30 лет назад, Демичев сказал про тебя: «Жил не по-человечески, и умер не вовремя». И кто теперь помнит Демичева? Говорят, что он был министром культуры СССР. Но была и бабушка в ситцевом платочке, которая, остановившись у твоего гроба, попросила: «Приподнимите-ка меня, детки, хоть поцелую его на прощание»…

О, как тебя любили и ненавидели! Как рукоплескали и завидовали! (Завидуют и сейчас: смотри, как Розенбаум корячится, тщетно пытаясь достичь твоей всенародной славы. Не понимает, бедолага, что эпоха «серебряных струн» ушла вместе с тобой, и гнаться за ней – все равно, что пятиться спиной вперед на марафонскую дистанцию.) И ведь ты сам давал повод, как истинный талант, сопровождаемый пороком. Все эти запои, наркотики, шмотки, бабы, машины. И – песни, песни, песни…

Ты чертовски устал от собственного образа. Брутальная молодость не может быть вечной: когда-то приходится стареть, а ты по-мальчишески не хотел. И однажды усталость победила. Тогда твои похороны превратились в народный протест, и вместо тебя запели тысячи магнитофонов, как будто бы ты и не умирал…

Сегодня тебя растиражировали. От обилия эрзац-тебя тошнит, как от любой подмены.

Думаю, ты и сам бы блеванул. На власть, педерастично целующую мальчиков; на бизнес-музей, возглавляемый бездарным потомком; на приблатненную гомо-попсу; даже на собственный памятник… Впрочем, ты сам виноват, желая понравиться всем подряд: летчикам и хоккеистам, космонавтам и шахтерам, академикам и уркаганам. Понравился - вот и воздвигли, так что не обессудь.

Но ты ненавидел ложь, а главное – был мужиком, умеющим держать слово и удар. Даже стыдливый конформизм был для тебя простителен. Потому тебе верили, и продолжают верить. Уж лучше в тысячный раз Жеглов, чем «Улицы разбитых фонарей»! Уж лучше «Дом хрустальный», чем «Дом-2»!..

Ты очень хотел остаться «в памяти народной», и тебе - удалось. Как творец, ты почти сравнялся с Пушкиным. Тот тоже елозил по темам, пока не изъездил их все – вдоль и поперек, ненароком создав русский язык. Ты придумал собственный жанр, исчерпав его до донышка. После тебя петь под гитару «городской романс» почти невозможно – так и сквозит между строк презренная вторичность. Единственное, чего нельзя о тебе сказать – что «ты – наше все»: этот бренд прочно занят. Зато семиструнка – твоя навеки: ты отобрал ее у цыган. Как – голос у Армстронга. Как - «ля минор» у гопоты. Как – бессмертие у могилы.